Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России - Игорь Владимирович Курукин

В числе этих мер Госкомитету по науке и технике, академическим учреждениям «совместно с заинтересованными министерствами и ведомствами» предлагалось создать, в духе времени, общегосударственную комплексную программу профилактики и преодоления пьянства и алкоголизма. Но на первое место в том же постановлении были выдвинуты вполне традиционные меры: ужесточение спроса с членов партии (вплоть до исключения из рядов), требование «показать личный пример», обеспечение строгого общественного контроля по профсоюзной линии и административной ответственности со стороны правоохранительных органов.

Опять признавалось важным улучшать организацию досуга, поощряя «клубы по интересам», коллективное садоводство, строительство и эффективное использование спортивных сооружений. Предусматривалось ежегодное сокращение объемов производства водки и ликероводочных изделий при одновременном увеличении производства и продажи безалкогольных напитков, фруктов, ягод, соков и изделий из них.

Наконец, третьим важным положением этого документа был призыв развернуть антиалкогольную пропаганду и ужесточить цензуру: «не допускать, чтобы в театры, кино-, теле- и радиопередачи, художественные произведения проникали мотивы, пропагандирующие выпивки, застолья»{622}. Кроме того, ЦК КПСС «счел целесообразным» создать новое добровольное общество борьбы за трезвость со своим печатным органом.

Все эти положения были конкретизированы в последующих документах: постановлении Совета Министров СССР «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения» и соответствующих указах Верховных Советов СССР и РСФСР. Как обычно, наиболее подробно разрабатывались административно-ограничительные меры. Была запрещена продажа спиртного в обычных, неспециализированных магазинах и отделах, которые к тому же не могли располагаться «вблизи производственных предприятий и строек, учебных заведений, общежитий, детских учреждений, больниц, санаториев, домов отдыха, вокзалов, пристаней и аэропортов, культурных и зрелищных предприятий, в местах массовых гуляний и отдыха трудящихся и в мелкорозничной торговой сети»; т. е., по нормальной логике, их не должно быть нигде.

Вновь повышалась административная ответственность за распитие в общественных местах, на работе; за самогоноварение, управление транспортом в нетрезвом виде, спекуляцию и нарушения правил торговли спиртным, которое теперь можно было продавать только с 14 часов лицам, достигшим 21 года. Предусматривалось, с одной стороны, создание сети хозрасчетных медицинских учреждений наркологического профиля, а с другой — строительство новых ЛТП, куда граждане отправлялись в судебном порядке «Зля принудительного лечения и трудового воспитания» на 1–2 года. Ведать координацией усилий государственных и общественных организаций в этой области были призваны вновь создаваемые при исполкомах местных Советов комиссии по борьбе с пьянством.

Меры социально-экономического характера выглядели заметно скромнее и абстрактнее. В самой общей форме Госплану, Госстрою и ведомствам поручалось «предусмотреть» строительство кинотеатров и домов культуры, «способствовать» развитию коллективного садоводства, «увеличить поставки и торговлю» всевозможным ширпотребом, «расширить» продажу фруктово-ягодных изделий. Единственной конкретной цифрой было указание отчислять от доходов жилищно-эксплуатационных организаций 3 % для развития спортивной работы по месту жительства{623}.

Первая крупная социальная акция нового руководства явно претендовала на комплексное решение вопроса; по всей видимости, ее инициаторы рассчитывали на быстрый эффект. На деле же подготовленный в «доперестроечную» эпоху пакет документов не отличался новизной подходов.

Уже в первых строках постановления пьянство по-прежнему характеризовалось как «вредная привычка и пережиток в то время, когда все полнее раскрываются созидательные силы нашего социалистического строя». На том же настаивала и упомянутая редакционная статья в журнале «Коммунист»: «В отличие от капиталистического общества алкоголизм и пьянство чужды социализму так же, как они чужды классовой природе пролетариата», — хотя далее ее авторы говорили об «объективных корнях» этого явления, существующего уже тысячелетия{624}. Там же была сделана и достаточно робкая попытка взглянуть на проблему с точки зрения оценки реального положение работника в условиях экономической системы, сложившейся в СССР. О каких-либо социальных и уж тем более политических факторах даже и речи не шло.

Исторические условия развития пьянства в России вовсе не затрагивались, и опыт борьбы с ним не учитывался — как по неведению, так и по другим, вполне понятным причинам. Более того, обращение к традициям потребления спиртного в стране однозначно объявлялось «антинародной пропагандой». К истории обращались сугубо конъюнктурно и избирательно: от упоминаний о том, как русские крестьяне в 1858–1859 гг. в массе своей отказались пить водку, сразу следовал скачок в 1905 г., когда Иваново-Вознесенский Совет рабочих депутатов распорядился закрыть винные лавки, и в 1917 г. с борьбой большевиков против погромов винных складов. Прочие эпизоды с их разнообразным положительным и отрицательным опытом не упоминались, как недостойные внимания{625}.

В подобной официальной публицистике отсутствовала даже поверхностная оценка уроков прошлого: трезвенного движения рубежа XIX–XX вв., кампании 1928–1931 гг., неудачи 1972 г. Напротив, демонстрировалось пренебрежение к «интеллектуалам» царской России, которые «глубоко страдали» за «темный» народ, но были способны лишь на высоконравственные призывы: просветить, объяснить, усовестить, научить «умеренному», «культурному» питию… Как будто никогда и не было в России массового антиалкогольного движения во главе с этими самыми «интеллектуалами».

Подходя к решению сложнейшей социальной проблемы с таким идейно-теоретическим багажом, инициаторы новой кампании сделали упор, прежде всего, на административно-запретительные меры в сочетании с пропагандистскими акциями, т. е. в духе образцового бюрократического убеждения в том, что принятые «наверху» организационные меры способны справиться с «чуждыми» социальными явлениями. Ни в экономическом смысле, ни в плане учета богатого исторического опыта «руководящие» документы 1985 г. были не проработаны, что не замедлило сказаться на деле.

Новая кампания началась весьма агрессивно. В печати немедленно появились соответствующие моменту письма трудящихся, призывавшие «вывести водку, вино и пиво из разряда пищевых продуктов, поскольку алкоголь является наркотическим ядом». Новый курс был официально утвержден на XXVII съезде КПСС (февраль — март 1986 г.), где высшее партийное и советское руководство в лице Горбачева и Рыжкова заверило, что линия на резкое сокращение производства и продажи алкогольных напитков будет неукоснительно выдерживаться и впредь. Последний, правда, в докладе об основных направлениях социально-экономического развития СССР в 1986–1990 гг. и его перспективах до 2000 г. выразил и беспокойство по поводу возможности удовлетворить платежеспособный спрос населения в условиях решительной борьбы с одним их основных казенных доходов{626}.

В узком кругу настроение было еще более бескомпромиссным. Рыжков в мемуарах сообщает о «секретном пункте» майского постановления ЦК КПСС 1985 г., содержавшем дату окончательного прекращения выпуска алкогольной продукции в СССР. Н. К. Байбаков рассказал, как первые успехи антиалкогольной кампании привели к пересмотру намеченных рубежей: осенью 1985 г. Секретариат ЦК КПСС решил сократить вдвое производство водки не к 1990 г., как предполагалось, а уже в 1987 г.{627}

По части