Лазарев. И Антарктида, и Наварин - Иван Фирсов

Окончательно в конце визита султана сразило зрелище на верхней палубе. Он заметил вдруг наши войска, построенные в боевой порядок на азиатском берегу пролива. Едва он со свитой показался на юте, как по условному сигналу с корабля войска «произвели беглый батальный огонь, сопровождаемый пушечными выстрелами, следовавшими один за другим через равные промежутки времен».

Турецкий султан оказался щедрее русского императора. На следующее утро приближенный генерал Ахмет-паша привез Лазареву шестьдесят тысяч турецких пиастров.

— Высокочтимый султан восхищен приемом и всем виденным. Он просит раздать эти деньги нижним чинам в знак признательности за доставленное ему удовольствие.

Ахмет-паша передал Лазареву портфель с деньгами и добавил:

— Завтра по приказу султана вашим матросам доставят десяток быков, баранов и рому, а офицерам французские вина и конфет…

В конце мая египетские войска ушли за контрольный рубеж горы Таурус. В Константинополе Орлов завершал переговоры о заключении договора с Турцией. Войска понемногу начинали грузиться на корабли и зафрахтованные суда. Султан давал прощальные обеды. На одном из них рядом с Лазаревым разместился его старинный знакомый по Наварину Тагир-паша. Вспомнили былое, выпили за упокой и за здравие.

Тагир-паша тоже пригласил русских моряков на обед на свой флагманский трехдечный корабль «Махмут». Угощение оказалось на славу. Лазарев насчитал более сотни европейских и турецких блюд. Как знаток, не преминул заметить, что турки «пить же научились порядочно и шампанское тянут лучше нашего».

26 июня 1833 года Россия и Турция подписали Ункяр-Искелесийский договор о мире, дружбе и оборонительном союзе. Секретной статьей султан обязался в случае войны закрыть Дарданеллы для всех иностранных кораблей. В русском посольстве ликовали, а французы и англичане плохо скрывали раздражение… Правда, их стараниями договор был заключен на восемь лет.

Накануне закончилась погрузка на корабли всех сухопутных войск, и эскадра готовилась к возвращению в Севастополь. К борту флагмана подошел катер с Бутеневым и служащими русского посольства. Они внесли массивный сундук в каюту Лазарева.

— Его величество султан Махмуд по случаю мира и заслуг в этом русских жалует их памятными медалями.

Всем нижним чинам прислали серебряные медали, офицерам — золотые, а адмиралам — золотые с бриллиантами.

Бутенев улыбнулся Лазареву:

— По секрету, Михаил Петрович, султан особо расположен к вам и высоко ценит содействие ваше в мирных устремлениях… В память о сем повелел изготовить специально для вас искусный портрет свой, с алмазами.

Они вышли на шканцы. Полуденный зной спадал, солнце уже касалось минаретов, с пролива приятно потянуло прохладой.

— Благожелательный исход сей кампании, почтенный Аполлинарий Петрович, усматриваю в твердости позиции политики русской, где оная соприкасается с корыстью иных стран. — Лазарев улыбнулся, взял Бутенева под руку. — Однако, позволю заметить, в сем случае изрядное войско наше ни одной капли крови не пролило. Не обнажив меча, победу добыли полную. Нынче проливы для наших недругов закрыты турецкими ключами.

Утром следующего дня задул легкий попутный зюйд-вест, эскадра покинула Буюкерский рейд и вышла в Черное море.

После пребывания в иностранных портах полагалось выдержать карантин. Лазарев просил Грейга «всей эскадре походить несколько времени для практики в Черном море, тогда б мы провели время наше за 1833 год с совершенною пользою». Грейг и на этот раз отмолчался. Эскадре пришлось отстаиваться на Феодосийском рейде. Выгрузили на берег артиллерию.

Пора было известить своего друга Шестакова о возвращении. Отвести душу. В конце письма вдруг вспомнил о парадоксе: за экспедицию в Босфор наградили большими деньгами Критского и командира Севастопольского порта Патаниоти. Решил позабавить приятеля. «А кто всему мешал и препятствовал, я знаю, и именно этот же самый командир порта грек Патаниоти и обер-интендант грек же Критский! Да черт возьми все, пусть их наслаждаются, только впредь бы не мешали! Мне денег много не нужно, два или три блюда за столом да рюмочку хорошего вина, вот и все мои прихоти».

За время пребывания в проливах эскадра снабжалась из рук вон плохо. Часто не хватало мяса, овощей, даже сухарей. Среди матросов развилась цинга. В последние недели на рейде Феодосии Лазарев приказал покупать матросам мясо и зелень, не считаясь со средствами, и ежедневно подавать их к столу. В Босфоре выяснилось, что корабли строили из негодного леса, палубы и переборки в них прогнили насквозь. На переходе из Босфора оказалось, что три линейных корабля сгнили основательно и плавать на них нельзя, в шторм могут утонуть. Кому излить досаду? Грейгу бесполезно, Меншиков отмалчивается, Николай отмахивается резолюциями. Мелькнула мысль: «Быть может, граф Орлов поможет?»

В последних числах июля 1833 года Севастополь встречал эскадру. Многочисленные бухты и холмы вокруг них были усеяны толпами жителей, среди которых было немало матросских жен и детей.

Лазарев впервые входил в гавань с эскадрой. С интересом и волнением всматривался он в голубые заливы, скалы, берега, поросшие буйной зеленью кустарников и небольшими деревьями. На косогорах лепились мазанки ремесленников, торговцев. Если город внешне походил на европейский, то порт только обозначался. Все радовало, но настроение омрачала предстоящая встреча с Грейгом, Критским, их приспешниками.

Слава Богу, дома легче. Теперь можно и Орлову откровенно сообщить: «Я воображаю себе, как бы нам было стыдно, если бы вышесказанные худости и недостатки открылись тогда, когда флоту надлежало б действовать, и в особенности в зимнее время блокировать Александрию или тому подобное. Но все миновало, и, благодаря Богу, имеем время исправиться, нужно ж, однако ж, на хозяйственную часть нашего флота обратить внимание, нужны бескорыстие и самая строгая деятельность».

Лазарев сделал упрек и командирам — беззаботны, за кораблями не смотрят вовремя, ждут, когда в море идти, а там спрос другой.

В Севастополе ждали и приятные известия. Николай произвел Лазарева в генерал-адъютанты, редкая и высшая царская милость для военных сановников. И смех и грех.

Одним из первых его поздравил Авинов, а Лазарев его посмешил:

— Попался я теперь в когти, заставят при разводе верхом парадировать! А я же мастер, ты-то знаешь, бывало, в Калифорнии ездил. Но шутки в сторону. Как тут у вас дела?

Авинов отмахнулся:

— Все то же. Севастополь пуст, хоть шаром покати, ни одной сажени веревки, ни одного дерева, чтоб сделать стеньгу или марса-рею. Провизии в магазинах кот наплакал.

Лазарев слушал, покачивая головой, почесал затылок.

— Я теперь меж двух огней. В должности генерал-адъютанта, и требуется быть фискалом и доносчиком. До сего времени ни тем, ни другим я не был. А государь требует, чтобы о всем худом ему докладывать…

Но, видимо, и у Николая терпение кончилось. Теперь-то он понял, кто радеет о флоте, знает дело, умеет творить. В середине августа до Севастополя дошли слухи, что Грейг отстранен, а его должность будет исполнять Лазарев. Он сам узнал о назначении в море.

Больше месяца крейсировал в море с эскадрой. Грейг помалкивал. Когда кончилась провизия, корабли зашли в Севастополь. Николаев отмалчивался, однако, видимо, там не дремали. Лазарев решил спросить Меншикова: «Не имея разрешения сдать кому-либо эскадру и отправиться в Николаев, я остаюсь по сие время в Севастополе, между тем как дела в Николаеве идут своим порядком. Правитель канцелярии главного командира Иванов переходит, как слышно, таможенным директором в Одессу, и через то в Николаеве одним из главных воров будет меньше. Критский подал в отставку и на разных транспортах перевез уже в Севастополь множество лесу, досок, мебель, сделанную казенными мастерами, и намеревается строить дом, а с тем вместе покупает в Крыму прекрасное имение… В Николаеве же раздаривает из адмиралтейства бревна и пр., дабы тем зажать рты некоторым бессловесным тварям, действовавшим по преступной его воле. Нет сомнения, чем скорее Критский оставит поприще свое на службе, тем, конечно, для Черноморского флота будет полезнее; но неужели деяния его останутся неисследованными? Не знаю, богато ли ныне адмиралтейство в Николаеве, но в Севастополе оно доведено до такой крайности, что исправить флот даже и непосредственным образом вовсе невозможно: в магазинах ничего нет. — Лазарев задумался. Паруса на эскадре изорвались, а парусина Рафаловича одна гниль. Такелажа нет, провизии на три дня. На берегу казармы разрушены. Кругом все тащат… — Необходимо, что вы лично удостоверитесь в бедственном состоянии одного из прекраснейших портов в свете, каков действительно есть Севастополь и на который никогда не было обращено того внимания, которого он поистине заслуживает».