Хищники - Алексей Писемский

Граф (удивленным и недовольным тоном). Это почему?

Андашевский. Потому, что он может доказать справедливость своих обвинений против меня!

Граф (все более и более приходя в удивление). Но каким же образом и чем он может доказать это?

Андашевский. Тем, что, вероятно, даже письменные какие-нибудь доказательства имеет на то; так как происшествие, которое он описывает, в самом деле существовало.

Граф (как бы пораженный громом). Как существовало?.. И вы действительно с этих акционеров взяли триста тысяч?

Андашевский (с трепетом в голосе). Взял-с.

Граф (все еще как бы не верящий тому, что слышит). Алексей Николаич, что вы такое говорите? Вы или помешались, или шутите надо мной, то я напоминаю вам, что шутки такие неприличны!

Андашевский. Я бы никогда, ваше сиятельство, не позволил себе шутить таким образом; но, к несчастию, все, что я докладывал вам, совершенно справедливо.

Граф. Но что же вам за охота такая пришла докладывать мне? Отчего вы не хотели скрыть от меня этого?

Андашевский. Оттого, ваше сиятельство, что я всегда и во всем привык быть откровенен с вами.

Граф. Но вы бы лучше пораньше были откровенны со мной, когда я вас не выбирал еще в товарищи себе, тогда я, может быть, и поостерегся бы это сделать.

Андашевский. Я полагал, ваше сиятельство, что дело это затухнет и что уже о нем никогда никакой огласки не будет!

Граф. Расчет благородный и особенно в отношении меня!.. Я ездил всюду, кричал, ссорился за вас и говорил, что за вашу честность я так же ручаюсь, как за свою собственную, и вы оказались вор!.. (Андашевский вздрагивает всем телом.) И что я теперь должен, по-вашему, делать? Я должен сейчас же ехать и просить, как величайшей справедливости, чтобы вас вышвырнули из службы, а вместе с вами и меня, старого дурака, чтобы не ротозейничал.

Андашевский (совершенно сконфуженный). Ваше сиятельство, позвольте мне хоть сколько-нибудь оправдаться перед вами!..

Граф (перебивая его). Чем-с?.. Чем вы можете оправдаться, когда вы сами говорите, что пойманы почти с поличным?

Андашевский. Я, ваше сиятельство, не смел бы и просить вас о том, если бы от этого зависела только одна моя участь, но тут замешаны имя и честь вашей дочери.

Граф (побледнев). Как моей дочери?

Андашевский. Вашей дочери, граф! Вы, конечно, изволите помнить, что, по бесконечной доброте вашей ко мне, вы мало что благодетельствовали мне на службе, но ввели меня в ваш дом, как гостя... Здесь я встретил Ольгу Петровну... Человек может владеть своими поступками, но не чувствами!.. Страсть безнадежная, но, тем не менее, пожирающая меня, зажглась в моем сердце к Ольге Петровне.

Граф. Врете-с! Лжете!.. Весь Петербург, я думаю, знает, что у вас всегда была любовница.

Андашевский. Любовь и любовница, ваше сиятельство, две вещи разные, и видит бог, что я десять лет уже люблю Ольгу Петровну, но, видя, что она была жена другого, понимая всю бездну, которая разделяла нас по нашему общественному положению, я, конечно, взглядом малейшим не позволял себе выразить чувства к ней и только уже в последнее время, когда Ольга Петровна сделалась вдовою и нам пришлось случайно встретиться за границей на водах, то маленькое общество, посреди которого мы жили, и отсутствие светских развлечений сблизили нас, и здесь я, к великому счастью своему, узнал, что внушаю Ольге Петровне то же самое чувство, которое и сам питал к ней.

Граф (насмешливо). Но почему же чувство это заставило вас взять взятку, вот этого, признаюсь, не понимаю.

Андашевский (трепещущим голосом). Вопрос ваш, ваше сиятельство, заставляет меня открыть вам то, что я думал унести в могилу с собою... Чувство мое заставило меня сделать это, потому что когда я возвратился в Петербург, то через два же месяца получил от Ольги Петровны письмо, где она умоляла меня достать и выслать к ней двести тысяч франков, которыми она могла бы заплатить долги свои; а иначе ей угрожала опасность быть посаженной в тюрьму!.. Я мог все в жизни вынести, но только не это!.. Своих денег у меня не было почти нисколько... Я первоначально бросился было ко всем контористам, чтобы занять у них, но они мне без материального обеспечения не доверяли такой значительной суммы... В это время решалось дело по Калишинскому акционерному обществу: оно без всякого ущерба в справедливости могло быть решено так, как и решили его; но я поехал к учредителям, обманул их, напугал, говоря, что дело их тогда только будет выиграно, если они выдадут мне пай, и они мне выдали его в триста тысяч.

Граф (насмешливо и пристально взглядывая в лицо Андашевскому). Сумма, немного превышающая долг моей дочери.

Андашевский. Я взял, сколько мне дали, ожидая, что у Ольги Петровны могут открыться другие долги!

Граф (с едва сдерживаемым бешенством). Что ж, они открылись?

Андашевский (покраснев немного в лице). Открылись!

Граф. Печный и предусмотрительный вы обожатель, и недостает теперь только одного, чтобы вы еще лично меня впутали в эту гнусную историю!..

Ольга Петровна, все время ходившая около, при последних словах графа вошла на террасу.

Ольга Петровна. Вы, Алексей Николаич, в рассказе отцу забыли ему напомнить, что прежде, чем я обратилась к вам, я писала ему и со слезами просила его заплатить мой долг, а он мне даже не отвечал на мои письма.

Граф. Нечем мне было платить твоих долгов!

Ольга Петровна. Было бы чем, папа, если бы у тебя деньги на другое не ушли!.. (Снова обращаясь к Андашевскому.) Графу, я вижу, Алексей Николаич, неприятен ваш великодушный поступок в отношении меня; но я его очень дорого ценю и завтрашний же день желаю сделаться вашей женой, с полною моей готовностью всюду следовать за вами, какая бы вас участь ни постигла.

В ответ на это Андашевский молча ей кланяется, а граф почти в отчаянии закидывает голову назад и произносит негромким голосом: "О, mon dieu, mon dieu!"[5]

Те же и лакей; потом без лакея.

Лакей. Владимир Иваныч Вуланд!

Андашевский (потупляясь). Вероятно, с доносом на меня.

Граф (дочери и Андашевскому). Уйдите же... Не могу я с ним при вас объясняться.

Андашевский и Ольга Петровна уходят.

Граф. Входит Вуланд. Он несколько бледен и смущен.

Граф (ему строго). Очень кстати, что вы приехали. Я хотел было посылать за вами курьера.

Вуланд (довольно грубым голосом). Радуюсь, что предупредил желание вашего сиятельства.

Граф. Я хотел с вами поговорить по поводу глупых газетных статей, которые опять стали появляться о калишинском деле.

Вуланд. И я, собственно, ехал к вашему сиятельству отчасти по тому же делу.

Граф. Прекрасно-с!.. Мы сошлись поэтому в наших желаниях!.. Статьи эти пишет один из покровительствуемых вами чиновников, Шуберский. Я желаю, чтобы он минуты у нас не оставался на службе.

Вуланд. Эти статьи пишет не Шуберский!..

Граф. Кто ж их пишет?

Вуланд. Я не знаю, кто, но господин Шуберский, когда я брал его к себе, клятвенно мне обещался никогда не писать о том, что совершалось или будет совершаться в нашем ведомстве.

Граф. Ну, клятвы своей он не сдержал!.. Мало того-с: я знаю, что статьи эти вы ему диктуете; а я со шпионами и клеветниками служить не желаю извольте искать себе другого места!

Вуланд (побледнев). Это, вероятно, господин Андашевский представил все вашему сиятельству в превратном виде; но в этих статьях ни я, ни господин Шуберский нисколько не участвовали; а что они являются, так потому, что дело это огласилось на весь Петербург и что оно не выдумано, а факт, так я даже доказательство имею на то: госпожа Сонина, бывшая близкою особою господина Андашевского, прислала мне письмо, удостоверяющее, что все напечатанное в газетах совершенно справедливо, и к этому присоединила даже собственноручную записку господина Андашевского, подтверждающую этот факт, прося все это представить вашему сиятельству, что я и исполняю в настоящем случае!.. (Подает графу письмо Сониной и записку Андашевского.)

Граф (бегло взглянув на то и на другое). Ничего этого знать я не хочу!.. Вот все это!.. Вот! (Рвет письмо и записку.)

Вуланд (окончательно побледнев). Ваше сиятельство, вы уничтожаете документ!

Граф (кричит). Никакого тут документа нет!.. Мало ли о каких деньгах он мог писать ей!.. Вот все ваши документы! (Рвет письмо и записку еще на более мелкие куски и бросает их на пол.) А я вам повторяю, что с доносчиками и клеветниками я служить не желаю!

Вуланд. Не желать со мной служить вы можете, но уничтожать документы вы не имеете права, - я жаловаться на то буду!

Граф. Никаких документов тут не было! Идите вон, когда вы так позволяете себе говорить!

Вуланд (грубо и мрачно). Уйти я уйду, а жаловаться все-таки буду! (Поворачивается и уходит.)

Граф один; потом Андашевский и Ольга Петровна.