Токей Ито (Художник А. Громов) - Вельскопф-Генрих Лизелотта

Генри опрокинул содержимое стакана в глотку.

— О нашем Гарри насочиняли много легенд! Держи револьвер наготове — и вот вождь уже валяется носом в траве.

Моррис содрогнулся.

— О Моррис, такая нежная натура! Если уж на форту Рэндол тебя при одном упоминании Гарри бросает в холодный пот, то поезжай лучше домой! Ведь этим летом в прерии будет, пожалуй, пожарче, чем обычно!

— Оставь свои смешки, Генри! И, во имя самого неба, не езди с этими скаутами на Найобрэру! Подожди! Через четыре дня туда отправятся кавалеристы, транспорт с оружием…

— Я же не ребенок! Я везу туда письмо, в котором полковник Джекман и сообщает об этом подкреплении.

— Непостижимо! Гражданское лицо в роли курьера! Просто невероятно, с каким легкомыслием мы подчас действуем!

— Успокойся! Комендант дал мне надежных скаутов! У меня есть еще и поручение прессы. Я буду первым, кто напишет о Найобрэре по личным впечатлениям. До скорого свиданья!

— Будем надеяться…

Когда индеец Джек-Гарри покинул комнату художника, он через окно заметил инженера, проходящего через двор. Поэтому по лестнице в башне он направился не вниз, а немного наверх. Как только Генри захлопнул за собой дверь, индеец бесшумно спустился по ступенькам к двери и стал прислушиваться. Так он узнал, о чем говорили Моррис и Генри. Оставив помещение несколько раньше Генри, индеец вышел из башни и направился к конюшне, в которой они спали вместе с Бобби Курчавым. Он нашел негра сидящим на корточках в уголке конюшни и подсел к нему.

— Генри завтра едет на Найобрэру с письмом к Смиту, — сказал он на языке дакотов. — Мы с тобой сопровождаем его. Письмо майор Смит не получит.

Боб ничего не ответил. Генри в его глазах был слишком мелкой рыбешкой.

— Здесь у форта затевают резервацию для дакотов. Это будет восточный угол, — сказал он.

— Больше ты ничего не узнал? — спросил индеец.

— Как же, узнал. Резерваций будет несколько, и племя дакотов должно быть разделено. У форта Робинсон они строят бараки агентуры. Там поселятся люди, которые будут командовать воинами-дакотами. Они все уже тут собрались. Майор Джонс уходит на пенсию и будет агентом резервации. Но он не хочет доживать век свой в глуши и возьмет себе заместителя. Джонни Толстый, плешивый букмекер, собирается открыть при агентуре гостиницу. Беззубый Бен подумывает о том, чтобы форт на Найобрэре снова превратить в факторию, конечно когда он перестанет нас опасаться! Границы резервации все еще не определены.

— Границы существуют только на карте, а не в прерии. Нас господа не принимают в расчет. Если бы только явились восемьдесят воинов, о которых я просил нашего верховного вождя, я бы разворотил весь форт Рэндол, пока играли в хоккей.

— Ты бы это сделал. Но восьмидесяти воинов не было, и тебе удалось только сунуть нос в кое-какие бумаги да прихватить сигару. А форт Рэндол остался существовать. Брат мой, ты знаешь, я боюсь, что дакоты совершают большую ошибку. Они до сих пор охотятся на бизонов. Бизонов становится меньше и меньше. А дакоты так и не научились разводить скот.

— А как с твоим коневодством, Чапа — Курчавый?

— Тебе это известно. Два жеребенка у меня околели.

— Чапа, этим летом нам надо посерьезнее подумать о домашних бизонах.

— Этим летом нам придется думать об оружии, я вижу к тому идет. А вот что мы будем делать потом?

— В резервации? — гневно спросил индеец.

— В резервациях, которые нам выделяет Большой Отец, мы не сможем жить как фермеры. Они слишком малы и слишком много в них негодной земли. Но мы не можем и вечно охотиться на бизонов. За два последние лета бизонов стало вдвое меньше.

— Ну что же? — не отставал Курчавый.

— Мы должны оставаться свободными и чему-то учиться. Только свободный человек хорошо учится. Я заслужил теперь у наших людей достаточный авторитет и буду говорить с ними о тебе и о твоих палатках, как только окончится большая борьба.

Курчавый положил руки на плечи своего товарища.

— Хорошо, ты сказал правильно. Я был сыном раба. Отец убежал со мной к вам. Я не хочу снова стать рабом вместе с вами.

— Тебе никто не мешает уйти, куда тебе нравится.

— Брат мой, ты можешь сказать это и самому себе. Ты десять лет и зим жил вдали от племени. Только два лета как ты вернулся, чтобы разделить с нами тяжесть борьбы и нелегкий конец нашего пути пройти с нами вместе. Ты думаешь, я уйду от вас и все забуду? Если бы я и хотел это сделать, я все равно не смогу. Моя жизнь — это наши палатки, наши женщины, дети, моя жизнь — это мои товарищи. И мои товарищи мне дороже, чем моя жизнь! — Чапа — Курчавый произнес все это очень тихо, взгляд его был устремлен на дощатую переборку конюшни, и ничто не выдавало его чувств.

На следующее утро Генри-Генри сидел у себя в комнате и перебирал содержимое бумажника. Да куда же запропастился этот ниггер? Ага, стук копыт! Значит, все-таки у парня заговорила совесть и он ведет ему лошадь.

Молодой инженер, он же — курьер и газетный корреспондент, выбрался наружу и взгромоздился на коня. Быстрой рысью он поскакал через двор. Ворота раскрылись перед ним. Завывал северный ветер, но солнце светило ярко, и небо над холмистой прерией было голубым. Генри миновал ворота. От столба отделилась высокая фигура в хлопчатобумажной рубашке, бархатных штанах в пончо. Черные, расчесанные на пробор волосы были заплетены в косы, черты худого лица искажены черно-белой раскраской.

Жестом, похожим на жест Роуча, Генри плеткой указал скороходам, что их место впереди. Он пустил кона в галоп и, несмотря на свое состояние, испытывал безумную радость, что и скороходам придется бежать так же быстро. Однако казалось, им это не стоило никаких усилий. Генри же в седле выматывался, пожалуй, больше, чем они.

Около полудня ландшафт изменился. Трава стала чахлой, под копытами запылил песок. Форт Рэндол давно исчез из поля зрения. Генри сделал остановку и поел. Скороходы безмолвно ждали.

И остальной день прошел в дороге. Они пересекали песчаные гребни, поросшие высокой травой долины. Когда стало смеркаться, индеец и негр вывели Генри на берег Найобрэры и предложили сделать привал. Тот согласился.

— Разведи костер! — приказал он Джеку.

Человек в пончо уселся против белого:

— Мы не разведем костра.

— Вздумал дерзить мне! Тон, как когда-то у Гарри! Но эти времена для вас, индсменов, миновали. Собирай дрова и разводи костер. За что только тебе платят?

Тихо шумела река, посвистывал ветер. Генри стукнул рукояткой плетки по земле:

— Ну, скоро ты?!

— Нет.

Вскипающая ярость побуждала Генри хлестнуть индейца плеткой. Но был он в глуши, наступала ночь, а у индейца был револьвер. «Лучше бы приказать разжечь костер Бобби Курчавому», — подумал Генри; однако зло брало его, и не мог он идти на поводу у этого дерзкого индейца, и отступить он уже не мог. Но он мог еще сделать шаг в сторону.

— Грязный краснокожий! Соскреби эту краску со своей рожи!

Генри не получил, как ожидал, дерзкого ответа. Индеец молча достал маленькую баночку, лоскуток кожи и принялся тщательно стирать жиром раскраску с лица.

Генри был доволен, что его второй приказ незамедлительно исполняется. Он с интересом наблюдал превращение раскрашенной маски в человеческое лицо. Индеец удалил последние следы краски. Выглянувший месяц заиграл на поверхности реки, осветил индейца. Лишения и страдания иссушили и обострили черты его лица.

Генри вгляделся в этого человека и узнал его. Нижняя челюсть Генри так и отвисла, уголки рта задрожали. Он выхватил из-за пояса револьвер, но прежде чем успел спустить курок, свалился на землю. Индеец поднялся и вытащил из тела Генри нож. Вычистил лезвие, воткнув его в землю, сунул в ножны. Револьвер Генри дакота отдал Бобби Курчавому, бумажник с письмом майору Смиту взял себе. Сияв с трупа одежду, индеец закурил с Курчавым в темноте трубку.

Об убитом дакота больше не вспоминал. Народ боролся, дакотов никто не щадил, и Гарри никто не учил милосердию. Краснокожие люди и белые люди с детства приучили его к тому, что иначе и быть не может и что убить врага — большая заслуга…