История жирондистов Том I - Альфонс Ламартин

Монсабре, молодой человек, едва достигший восемнадцати лет, принадлежал к знатному дворянскому роду. Примечательная наружность и обаяние возбуждали по отношению к нему в армии любовь и уважение. Герцог де Бриссак назначил его своим адъютантом. После смерти Людовика XV, став любовником госпожи Дюбарри, герцог жил с нею в павильоне Люсьенн, в лесу Марли, подаренном королем его любовнице. Госпожа Дюбарри относилась к Монсабре с материнской нежностью, и, раненный 10 августа, Монсабре скрылся у нее в павильоне. Одуан, член Коммуны, потребовал у Генерального совета отряд из двадцати федератов, чтобы очистить окрестности Парижа от аристократов, которые ускользнули после сражения, и открыл местопребывание Монсабре. Ни золото, ни слезы и мольбы госпожи Дюбарри не могли смягчить Одуана. Он увез молодого адъютанта и бросил его, раненного, в тюрьму Аббатства. Монсабре смог залезть через каминную трубу капеллы до самого верха и, держась за перекрывавшую трубу решетку, два дня и две ночи, без пищи и воды, слушал шум убийств, надеясь ускользнуть. Но список ясно показывал, что одной жертвы недостает. Вспомнили о раненом, но напрасно его искали. Привратник капеллы, привыкший к хитростям арестантов, велел выстрелить из ружья снизу в дымоход. Одна пуля задела Монсабре и раздробила ему руку. Он имел силу духа не упасть и промолчать. Тогда привратник принес соломы и зажег ее в очаге. Раненый упал в огонь. Несчастного вынесли на улицу изувеченного, обожженного, без чувств. Там его положили среди крови, обсуждая, какой смертью ему умереть. Несчастный молодой человек, придя в себя, около четверти часа оставался на ложе из трупов, ожидая, пока убийцы найдут и зарядят оружие. Наконец они сжалились над мученьями этого ребенка и прикончили его пятью выстрелами из пистолета в грудь.

В Аббатстве оставался только один заключенный. Это был де Сен-Марк, кавалерийский полковник. Убийцы условились между собой продлить его страдания, чтобы все могли поучаствовать в его мученьях. Они медленно провели его сквозь ряд сабель, удары которых старались наносить не слишком сильно. Потом прокололи его пикой. В таком виде несчастного заставили ползти на коленях, передразнивая судорожные движения страдальца. Когда он уже не в силах был больше держаться, убийцы изрубили его тело сабельными ударами и наконец пристрелили шестью пулями в голову.

Пока телеги, по распоряжению Наблюдательного комитета, вывозили из Аббатства трупы, тридцать убийц стерегли с утра двери тюрьмы Ле Карм, на улице Вожирар, ожидая сигнала. Тюрьма эта была старинным монастырем Кармелиток; здание недавно обратили в тюрьму для священников. Жандармы и национальная гвардия охраняли это здание. Но караулы с утра умышленно ослабили. Убийцы около шести часов вечера вломились в ворота и заперли их за собой. Во главе шел Сера, молодой последователь Марата и Дантона. В его отряде можно было узнать несколько лиц с трибуны клуба кордельеров. Эти люди носили красный колпак, платок, жилет, пояс — все красное: то был символ, имевший целью приучить глаз и мысль к цвету крови.

Вожаки резни боялись влияния духовенства на простой народ и набрали в местах разврата и в клубах добровольных палачей, которые стояли выше всякой совестливости.

Устрашающие отряды людей в лохмотьях, привлеченных гулом перестрелки, теснились у ворот. Каждый час ворота раскрывали, чтобы пропустить груженые телами телеги, запряженные превосходными лошадьми из королевских конюшен. На грудах трупов сидели женщины и дети, топотавшие ногами от радости. Багровые уста завывали «Марсельезу», позоря геройскую песню. Нетрезвый народ, следовавший за телегой, хором повторял припев.

В Ла Карм, в отличие от аббатства Сен-Жермен, громадность здания, пространство сада, стены, деревья скрывали священников, которые бегали всюду, пытаясь спастись и замедляя ход казни. Наступившая ночь прикрыла печальную картину своей тенью. Палачи образовали вокруг сада цепь, как во время охоты. Приближаясь шаг за шагом, они сабельными ударами вынудили всех священников собраться в церкви во дворе тюрьмы и там их заперли. Пока это побоище происходило вне здания, повальный обыск в самом доме также загнал в церковь священников, которые ускользнули от первых выстрелов. Убийцы сами несли на руках раненых людей, которые не могли ходить. Попав в эти стены, жертвы протискивались в маленькую дверь, которая выходила в сад, и на лестнице их убивали.

Архиепископ Арля Дюло, самый пожилой и уважаемый из этих мучеников, показывал всем пример своим поведением и ободрял всех своими словами. Епископы Бове и Сента, два брата Ларошфуко, связанные не столько узами крови, сколько связью сердечной, обнимали друг друга и радовались, что умрут вместе. Вот епископ Бове распростерт у алтаря; потом он идет к дверям с таким спокойствием и величием, как будто присутствует на мессе. Молодые священники провожают его до порога, где он их благословляет.

Затем был умерщвлен духовник короля Эбер, утешавший Людовика XVI в ночь 10 августа.

С каждой минутой ряды присутствующих в церкви редели. Вскоре там остался только один епископ Сента, у которого было сломано бедро; он лежал на матраце в средней части капеллы. Караульные жандармы окружили его ложе и скрыли несчастного от посторонних глаз. Вооруженные лучше, чем палачи, и превосходящие их количеством, они могли бы защитить то, что взялись охранять. Они присутствовали при убийствах с оружием в руках и предали епископа так же, как и других. «Я не отказываюсь умереть с моим братом, — отвечал епископ, когда его позвали, — но у меня переломлено бедро, я не могу держаться на ногах, помогите мне идти, и я с радостью пойду на смерть». Двое убийц поддерживали епископа на ходу, обвив руками его тело, и он упал, произнося слова благодарности. Это была последняя жертва. Убийства продолжались четыре часа.

Кровь лилась уже в девяти парижских тюрьмах. После тюрьмы Аббатства тюрьма Лафорс заключала в себе наибольшее число узников, осужденных народом на смерть. В то самое время, когда Майяр проводил свой трибунал в Аббатстве, два члена совета Коммуны, Эбер и Люлье, присвоили себе звание верховных судей в Лафорсе.

В два дня сто шестьдесят голов покатились под саблями убийц. Эбер и Люлье спасли из них десять человек, в том числе несколько придворных дам. Кровь выторговывалась по капле. За милосердие следовало платить.

Только одна из этих жертв, избавленная от смерти по решению судей, не смогла тем не менее избегнуть казни. Эбер и Люлье хотели ее спасти. Одно восклицание погубило ее. Это была принцесса Ламбаль.

Молодая вдова сына герцога Пентьеврского по рождению принадлежала к дому Савойя-Кариньян. Чистая привязанность принцессы Ламбаль к королеве ни в чем не соответствовала гнусным подозрениям народа. Чем глубже падала королева, тем более принцесса привязывалась к ней. Разделять бедствия друга казалось ей чуть ли не наслаждением. Петион позволил принцессе следовать за ее царственной подругой в Тампль. Коммуна, более неумолимая, велела вырвать ее из объятий королевы и бросить в Лафорс. Тайный агент Пентьеврского дома, снабженный суммой в 100 тысяч экю, отправился в Париж и выкупил у одного из главных агентов Коммуны спасение принцессы Ламбаль. Другие агенты, слуги и приближенные Пентьеврского дома рассеялись по Парижу и свели дружбу с опасными людьми, которые бродили около тюрем: следовало вкрасться к ним в доверие и соблазнить жадность. Все этим меры удались. В Коммуне, среди судей, среди палачей за принцессой наблюдали зоркие глаза.

Она явилась перед трибуналом одна из последних. Ее пощадили как бы для того, чтобы дать народу время насытиться кровью прежде, чем отнять у него эту добычу. Запертая наедине с одной из своих прислужниц, госпожой де Наварр, в верхней камере тюрьмы, она слышала оттуда, в течение сорока часов, шум голосов, удары убийц, стоны умирающих. Голоса, произносившие имя принцессы, доходили и до ее ушей. Больная принцесса почти постоянно оставалась без чувств.

В четыре часа два национальных гвардейца вошли в камеру принцессы и с притворной грубостью приказали ей вставать и следовать за ними в Аббатство. Принцесса с трудом могла приподняться на своем ложе и опереться на локоть; она умоляла оставить ее там, так как, по ее словам, она была столько же готова умереть тут, как и в другом месте. Один из этих людей наклонился к постели принцессы и сказал ей на ухо, что нужно повиноваться и что от этого зависит ее спасение. Тогда она поспешно оделась и сошла по лестнице, поддерживаемая гвардейцем, который, по-видимому, был заинтересован в ее спасении.

Эбер и Люлье ожидали ее. После краткого допроса судьи потребовали: «Поклянитесь в любви к равенству и свободе, в ненависти к королям и королевам». — «Я охотно принесу первую клятву, — отвечала она, — но что касается ненависти к королю и королеве, то я не могу в ней поклясться потому, что ее нет в моем сердце». Один из судей наклонился к ней: «Поклянитесь во всем, чего от вас требуют; если не поклянетесь, вы погибли». Принцесса опустила голову и сомкнула губы. «Ну, ступайте, — сказали ей присутствующие, — а когда будете на улице, кричите: „Да здравствует нация!“» Член трибунала по имени Трюшон поддерживает принцессу с одной стороны, один из ее провожатых — с другой. Переступив через порог, она отшатывается при виде груды изувеченных трупов. Забыв спасительное восклицание, которое ей было предписано произнести, она кричит: «Боже, какой ужас!» Трюшон закрывает ей рот рукой и велит перешагнуть через трупы. Убийцы, обезоруженные ее ангельской наружностью, замирают перед красотой и горем. Среди изумления и безмолвия принцессе удается пройти уже больше половины улицы, когда ученик парикмахера по имени Шарло, опьяненный вином и резней, хочет, просто в качестве варварской шутки, снять острием своей пики шляпу, покрывающую волосы принцессы; пика, дурно направленная пьяной рукой, царапает лоб женщины, кровь брызжет ей на лицо.