Тайник - Элизабет Джордж

— Ты не обязана ничего ему объяснять, — сказал Чероки, — ведь ты ничего никому не сделала.

— Это кольцо…

— Оно оказалось там. На пляже. Просто взяло да и оказалось. Если оно принадлежит тебе и ты не помнишь, чтобы оно лежало в твоем кармане, когда ты спускалась посмотреть бухту, значит, тебя подставили. И точка.

— И зачем я только его купила.

— Да уж, черт побери. Чертовски верно. О господи, я уж думал, с Мэттом покончено. Ты же сказала, что вы с ним все обсудили.

Чайна посмотрела на Чероки таким долгим немигающим взглядом, что тот не выдержал и отвернулся.

— Я же не ты, — сказала она наконец.

Во фразах, которыми обменялись брат и сестра, Деборе почудился какой-то тайный смысл. Чероки забеспокоился и стал переминаться с ноги на ногу, провел пятерней по волосам и сказал:

— Черт. Чайна, хватит.

Чайна заговорила с Деборой:

— Чероки еще не бросил серфинг. Ты это знаешь, Дебс?

— Он говорил о серфинге, но я не поняла, катается он еще или нет…

Голос Деборы замер. На уме у подруги явно было что-то другое.

— Мэтт его научил. Так они и подружились. У Чероки не было доски, но Мэтт давал ему уроки на своей. Сколько тебе тогда было лет? — спросила Чайна у брата. — Четырнадцать?

— Пятнадцать, — промямлил он в ответ.

— Пятнадцать. Верно. Но доски у тебя не было. — И она снова повернулась к Деборе: — А без доски как следует не на-: учишься. Нельзя все время брать у кого-то взаймы, потому что тренироваться надо постоянно.

Чероки подошел к телевизору и взял пульт. Покрутил его в руках и направил на экран. Включил и тут же выключил.

— Чайна, хватит, — попросил он.

— До Мэтта у Чероки не было друзей, но их дружба кончилась после того, как мы с Мэттом сблизились. Меня это опечалило, и однажды я спросила у Мэтта, почему так получилось. Он ответил, что отношения между людьми иногда меняются, и ничего больше не сказал. Я подумала, что дело, наверное, в разных интересах. Мэтт с головой ушел в режиссуру, ну а Чероки вел себя, как и полагается Чероки: то играл в группе, то вдруг заделывался пивоваром. А то вешал людям на уши лапшу с этими индейскими артефактами. Мэтт взрослеет, решила я, а Чероки хочет навсегда остаться девятнадцатилетним. Но с дружбой никогда не бывает так просто, верно?

— Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? — спросил Чероки сестру. — Я могу, ты знаешь. Вернусь в Калифорнию. А мама приедет. Будет с тобой вместо меня.

— Мама? — Чайна приглушенно хохотнула. — Только этого мне не хватало. Так и вижу, как она роется во всех углах этой квартиры, не говоря уже о моей одежде, выбрасывая прочь все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к животным. Следит за тем, чтобы я не забывала принимать витамины и есть тофу. Проверяет, на самом ли деле рис коричневый, а хлеб зерновой. Очень мило. Толку никакого, зато веселья — хоть отбавляй.

— Тогда чего ты хочешь? — с отчаянием в голосе спросил Чероки. — Чего? Скажи.

Они смотрели друг на друга, причем Чероки стоял, а его сестра — сидела, и все же он казался маленьким по сравнению с ней. Дебора подумала, что дело, наверное, в характере Чайны, который делал ее более значительной фигурой, чем ее брат.

— Ты будешь делать то, что должен, — сказала она ему.

Он первым не выдержал и отвел глаза, а она продолжала Держать его на мушке своего взгляда. Пока они молчали, Дебора задумалась о природе отношений брата и сестры. Для нее понять происходящее между детьми одних родителей было все равно что начать дышать жабрами.

По-прежнему не сводя с брата глаз, Чайна обратилась к подруге:

— Дебс, тебе никогда не хотелось повернуть время вспять?

— По-моему, этого всем иногда хочется.

— И какое время ты выбрала бы?

Дебора задумалась.

— Была одна Пасха перед тем, как умерла моя мама… На деревенской лужайке давали представление. За пятьдесят пенсов катали на пони, а у меня как раз столько денег и было. Я знала, что если потрачу их, то больше у меня ничего не останется, три минуты верхом на пони, и я банкрот, больше уже ничего купить не смогу. И я никак не могла решиться. Даже взмокла вся и беспокоилась ужасно, боялась, что любое решение, которое я приму, окажется неправильным и я буду несчастна. И тогда мы поговорили об этом с мамой. Она сказала мне, что неправильных решений не бывает. Бывают просто решения и то, чему они нас учат.

Дебора улыбнулась своим воспоминаниям.

— Я бы хотела вернуться в тот день и все прожить сначала. Только чтобы на этот раз она не умирала.

— И что ты сделала? — спросил ее Чероки. — Покаталась на пони? Или нет?

Дебора поразмыслила над вопросом.

— Знаешь, я не помню. Странно, правда? Наверное, пони был не так уж важен для меня, даже тогда. Важно было то, что она мне сказала. Такая уж она была.

— Повезло тебе, — вздохнула Чайна.

— Да, — ответила Дебора.

Тут в дверь постучали, а потом позвонили, очень настойчиво, как им показалось. Чероки пошел посмотреть, кто это.

Он открыл дверь, и на верхней ступени лестницы они увидели двух констеблей в форме: один из них беспокойно озирался, точно проверял, нет ли где засады, а другой похлопывал себя по ладони дубинкой.

— Мистер Чероки Ривер? — спросил констебль с дубинкой.

Он не стал дожидаться ответа, так как, очевидно, знал, с кем говорит.

— Вам придется пройти с нами, сэр.

— Что? Куда? — оторопел Чероки.

Чайна встала.

— Чероки? Что…

Но заканчивать вопрос не было необходимости. Дебора подошла к ней. Положила подруге руку на талию и спросила:

— Что происходит?

В ответ представители государственной полиции острова Гернси зачитали Чероки Риверу его права.

Они принесли с собой наручники, но надевать их на него не стали. Один сказал:

— Пройдемте, сэр, пожалуйста.

Другой взял Чероки за руку повыше локтя и быстро повел его прочь.

20

В нежилых коттеджах возле мельницы света почти не было, так как Фрэнк не работал в них ни после полудня, ни по вечерам. Но для того чтобы найти нужную вещь среди бумаг в ящике картотеки, ему не нужно было много света. Он знал, где лежит этот единственный документ, и знал его содержание, в чем и заключался весь ужас его положения.

Он потянул его на себя. Хрустящий манильский конверт ласкал пальцы, точно гладкая кожа. Только обтягивала она скелет совсем другого конверта — старого, потрепанного, с обмахрившимися уголками, давно расставшегося со своей металлической застежкой.

В последние дни войны оккупанты страдали спесью почти невероятной, учитывая поражения, которые сыпались на немецкую армию на всех фронтах. На Гернси они сначала даже отказались сдаваться, настолько им не верилось в то, что их планы по завоеванию европейского господства и улучшению человеческой расы ни к чему не привели. Когда генерал-майор Гейне поднялся наконец на борт «Бульдога», корабля британских ВМС, чтобы обсудить условия сдачи, война уже сутки как кончилась и вся Европа праздновала победу.

Не желая терять ни одного козыря из тех, что еще были них на руках в те последние дни, а также, возможно, стремя оставить свой след в истории острова, как это делали друг удачливые завоеватели до них, немцы не стали разрушать построенное ими. Часть из того, что они вызвали к жизни, к примеру башни для защиты от ударов авиации, разрушить было просто невозможно. А часть — в том числе и документ, который был сейчас в руке у Фрэнка, — служила немым свидетельством того, что среди островитян нашлись такие, в ком личные интересы возобладали над чувством общности со своим народом и кто притворялся, будто поддерживает немцев. То, что их поддержка была лишь притворством, для оккупантов значения не имело. Неизбежное потрясение, вызванное документом, в котором черным по белому, четким, колючим почерком будет записано все о предательстве, — вот что было для них важно. Проклятием Фрэнка было уважение к истории, которое сначала заставило его поступить в университет, а затем тридцать лет учить равнодушных, в большинстве своем подростков. То самое уважение, которое внушил ему отец. То самое, которое подвигло его на собирание коллекции, предназначенной для того, чтобы напоминать людям о прошлом, когда его самого не станет.

Он свято верил, что те, кто забывает прошлое, обречены на его повторение. Он давно считал войны и вооруженные столкновения, которые происходили повсюду в мире, следствием того, что человечество так и не выучило главный урок истории: агрессия бесплодна. Всякое вторжение с целью завоевания господства неизбежно ведет к угнетению и затаенной вражде. А она порождает все возможные виды насилия. Единственное, чего она не может породить, — это блага. Фрэнк это знал и пламенно в это верил. Он, словно миссионер, пытался обратить свой маленький мир к знанию, которое его приучили почитать священным, а кафедрой ему служила коллекция военных атрибутов, собранных за многие годы. Пусть она сама говорит за себя, решил он. Пусть люди ее увидят. И пусть никогда не забывают.