Невеста Борджа - Джинн Калогридис

— Они умерли?

— Нет, — сказала Катерина.

Ее бледное лицо сияло от радости. У меня чуть не остановилось сердце, когда она произнесла это короткое слово. Катерина же продолжала:

— Но они очень серьезно больны, и врачи опасаются дальнейших приступов. Наши стражники ушли.

— Джакомо ушел?

Я заставила себя успокоиться. Слухи гласили, что кантерелле иногда требуется несколько дней для достижения результата. Если стражники ушли, это превосходный знак, свидетельствующий, что они не надеются на выздоровление его святейшества.

— Ушел, — торжествующе сообщила Доротея.

Я кинулась к шкафу и вытащила оттуда накидку.

— Они устроили празднество, — радостно произнесла Доротея. — На следующий вечер у Александра началась лихорадка. Никто ничего такого не подумал — в конце концов, сейчас самое жаркое время года, и многие страдают от лихорадки, — но на следующее утро у него появились все признаки отравления кантереллой. И Чезаре тоже слег. Мой стражник сказал, что это было отравленное варенье. Но пока что никто из гостей больше не заболел. Так что, возможно, это вовсе и не отравление.

— Пойдем посмотрим, — потребовала Катерина, радостная, словно дитя, и схватила меня за руку.

Она повела меня вниз по лестнице, на балкон — замок опустел, и мы не встретили ни одного тюремщика; оттуда мы стали смотреть на площадь и на Ватикан.

Ворота Ватикана были закрыты, и под ними выстроился ряд вооруженных солдат.

Катерина так сильно перегнулась через перила балкона, что я испугалась, как бы она сейчас не упала, и поймала ее за руку. Она нетерпеливо оттолкнула меня.

— Пусти!

— Что ты делаешь? — сердито спросила я, и Катерина со сладчайшей, чистейшей улыбкой отозвалась:

— Слушаю, не зазвонят ли колокола.

На следующий день, когда донна Эсмеральда возилась с Родриго, а я в спальне собирала вещи, пытаясь отвлечься и успокоиться за этим внушающим надежду занятием, на пороге появился Джофре. Плечи его согнулись под незримой тяжестью, лицо сделалось изможденным. Он явно не принес хороших вестей. Я стиснула в руках сложенный бархатный плащ, который как раз собиралась уложить в сундук.

— Донна Эсмеральда, — сказал Джофре, — мне нужно поговорить с моей женой наедине.

Голос его был хриплым, словно у пьяницы, но слова звучали неразборчиво не из-за вина, а из-за страха. У него настолько пересохло во рту, что язык прилип к нёбу и зубам.

Эсмеральда кивнула и взяла маленького Родриго за руку. Проходя мимо нас, она бросила взгляд в мою сторону.

Моя старая нянька была не дура: на ее круглом морщинистом лице отразилось полнейшее понимание. Несомненно, она заметила и страх Джофре, и мое беспокойство и связала их с отравлениями в Ватикане.

Но в ее проницательном взгляде не было ни следа укоризны — одно только одобрение.

Едва лишь донна Эсмеральда с ребенком вышли, как я шагнула к Джофре и провела ладонями по его плечам и рукам. Камзол Джофре был влажным от пота; сам он слегка дрожал. Карие глаза покраснели от недосыпания и сделались слегка безумными; на верхней губе над усами поблескивали капельки пота.

— Говори, муж.

В смятении Джофре провел рукой по волосам.

— Они не умерли. Я боюсь, что они поправляются.

— Что произошло?

— Нервы, — пристыженно отозвался Джофре, не смея поднять на меня глаза. — Я… я рассыпал порошок. Почти весь. Я отнес бокалы с вином за дерево, но не справился, и флакон… Осталось совсем чуть-чуть.

— Насколько тяжело они больны? — коротко спросила я. Мне сейчас было не до того, чтобы тратить время, утешая Джофре.

— Отцу гораздо хуже. Иногда он вообще не осознает, где он находится и кто рядом с ним. Но рвота и кровавый понос прекратились, и сегодня утром он смог выпить немного бульона. На празднике я поднес ему неразбавленное вино — требийское, очень крепкое, но потом Чезаре часть отлил и смешал с водой. Чезаре тоже болен, он настолько слаб, что не встает с постели, но не так плох, как отец. Он просил меня посидеть с ним. Я знаю, он поправится… В конце концов я извинился и ушел, сказав, что мне надо отдохнуть.

Он вдруг схватился за мои руки в поисках опоры — у него подогнулись ноги. Я бросила бархатный плащ и помогла Джофре добраться до кровати, где он и сел.

Джофре спрятал лицо в ладонях.

— Я подвел тебя, Санча. Теперь нам придется самим принять яд.

Мне следовало бы обозлиться при виде его слабости, но вместо этого меня охватило неестественное спокойствие. Я почувствовала уверенность, такую же неразумную и загадочную, как вера. Я твердо знала, что Джофре лишь помог мне сделать первые шаги к исполнению моего предназначения. А я должна завершить его.

— Нет, — с нажимом произнесла я. — С нами ничего плохого не случится. Только помоги мне еще немного. Опиши мне обстановку. Их охраняют?

Джофре покачал головой.

— Все стражники, какие еще остались, сейчас стоят вокруг Ватикана. Остальные разбежались, как и большая часть слуг… Но если они услышат, что отец и Чезаре идут на поправку, они могут вернуться.

— Тогда мы должны поторопиться, — сказала я. — Кто сейчас при них?

— С Чезаре сидит дон Микелетто Корелла… — Лицо Джофре исказилось от ненависти. — Не из верности. Он выжидает, словно ястреб, чтобы не пропустить момента, когда Александр умрет или Чезаре станет хуже… а тогда он украдет столько сокровищ и власти, сколько сумеет. С отцом сейчас никого, не считая его камерария Гаспара — тот и вправду горюет по нему.

На миг меня охватила растерянность. Судьба требовала, чтобы последний удар нанесла я, но Джофре вряд ли сможет провести меня мимо стражников в апартаменты Борджа, не вызвав подозрений.

Я взглянула сквозь открытые окна на крохотные фигурки, движущиеся по площади Святого Петра, на темные волны жара, поднимающиеся от брусчатки. Стояло лето, время карнавала, и я вдруг словно бы перенеслась в виноградник, на другое празднество, где я сидела между Хуаном и Чезаре и меня интриговал гость в маскарадном костюме.

Я подошла к бархатному плащу, который так и валялся на мраморном полу, и подняла его. Плащ был с капюшоном; он спрячет мои волосы. Я повернулась к мужу и сказала:

— Мне нужна маска. Такая, чтобы полностью закрывала лицо. И платье куртизанки. Чем вульгарнее, тем лучше.

Джофре непонимающе уставился на меня. В моем голосе прорезалось нетерпение.

— Ты знаком с такими женщинами. Ты можешь найти эти вещи. Поспеши: нам надо управиться до захода солнца.

Маска, принесенная Джофре, была прекрасна: кожа была вырезана в виде крыльев бабочки, укреплена по краям и раскрашена в насыщенные фиолетовый и сине-зеленый цвета. Она закрывала лишь половину лица, оставляя открытыми губы и подбородок, и потому мой находчивый муж прихватил подходящий к ней веер из павлиньих перьев. Платье с нескромно низким вырезом было сшито из кричаще-яркого алого атласа — я никогда не носила ничего подобного. Я попросила Эсмеральду срезать немного ткани с подола и сшить маленький карман — такой, какой у меня был для стилета. Она все сделала без лишних вопросов; точно так же не сказав ни слова, она помогла мне облачиться в наряд куртизанки, закрепила маску и набросила мне на плечи черный плащ. Спрятав волосы под капюшоном и прикрыв низ лица веером, я сделалась окончательно неузнаваемой. Теперь оставалось лишь одно: я опустила в потайной карман флакон с остатком кантереллы.

Джофре смотрел на меня с нескрываемым вожделением. Я одновременно была польщена и ощутила укол ревности: его реакция напомнила мне обо всех тех шлюхах, с которыми он спал за время нашего брака. Но я подавила разгорающийся гнев и протянула ему руку.

— Давайте прогуляемся вместе, дон Джофре, — жеманно произнесла я. — Я сейчас не против подышать вечерним воздухом на площади Святого Петра.

Джофре попытался улыбнуться, но он слишком терзался страхом. Я заметила, что сегодня вечером он прицепил к поясу кинжал — на тот случай, если наше предприятие снова потерпит неудачу. Я крепко, подбадривающе сжала его руку, и мы вышли из безмолвного, никем не охраняемого замка Сант-Анджело.

Из-за серьезности того, что я вознамерилась совершить, все мои чувства приобрели ту особую остроту, какую я испытывала в период безумия. На мосту было мало прохожих: несомненно, потому, что большинство горожан уже сидели по домам, опасаясь беспорядков, вызванных смертью Папы. Я смотрела на тусклые огоньки дворцов и лодок, отражающиеся в темных водах Тибра; никогда еще от реки так не несло зловонием болота и разлагающейся плоти.

Перейдя мост, мы вступили на площадь Святого Петра. В том году, когда я очутилась в замке Сант-Анджело — в год юбилея, — площадь была переполнена паломниками; нынче же на ней не было никого, кроме нескольких прохожих.

Когда мы добрались до ворот Ватикана, мое сердце забилось быстрее. Усталые, угрюмые молодые солдаты встретили меня настороженными взглядами; сейчас их уже было меньше, чем поутру. Я крепче сжала веер и прикрыла лицо. Но, узнав Джофре, стражники тут же поклонились и отворили ворота, ни о чем его не спрашивая.