Дочь викинга - Юлия Крен

Руна помедлила. Она явно не хотела огорчать подругу ответом, но потом, видимо, решила, что раз жизнь принцессу не пощадила, то не стоит лишний раз беречь эту девушку от потрясений:

– У нас есть обычай убивать новорожденного, если он слишком слаб. Если семья отказывается это сделать, ребенка подвергают испытанию: оставляют на день в лесу. Если после этого ребенок останется жив, его забирают домой, ведь он доказал, что способен выжить в этом мире.

Гизела слушала ее рассказ, и жестокость этого обряда нисколько не потрясла ее. Она думала о том, подвергли бы такому испытанию ее ребенка от Роллона или же это дитя было бы слишком ценным и ему позволили бы выжить в любом случае.

Через пару дней кровотечение прекратилось. Живот Гизелы становился все больше, и девушке было тяжело вставать с лежанки, поэтому в основном она оставалась дома.

А вот Руну вновь охватила тревога. С тех пор как она перестала строить корабль, делать ей было нечего. Она охотилась и ходила на рыбалку, но когда северянка возвращалась с уловом или добычей, день еще не клонился к закату, и тогда Руна приступала к немного странным, с точки зрения Гизелы, занятиям. Например, девушка брала три ножа и подбрасывала их в воздух, не давая ни одному из них упасть.

– Один из парней, плававших с моим отцом, умел жонглировать тремя кинжалами. Я тоже хочу научиться.

Не только Гизела, но и Таурин следил за ней. Усталость прошлых дней развеялась, сменившись угрюмостью и упрямством. Руна не обращала внимания на его дерзкие взоры, а вот принцесса смущалась.

– Почему ты так смотришь на меня? – как-то спросила она.

– Тебе не стыдно? – возмутился он.

Гизела подумала, что Таурин полагает, будто она недостаточно сожалеет о своей горькой судьбе. Но затем франк принялся поносить ее на чем свет стоит, и принцесса поняла, что его возмущает ее новый наряд, обнажавший плечи. Потеплело, Гизела надевала платье на голое тело – и этого зрелища Таурин почему-то не мог вынести.

– Помолчи! – прикрикнула на него Руна.

Вместо того чтобы огрызнуться, Таурин опустил голову. Его гнев прошел.

Ночью ему опять снились кошмары. Гизела лежала в темноте, слушала и думала: а вдруг она тоже вот так стонет, всхлипывает и кричит во сне?

Его сны становились все страшнее. Таурин натягивал путы, балка дрожала, крыша и стены скрипели. Иногда он задыхался, иногда рыдал, иногда отбивался во сне. И Гизеле чудилось, что не только в ней, но и в нем живет демон.

Однажды ночью Таурин закричал так громко, что Руна встала и разбудила его. Она гладила его по лицу, и франк не оттолкнул ее. Казалось, ее ласки помогли ему выбраться из темного мира снов. Гизела не понимала, откуда у Руны взялось мужество подойти к пленнику так близко и коснуться его, но она была рада тому, что ее подруга обладает такой властью над Таурином. Очевидно, Руна умела укрощать демонов – того, что жил в нем… и того, что жил в Гизеле.

Северянка все больше заботилась о принцессе. Она часто варила ей крепкий бульон, и горячий напиток шел на пользу не только Гизеле, но и ребенку. Принцесса старалась не касаться своего округлившегося живота, но малыш начал двигаться, каждый день он толкался все сильнее, и Гизела не могла не обращать на это внимания. Когда это происходило, девушка закрывала глаза и старалась думать о Лане, о маме и Бегге, о том, как ее отправляли в кровать при малейших признаках болезни. Мама укладывала ее на лежанку под одеяло и приказывала развести огонь в камине. Гизела потела, но никогда не спорила, как будто еще в те времена подозревала, что однажды ей придется долго мерзнуть.

Что ж, время холода прошло. Летом наступила душная жара, а вместе с ней и скука. Было очень тяжело оставаться на лежанке день за днем, она казалась слишком маленькой и узкой. Скорее случайно, чем намеренно Гизела начала напевать – вначале робко, затем все громче. Оказалось, она не разучилась это делать. С ее губ слетали звонкие серебристые звуки, чистые, как пение птиц в небесах и в зелени деревьев, птиц, не тревожившихся о том, что когда-то наступит зима.

И Гизела чувствовала, как пение возвращает ее к жизни.

Сев, она увидела, что Руна куда-то вышла и они с Таурином остались одни. Девушка не обращала на него внимания – она вообще сейчас старалась ни на что не обращать внимания.

В домике было темно и жарко, но ее песня была легкой и светлой. Музыка взлетала к потолку, проходила сквозь крышу и устремлялась в небеса. Вначале Гизела напевала мелодию, но затем с ее губ слетели слова псалма. Они поднимались из глубин ее памяти – сокровищницы молитв, ждавшей своего часа. Молитв, славивших Господа. Молитв, исполненных скорби о горькой судьбе людей. Да, Гизела скорбела, но скорбь ее была светла. Псалом взмывал все выше. Он отринул этот мир, и на мгновение, на одно только мгновение отринула его и Гизела.

– Deus, Deus meus, quare me dereliquisti? Longe a salute mea verba rugitus mei. Deus meus, clamo per diem, et non exaudis, et nocte, et non est requiesmihi. Tu autem sanctus es, qui habitas in laudibus Israel. Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения. Но Ты, Святый, живешь среди славословий Израиля.[19]

И вдруг легкий, светлый, теплый поток оборвался.

– Прекрати!

Гизела подняла голову. Лицо Таурина покраснело и покрылось каплями пота. Он исхудал, хотя кормили его хорошо. Если тело Гизелы росло, то его ссыхалось.

Девушке хотелось опустить глаза, но она чувствовала в себе достаточно уверенности, чтобы петь, значит, могла и поговорить с Таурином. Сейчас она могла хоть немного поверить в то, что люди милосердны, а мир справедлив.

– Ты ведь христианин, – сказала она. – Почему же тебе не нравится, что я взываю к Господу?

– Тебе нельзя этого делать! Ты недостойна этого!

Шлюха! Гизела вздрогнула. Его слова пристыдили ее – и в то же время возмутили.

«Я не шлюха! – хотелось крикнуть ей. – Это несправедливо!»

Она открыла рот, чтобы возразить Таурину, но не слова сорвались с ее губ, а пение. Мелодия, светлая и легкая, мелодия, которую нельзя связать веревкой, нельзя отравить грибной настойкой, нельзя предать. И мелодия эта текла из ее проклятого тела.

Гизела посмотрела на Таурина и увидела в его глазах ужас, который был намного искреннее, чем его упрек в том, что она шлюха. Таурин сейчас испытывал не ненависть, а страх. Может быть, он боялся демона, который буйствовал в его душе.

Сама не понимая, что делает, Гизела встала с кровати и подошла к пленнику. Ее влекло не столько удивление, сколько любопытство. Неужели другой человек мог быть несчастнее ее? Наверное, так и есть.