Гарики из Атлантиды. Пожилые записки - Игорь Губерман

Все это так очевидно, что вернемся лучше к семантике, мудрой и глубокой науке о значении и смысле слова, тайной связи и неявной перекличке звука и содержания, духа и плоти языка. И не забудем, кстати, что язык в его другом значении (что неслучайно) — наш орган вкуса, то есть наслаждения, об этом глупо забывать.

Семантическая кухня, восстанавливая связи между смыслом и вкусом, позволяет нам во время еды ощутить себя в слитном и экстатическом духовном единстве с мировой культурой не зря прошедших тысячелетий. В случае удачи может быть достигнут контакт и с Абсолютным Духом, который тоже насладится нашей пищей благодаря осмысленности наших ощущений.

Поглощать еду, не услаждая разум, — это то же самое, что молиться без души. Это не только бесполезно, но и грешно. И очень неслучайно, что постность и пресность, сухость и остылость неразрывно связаны для слышащего уха с ханжеством и лицемерием.

Ведь именно еда — осмысленная и значимая — дает общению людей ту высоту и роскошь, о которой пылко говорил покойный Антуан де Сент-Экзюпери. Достойный человек — это вовсе не пустой чревоугодник, а гурман-семантик, умеющий свести парящий дух на его место за пиршественным столом.

Состав еды незримо связан с разговорами, которые ведутся. Так, например, за пищей грубой и простой (с обильным возлиянием) уместен разговор крестьянский: о погоде, видах на ближайший урожай (неважно, что никто из собеседников не сеет ничего и не сажает), о трудностях с продажей книг и живописи, о непостижимой для ума, но несомненной связи женского характера и зада. О таинственном последнем феномене мы с Сашей даже хотели написать целую книгу — «Зад и характер», но оставили затею, так как не пришли к единому мнению, что в этой зависимости первично, а что — вторично. Ибо что от чего зависит — загадка еще более жгучая, чем наличие самой этой связи. Мы оставили проблему для последующего поколения исследователей.

Пора, пора заканчивать мое ветвистое повествование. А к людям как ты вообще относишься? — может спросить меня какой-нибудь настырный человек.

Я хорошо к ним отношусь, отвечу я. Особенно когда я вижу только тех, кого хочу. Но я и остальных не осуждаю. И ни о ком стараюсь плохо не сказать — потом противно самому. Я в этом смысле — верный ученик моей любимой тещи. Когда слышит она о каком-нибудь мерзавце, прохиндее и подонке, о поступках и удачах его слышит, и о том, как он выбился то здесь, то там в хозяева жизни, она ни слова осуждения о нем не говорит. А произносит с жалостью, сочувствием и пониманием:

— Ах, люди, люди, — говорит она, — все вы, как хуй на блюде.