Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка - Шаинян Карина Сергеевна

Максим вдруг понял, что рассуждает о судьбе, словно его отец, и почувствовал себя так, будто бы надкусил лимон.

– Тебе учиться надо, голубчик, – сказал Беляев. – Ты же своим допотопным зверьем бредишь просто. Езжай в Буэнос-Айрес, поступай…

– Я не выдержу экзаменов в университет, вы же знаете, – тихо сказал Максим. – Мне там разве что сторожем в музей пойти.

– Какой музей? – слегка опешил генерал.

– Естественных наук, – усмехнулся Максим. – Там палеонтологическая коллекция – Европе не снилось…

Из-за стены донеслись громкие веселые голоса, шарканье босых ног, а следом – возмущенный женский вскрик. Генерал тревожно приподнялся на стуле, но в комнату уже вошла его жена.

– Заинька, Иван Тимофеевич, да что ж такое! – жалобно заговорила она. – Опять наши чингачгуки неглиже явились!

– Здравствуйте, Александра Александровна! – заулыбался Максим.

– А, здравствуй, здравствуй, – ласково закивала старушка. – Иван Тимофеевич, их человек десять, в саду ждут!

– Привыкнуть уже пора, милая, – усмехнулся Беляев в усы.

– Да ведь в город они хотят, Иван Тимофеевич. Опять ведь арестуют бедолаг, у них, простите, только спереди прикрыто слегка!

– Так выдай им штаны, голубушка.

– Нету больше, Иван Тимофеевич!

– Что ж ты будешь делать… Ну пижаму тогда. Найдется у нас пижама?

– Парочка даже найдется…

В комнату заглянул пожилой индеец, одетый лишь в набедренную повязку. Увидев Беляева, он радостно улыбнулся и поклонился.

– Великий Белый Отец, Алебук, приветствую тебя, – почтительно проговорил он.

– Не трать так много слов, гость издалека, – улыбнулся генерал Беляев, тоже переходя на чимакоко, – садись и рассказывай, что нового происходит в Чако…

…Александра Александровна внесла самовар. Макс молча сидел над чашкой, слушая стариков. Те все говорили – о скудном урожае, о рыбалке, о том, что гринго поставили нефтяную вышку прямо на водопое, и охоты теперь в тех местах нет, зверь уходит, и индейцам приходится забираться все дальше в болота, чтобы добыть мясо… Иван Тимофеевич кивал, делал иногда пометки в потрепанном блокноте. «Поговорю с министром, а толку», – бормотал он иногда по-русски и морщился, забирая в кулак бородку. Видно было, что генерал очень стар. Пожилой индеец на его фоне выглядел здоровым и крепким.

– Поговорю, – снова пробормотал Беляев, – может, полегче будет… Земля вот им должна принадлежать, Максимушка, вот им! – громко сказал он вдруг, тыча в вежливо улыбающегося индейца. – Остальное все – говорильня.

Неожиданно Максима охватила бессильная злоба – на отца, на его приятелей, дураков-эмигрантов, на неведомых гринго и министров… На себя, неспособного что-то сделать. На щуплого, маленького и такого слабого генерала.

– Коммунисты тоже так говорят, Иван Тимофеевич! – громко сказал он, и Беляев сморщился, будто проглотил порошок хинина.

– Ты чепуху несешь, Максим, – обиженно сказал он. – Видел я этих коммунистов… Глупости это, Максимушка, нельзя так.

– Что вы все – глупости, глупости! – почти закричал Максим, но всмотревшись в лицо генерала, осекся. Он с ужасом понял, что глаза старика блестят от слез. – Простите, Иван Тимофеевич, – тихо сказал он. – Простите…

Генерал, все еще морщась, неловко махнул рукой и отвернулся. Индеец тревожно следил за ними, вглядываясь в лица. Беляев громко высморкался и улыбнулся ему.

– Простите, – снова повторил Максим.

– Пустое… я ж понимаю, – откликнулся Беляев и снова заговорил с гостем.

Сгорая от стыда, Максим вышел в сад. Уехать! Прочь от людей, в сельву, в пустыню, на северный полюс. Записаться бы в какую-нибудь экспедицию, думал он, привычно погружаясь в фантазии. Хоть носильщиком, хоть землекопом. В Аргентине вовсю идут раскопки – может, удастся устроиться… Извлекать из земли кости, восстанавливать облик и жизнь странных, огромных зверей, пусть ученые думают, что делать с ними дальше, а ему, Максиму, хватит и такой цели – простой и ясной, занимающей разум и не ранящей душу. Прекрасный мир окаменелостей, в котором нет места несправедливости, страданию и потерям. Где нет этой убийственной, безнадежной жалости к близким, которым не в силах помочь…

– Максим! Поди сюда, голубчик! – взволнованно крикнул вдруг из дома генерал, и Максим, едва не сбив с петель ветхую дверь, бросился на зов.

Беляев оживленно рассматривал кусок серой, чуть смятой бумаги. Индеец следил за ним с довольной улыбкой, чуть кивая. Оглянувшись на топот Максима, генерал протянул ему листок.

– Посмотри-ка, – сказал он. – Это может оказаться по твоей части…

Максим всмотрелся в неумелый рисунок. На нем было странное животное с нелепо маленькой головой и широким, тяжелым крупом, крупными когтями на маленьких передних лапах и длинным узким языком. Мохнатое и неуклюжее, как медведь, оно стояло на задних лапах, чуть присев и опираясь на толстый хвост.

– Похоже на какую-то разновидность муравьеда или ленивца, – сказал Максим. – По такому рисунку трудно сказать точнее…

– Этот зверь зовется у лесных племен Чиморте. Он огромный, как дерево, – сказал индеец, и у Максима перехватило дыхание.

– Невозможно, – проговорил он. – Все крупные животные на это континенте вымерли задолго до…

– Значит, не вымерли, – сказал генерал. – В Чако по-прежнему может прятаться все, что угодно.

– Но вы же изучили его вдоль и поперек, – удивился Максим. – Ваши карты, ваши дневники… Чако давно уже не белое пятно!

Беляев тихо рассмеялся. Пожилой индеец ухмылялся, качал головой.

– Именно поэтому я знаю, о чем говорю, голубчик, – сказал генерал смущенному Максиму. – Так что ты скажешь насчет зверушки?

Максим снова взглянул на рисунок.

– Это мегатерий, Иван Тимофеевич! – решительно сказал он. – Считается, что он вымер. По геологическим меркам – не так уж и давно…

– Мы наткнулись на его следы во время экспедиции на Питиантуту, в глубине сельвы, – сказал Беляев. – Чимакоки, шедшие с нами, не имели представления о таких животных. След был старый, непосредственной опасности не предвиделось, так что мы не обратили на него особого внимания – поудивлялись и прошли мимо.

Максим возмущенно ахнул, попытался что-то сказать, но генерал жестом остановил его.

– Сам понимаешь, в тот момент нам было не до зоологии, – сказал он. – Не забудь, по сути это была военная экспедиция, мы должны были опередить боливийцев. За нами по пятам шли дикие лесные индейцы, припасы кончались… Но я попросил касика Шиди разузнать для меня что-нибудь, если выпадет случай. И вот животное нашли, и тридцати лет не прошло, – добродушно усмехнулся генерал. – Расскажи ему, Тувига, – попросил он.

Старый индеец вздохнул. Поначалу неохотно, но постепенно все больше увлекаясь, он рассказал, что в его племени есть человек по имени Кавима, нелюдимый и одинокий. В молодости он много путешествовал по Чако, но став старше, осел в поселке, которым правил Шиди, и возделывал небольшое поле. Ни друзей, ни семьи он не завел и никогда не смотрел в глаза. Люди считали, что на душе у него лежит тяжелый грех. Большую часть свободного от работы времени Кавима проводил, либо сидя на пороге своей хижины и будто бы грезя наяву, либо охотясь в одиночестве на мелкого зверя.

Однажды во время охоты Кавима случайно выпил плохой воды и жестоко заболел. Потеряв разум от охватившей его лихорадки, он пытался вернуться домой, но вместо этого уходил все глубже в сельву. В конце концов, он оказался на территории, принадлежащей лесным индейцам – примитивным племенам, которые встречали стрелами любого забредшего к ним чужака. Гуарани боялись и ненавидели их – сельва была дикарям родным домом; они были неуловимы, невидимы, не знали пощады и милосердия, и, по слухам, ели человечину. Постоянного жилья у них не было. Племя кочевало по джунглям вслед за зверем и созревающими плодами, избегая страшных болот, в которых жили серые демоны. Говорили, что они лишают человека разума, а потом съедают.