Отторжение - Инна Тронина

После ранения в голову я находился в состоянии клинической смерти. Летел по длинному коридору на яркий свет — как и рассказывали другие, вернувшиеся из-за Черты. Видел там бабку, деда, лучшего друга, который погиб на китайской границе, когда мы служили в армии. Но себя, со стороны не довелось лицезреть. А вот Мохаммад сумел узнать своё, как казалось, бездыханное тело.

— Потом была темнота. Как рассказали в дальнейшем, меня нашли жители ближайшего села. Подъехали на тракторе с прицепом, забрали, чтобы похоронить. Это оказалась семья Хасиновых — свёкор и сноха…

Наш автомобиль лихо свернул на Приморский проспект. Бежевый «Мицубиси» нас уже не вёл. А я находился в таком смятении чувств, что никак не мог выявить новый «хвост». Но я знаю, что он есть. Не таков Ковьяр, чтобы оставить нас в покое. Но теперь ясно одно — нужно везти Мохаммада к Андрею. У того в городе много знакомых и друзей. Может, дадут человеку пристанище — хоть ненадолго. О том, что Эфендиева-младшего можно задержать, я даже и не думал.

— Ваш отец рассказал Озирскому про несостоявшиеся похороны, — заметил я. — Это можете опустить. Но, как я понял, вы потом узнали фамилию этого сержанта. Каким образом?

— Я долго лежал уже здесь, в отдельной палате. Из живота и рёбер торчали трубки. И в вене — игла от капельницы. Конечно, всё время кололи наркотики, и я дремал. Видел наши дома, равнину, горы, ворота с орнаментом. Родные места вставали перед глазами. Я то отлетал туда, в Чечню, то искал пропавший перстень. Мне так и не довелось увидеть отца. Когда я пришёл в себя, он уже уехал.

За Большой Невкой, в ЦПКиО, орали вороны. В эту зиму река не вставала, и воду схватило ледком только у берегов. Я подумал, что надо остановиться на Приморском шоссе под любым предлогом, дождаться приезда кортежа Ковьяра. По пути в Ольгино, где назначена «стрелка». Он не минует нас ни за что. Но, прежде всего, нужно отвезти в Лахту Мохаммада, поставить в курс дела Андрея Озирского.

Раненому становилось всё хуже. Погода изменилась, асфальт Приморского проспекта замело. Снежинки таяли, не долетая до тёмных вод Большой Невки. Воздух становился светло-синим от непривычной, совсем зимней белизны. Фонари, словно обрадовавшись, засветили ярче. На визит в агентство оставалось совсем мало времени.

— Я не жалел автомобиль — у меня их целый гараж. Я ведь автогонщик по профессии, — продолжал Мохаммад. — А вот перстень от меня будто с кровью оторвали. И не потому, что много золота. На нём выгравированы слова Пророка, да пребудет с Ним мир! Одежда меня и вовсе не интересовала. Цепочки — тоже. Пусть бы всё забрали, раз они такие нищие — белые люди! Но память о хадже, о той земле, где зародился ислам, должна быть со мной. Вспоминал, что перед бегами там верблюдов поят парным молоком на меду. Всё хотел сказать, чтобы мне принесли такое питьё — тогда сразу поправляюсь.

— Мы и принесли, — улыбнулся Брагин. — Причём несколько бутылок. Труднее всего было найти корову. Но и с этим помогли добрые люди.

— А ещё тот сержант не выходил из головы. Казалось бы — война, всё бывает. Но даже не расстрел меня потряс, а пинок в поясницу. Это когда человек уже сдался, и ответить тебе не может!

— Мало у вас данных, чтобы найти сержанта, — заметил я. — Мой брат, например, его тёзка, и в таком же звании. Более того, он приехал в отпуск из Чечни, привёз такой же перстень. Да и по описанию походит. Наверное, мать-природа не так изобретательна, как мы о ней думаем.

— Ваш брат? — удивился Мохаммад.

Мое азиатское лицо никак не связалось с Мишкиной наружностью. Из-за этого Эфендиев-младший не совсем мне поверил.

— У нас разные отцы, — пояснил я. — Мы сводные.

— Ах, да, конечно, — кивнул Мохаммад. — Так вот, я успел почувствовать, как с меня сорвали перстень. Скорее всего, это сделал именно тот сержант. А Хасиновы рассказали, что мой «Мерседес» увезли на тросе, прицепив к другому грузовику…

Неужели?… Нет, не может быть! Мишка — парень с заносами, но всё же не такой, чтобы хладнокровно расстрелять человека и тут же его ограбить. Наверное, он брал вещи в заброшенных домах. Могу даже допустить, что спьяну отбирал их под дулом автомата. Но убить — не в бою; штатского, мирного человека! Раздеть его, ограбить, подцепить машину на трос…

Но привёз же брат в подарок две пары серёг, юбки, платки. Значит, не только Мохаммада ограбил, но и каких-то женщин, детей. Откуда он взял куклу для Нонки? Узнать бы у брата, где он взял все эти шмотки, все эти милые мелочи. Противно, если грабил брошенные магазины. Ещё хуже вариант, когда он мог взять вещи из чьего-то дома. Но это ни в какое сравнение не идёт с тем, о чём говорил сейчас наш попутчик.

— Ну, мерещилось тебе разное под наркозом! — нетерпеливо сказал Роман. — Часто так бывает. А насчёт фамилии-то как?…

— Я в забытьи просил одного, — тихо сказал Эфендиев-младший. — Одно одного: кто он? Откуда приехал воевать в Чечню? Признаться, я не надеялся на ответ. И вдруг мне то ли показалось это, то ли приснилось… Знаете, Прохор, он не может быть вашим братом.

— Почему? — с заметным облегчением спросил я.

— Вы где живёте? — Мохаммад, тем не менее, буквально прожигал меня глазами.

— В Москве.

Я увлёкся этой беседой. Неизведанное всегда привлекало меня.

— Вот видите! А он — из Нижнего Новгорода, — уверенно сказал Мохаммад.

Я до крови прикусил язык и укладкой сплюнул в платок.

— И потом… Ведь ваша фамилия — не Самохин?

— Я же сказал, что мы не полнородные братья. — Мой голос звучал как бы со стороны.

Перед глазами всё поплыло. Наверное, от нервного перенапряжения зашевелилась пуля. Висок пронзила очень сильная, но краткая боль. Мохаммад Эфендиев никак не мог знать, что мой братец носит фамилию Самохин и живёт в Нижнем Новгороде. Вряд ли Андрей Озирский, Всеволод Грачёв и прочие общие знакомые стали бы что-то такое ему рассказывать.

Господи, неужели мне это не снится? Вот для чего мы встретились сегодня! Суд должен свершиться. Убийца не уйдёт от кары. Пусть Мохаммад нанёс увечья тем солдатам в грузовике, но они начали первые. Зачем бить уже лежащего и тем провоцировать драку? Не тот человек Мохаммад Эфендиев, чтобы бросать его в кузов в одних подштанниках, да ещё зимой, бить в лицо и по почкам.

А чего ты ещё ждал от чеченца, братец Миша? Не такой ты дурак, как я знаю. Специально нарывался, чтобы получить возможность убить богато одетого парня и ограбить его. Так всегда можно оправдаться, и с чистой совестью смотреть в глаза любому начальству. Как жаль, что перстня со мной нет! Предъявил бы его сейчас на опознание. Почему не надел в командировку? Что за глупый вопрос? Потому что не предчувствовал этой вот встречи.

— Моя фамилия — Гай.

Чухой, сиплый голос прозвучал словно из динамика автомагнитолы, откуда-то из угла.

— У вас ведь не только перстень пропал? Цепь на шее была?

— Была плоская цепь, но я о ней не горюю. Таких на свете много. Так вот, Аллах явил милость, и я увидел город. Я никогда не был там, но знал, что это — Нижний Новгород. Он стоит на Волге. Постепенно ко мне как бы приблизился дом. Кажется. Это была «хрущёвка». На четвёртом этаже квартира, из трёх комнат. Две — смежные, одна — отдельно. Кухня окном выходит в заснеженный двор. Вечером там светит солнце. Скрипят детские качели. Постепенно проступает сама кухня с клетчатыми занавесками на окнах. На стене — ходики-кошка. Много цветов в горшках. Маленькая женщина, брюнетка, в пёстром халате, что-то варит в кастрюле. На подоконнике у неё — икона и зажжённая свеча…

Это наваждение. Я не могу поверить в такое. Никто, кроме меня, не бывал в этой квартире, и потому не мог рассказать Мохаммаду. Я даже ни разу не говорил с ребятами о том, как выглядит жилище моей матери. Да, та самая квартира! Всю жизнь Елизавета Прохоровна мечтала о нормальном жилье. Наконец, въехала в эту «хрущёвку». С ними была ещё мать Ивана Самохина, поэтому получили трёхкомнатную.

Дальше бабка умерла, Иван сгорел. Теперь там прописаны только мать и братец. Собираются ещё и Алёнку к себе взять — у той совсем нет жилплощади. А впервые я увидел это жилище летом семьдесят шестого года, когда приехал на побывку из армии. Мать буквально порхала по комнатам, и всё время пела от счастья. А на балконе стояла синяя клетчатая коляска, где сучил толстыми ножками лысый карапуз. Мать закрывала его от мух тюлевой занавеской.

А теперь он расстреливает и грабит? Ему так понравилось, что хочет вернуться туда уже контрактником. Сам говорил, что будет воевать «до последнего чеченца». И моего совета спрашивал — стоит ли? Я пока не ответил. Но обязательно скажу завтра утром, если сумею вернуться.

Сжав зубы, я смотрел вперёд, на снежную круговерть. Кажется, забыл не только про Виру, но и про цель своей командировки. Пытался представить себе брата. Вот он ходит ночью по моей московской квартире, не может уснуть. Интересно, переживает или нет? Не похоже, что Мишка сильно каялся. Скорее, мучается потому, что там гибнут ребята, а он в столице прохлаждается…