Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

бы любить дольше, чем одну ночь. Мысль, что вы, может быть, будете страдать от разлуки со мною, заранее меня радует. Молчите, молчите, милый поэт, не нужно вам ничего говорить. Я знаю наизусть столько ваших стихов... И вот я хочу сегодня увенчать ваш талант... О, мое тело достойно вашего таланта.... О, вы убедитесь в этом...

Флора говорила, и Златопольский видел только освещаемую скользящими вспышками уличного света нижнюю часть ее лица, ее темные губы и сияющие жемчужины в ушах.

Как хорошо, какая изумительная, редкая, долгожданная встреча!

— Да, — вдруг прервала себя она, — милый! Одну минуточку прозы, только одну минуточку. Ко мне нельзя: ни мой адрес, ни мой телефон не должны быть вам известны. Мы сначала выпьем шампанского в ресторане, а потом поедем к вам. Хорошо?

— Нет, нет! — в ужасе закричал Златопольский и точно упал с неба на землю.

— Что с вами? — тоже вскрикнула Флора.

«Спасаться! Спасаться! Скорее начинать лгать! Господи, помоги! Да неужели нет никакого выхода!» — стучало у него в мозгу. К нему нельзя: уже давно спит пьяный товарищ-беллетрист, с которым они пополам нанимают комнату. На ресторан нет денег. На ее деньги — ни за что! О, проклятая нищета! Бежать, бежать, но хотя бы маленькую отсрочку!

Он сделал нечеловеческое усилие над собой и произнес почти спокойно:

— Подождите, побудем еще немного здесь.

— Хотите, я скажу вам все, что вы сейчас думаете, — не давая ему опомниться, говорила Флора, — все, что вы можете думать... Во-первых, вы можете не любить ресторанов, во-вторых, вы можете их любить, но у вас... случайно нет с собой денег. Вы можете жить красиво и не красиво, у вас может быть грубая мещанка жена, или, если вы холосты, хозяйка может не позволять вам привозить к себе так поздно женщин... Но ведь это же все ничтожнейшие мелочи... Ничтожнейшие пустяки... Целуйте! — вдруг капризно приказала она, приникая к его губам щекою и жемчужинкою в ухе.

И он, опять забывшись, стал целовать сначала щеку, шею, жемчужину, а потом губы. Мгновение, и она дернула за какую-то ленту. Автомобиль остановился. Резкий, дымчато-розовый свет ворвался в карету от двух круглых, качающихся от ветра фонарей. Стояли у подъезда дальнего фешенебельного ресторана.

— Нет, нет, ни за что! — опять крикнул Златопольский.

— Милый, но ведь это настоящий каприз. Вы лишаете меня возможности выпить вина.

— Я не хочу вина.

— Вы можете не пить.

— Я все равно не войду в ресторан...

— Милый, ну, на минуточку, ну, пожалуйста, ведь я понимаю, — продолжала она весело и нежно, — я все понимаю, но неужели женщина никогда не может быть настоящим товарищем?.. Ах, Боже мой! Я сейчас докажу вам...

Она дернула ту же ленту два раза, и автомобиль тихонько двинулся вперед.

IV

У Златопольского уже созрело решение. Посмотреть, посмотреть еще раз, запечатлеть в памяти навсегда эти глаза и эти губы. Он посмотрел. Взять и поцеловать и сжать крепко, до боли, эти маленькие руки... Жал мучительно, долго. «Выхода нет? — спрашивал он себя. — Нет. Ты не можешь победить этого, перешагнуть через это? Нет, нет! — ответил он себе злобно, жестко, беспощадно. — Тогда становись в позу, лги!»

— Я — поэт, — сказал он гордо, отнимая у нее свои руки и отодвигаясь. — Вы не отрубите завтра моей головы... Вы ничего не знаете, и напрасно вам кажется, что вы умеете говорить правду... Вы не умеете говорить ее...

Автомобиль катился тихонько, точно прислушиваясь к медленному темпу его слов.

— Теперь вот что, — холодно и властно продолжал он, чувствуя в то же время, как его сердце сжимается от тоски и горя, — теперь вот что: остановите автомобиль. — Он сделал паузу, автомобиль остановился. — Я сейчас выйду и приказываю вам — слышите! — приказываю мчаться вперед полным ходом две или три минуты. Я знаю, что вы все это сделаете. Я буду любить вас дольше, чем одну ночь. Можете сказать мне на прощанье два слова.

Златопольский открыл дверцу, вышел и, повернувшись, поставил на подножку ногу. Флора выглянула наружу. Глаза и губы ее смеялись несколько мгновений, потом лицо сделалось строгим.

— Да, это красиво! — просто сказала она и тотчас захлопнула дверь.

Автомобиль бешено помчался.

Златопольский подождал, пока он исчез из глаз, постоял. Мучительно замирало сердце. Подняв воротник, надвинув шапку, он свернул в узенькую боковую улицу, проплутал несколько кварталов, сжал мысли, сжал сердце, дал себе слово ни о чем не думать и не вспоминать до завтра и быстрым военным шагом пошел домой. До дому было верст восемь. Шел он полтора часа.

УМНАЯ КНИГА

— Пойдите сюда.

— Ни за что.

— Ну, если гора не идет к Магомету...

— Не смейте, не смейте. Я вас ударю.

— Но ведь это же глупо, наконец. Почему?

— Я вам сказала. Потому что я невеста.

— Это для меня не объяснение. Я не претендую ни на какое соперничество с вашим будущим мужем.

— Чего же вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы меня поняли. Брак, семейная жизнь, самая искренняя любовь супругов ничего не имеют общего с той чудесной областью, куда