Половинный код. Тот, кто убьет - Салли Грин

Конечно, знаю. Я знаю, что, если бы я никогда не дрался, близко не подходил к Анне-Лизе, даже если бы я встал на колени и вылизал Ниаллу с Коннором ботинки, это ничего бы не изменило — они все равно скажут, что захотят, и поступят, как захотят, и все им поверят. А Арран никак не может понять, что для меня нет надежды на будущее. Оттого и вид у него несчастный.

Я сажусь на свою кровать и спрашиваю:

— Тебе часто достается за то, что ты мой полубрат?

— Я твой брат. — И он смотрит на меня своим особенным взглядом, взглядом самого доброго человека в мире.

— Ну, тогда сознайся, тебе часто достается за то, что ты мой брат?

— Не часто.

Он совсем не умеет врать, но пытается, и я еще сильнее люблю его за это.

— И потом, — продолжает он, — я ведь всю жизнь прожил рядом с Джессикой. Школьные задиры в сравнении с ней — любители.

Я гадаю, когда Ниалл и Коннор решат продолжить разборку со мной. Больше всего меня тревожит, как бы они не попытались отыграться на Арране, но они ничего не предпринимают. Может быть, понимают, что это куда глупее, чем пытаться поквитаться со мной.

После той драки я ухожу на большой перемене из школы и слоняюсь по улицам, стараясь не попасться на глаза О’Брайенам или кому другому, но недели через две я устаю прятаться.

Я стою, прислонившись спиной к стене в том самом месте, что и перед первой дракой, когда из-за угла выруливают Ниалл и Коннор. Я знаю, что на этот раз они наверняка лучше подготовились, но все же думаю, что, если свалю Ниалла первым, то у меня будет против них шанс.

Они бегут ко мне, и я вижу, что они и впрямь подготовились: в руке у Ниалла кирпич.

Нападение — лучшая защита. Где-то я это слышал. И я бросаюсь на них, вопя во все горло откровенную брань и всякие матерные слова.

Ниалл удивлен и даже замешкался, и я толкаю его, проношусь мимо и несильно бью кулаком Коннора, который на шаг позади. Но Ниалл успевает повернуться и ухватить меня за блейзер. Я вырываюсь, но Коннор уже держит меня обеими руками, прижимая к телу мою левую. Я хочу ударить его правой, но поздно, все уже кончено.

Ниалл бьет меня кирпичом по голове, а Коннор висит на мне.

Потом я получаю сильный удар в спину, должно быть, все тем же кирпичом. Но я еще в порядке.

И тут ТРАХ!

Сотрясение от удара прокатывается по моему позвоночнику и лишает возможности двигаться.

Меня вколотили в асфальт как гвоздь.

Коннор отталкивает Ниалла как можно дальше.

Он смотрит на меня, выпучив глаза; стоит с открытым ртом, а сам весь побледнел. Откровенно испугался.

А затем… он куда-то пропал…

Но теперь асфальт медленно-медленно поднимается к моему лицу, и я еще успеваю подумать, что никогда не видел ничего подобного и как это его, хрен знает…

…теперь мне холодно… а лежу я на чем-то твердом. Это твердое расквасило мне щеку. Я чувствую вкус крови.

Но я в порядке. Ощущение странное, но я в порядке.

Я открываю глаза: все серое и шершавое.

Я фокусирую взгляд. Ага, это ведь школьная площадка… Помню…

Я не двигаюсь. Кирпич лежит рядом со мной на асфальте. Он тоже не двигается. Вид у него такой, будто и ему сегодня досталось.

Я снова закрываю глаза.

А затем я в лесу рядом с домом. Совершенно не помню, как добрался туда. Лежа на спине, я смотрю в небо и чувствую, что у меня ломит все тело. Все так же лежа, я поднимаю руки и ощупываю свое лицо миллиметр за миллиметром, медленно приближаясь к тому месту, где, как я знаю, по-настоящему плохо.

Одну губу раздуло, и она онемела, зуб шатается, почему-то болит язык, нос разбит, глаз заплыл, а из пореза над левым ухом течет кровь и еще какая-то липкая хрень. На макушке — здоровенная шишка.

Бабушка обмывает мне лицо и кладет примочки на синяки, которые появились у меня на руках и спине. Из пореза на голове снова начинает идти кровь, и бабушка сбривает вокруг этого места волосы, прикладывает к нему примочку с каким-то снадобьем. Она молчит с того момента, как я рассказал ей, с кем подрался.

Я смотрю в зеркало и улыбаюсь, несмотря на разбитую губу. Оба глаза у меня подбиты, на лице настоящая радуга из фиолетового, зеленого и даже желтого. Правый глаз совсем закрыт. Нос распух и сильно болит, но не сломан. Волосы над левым ухом выбриты, кожа покрыта густой желтой мазью.

Бабушка разрешает мне не ходить в школу, пока не заживет глаз.

К счастью, кода я иду в школу, пролысина над ухом тоже начинает зарастать.

В первый день Анна-Лиза садится рядом со мной на рисовании.

Она шепчет:

— Они рассказали мне о том, что сделали.

Сидя дома, я много думал о ней и ее братьях. Я знаю, что разумнее всего было бы не обращать на нее внимания, и я почти уверен, что, если я попрошу ее, она больше не станет ко мне подходить. Я даже заготовил на этот случай небольшую речь, что-то вроде: «Пожалуйста, не говори больше со мной, а я не стану говорить с тобой».

Но Анна-Лиза произносит:

— Прости меня. Это я виновата.

Но то, как она это говорит — как будто она и в самом деле виновата, как будто и в самом деле расстроена, — буквально сводит меня с ума. Я-то знаю, что ни в чем она не виновата, как и я не виноват. Я тут же забываю свою дурацкую речь, все свои дурацкие намерения и… касаюсь ее руки кончиками пальцев.

На уроках рисования мы с Анной-Лизой шепчемся и переглядываемся, и мне удается больше двух с половиной секунд выдержать ее взгляд. Но мне очень хочется смотреть на нее, когда никто не видит, и того же хочется ей. И мы начинаем придумывать, как бы нам встретиться где-нибудь наедине.

Мы договариваемся встретиться на Эдж-Хилл, в укромном местечке, мимо которого Анна-Лиза ходит по дороге домой. Но каждый раз, когда я спрашиваю ее, сегодня ли мы встречаемся, она качает головой. Братья стерегут ее, не отходят ни на шаг, когда она не на занятиях и не в школе.

Но стерегут не одну Анну-Лизу. Стоило мне вернуться в школу, как Дебора и Арран завели привычку оставаться со мной у автобуса до начала уроков. Арран провожает меня домой и даже пропускает завтраки, чтобы побыть со мной.

Школа становится невыносимой, даже несмотря на Анну-Лизу. Шумы у меня в голове продолжаются, и, хотя я стараюсь не обращать на них внимания, иногда мне хочется выцарапать их оттуда или открыть рот и визжать, пока они не стихнут.

Через несколько недель после избиения у меня в голове начинает свистеть. Однажды мы сидим в компьютерном классе; зачем и для чего — я не знаю и знать не хочу. Я поднимаю руку и отпрашиваюсь в туалет, учитель не возражает, когда я выхожу из класса.

Тишина в коридоре приносит мне облегчение и от нечего делать я действительно плетусь в туалет.

Я вхожу туда в тот самый момент, когда из кабинки появляется Коннор.

Не проходит и секунды, как я, оценив свои шансы, уже бросаюсь на него, обрушиваю на него ураган ударов, а когда он оседает на пол, добавляю несколько пинков.

Коннор не сопротивляется, только закрывает лицо руками. Он даже ни разу не успевает ударить меня. Мою атаку прерывает мистер Тейлор, учитель истории, зашедший в туалет. Он оттаскивает меня от Коннора и прижимает к своей потной груди; держит, пока Коннор корчится на полу и стонет во всю мочь.

Мистер Тейлор говорит Коннору:

— Если у тебя что-нибудь сломано, лежи. Если нет, то поднимайся, посмотрим на тебя.

Секунду Коннор лежит тихо, потом встает.

Я бы сказал, что вид у него вполне сносный.

— Идите за мной. Оба. — Это не приказ и даже не просьба, а покорность судьбе.

Мистер Тейлор так крепко держит меня за запястье, что у меня немеют пальцы. Мы быстро идем пустыми коридорами по скрипучим половицам и оставляем Коннора в медицинском кабинете, который, оказывается, есть в нашей школе. Потом мистер Тейлор разворачивает меня в направлении директорского кабинета, и мы останавливаемся на ковре перед столом секретарши.

Мистер Тейлор рассказывает ей, что произошло, она кивает, стучит в дверь кабинета директора и исчезает за ней. Не проходит и минуты, как она появляется снова и говорит нам, что мы можем войти.

Только в кабинете директора мистер Тейлор отпускает мое запястье и садится на стул рядом со мной. Стул скрипит.

Мистер Браун барабанит по клавиатуре компьютера и не смотрит на нас.

Мистер Тейлор объясняет, что застал меня во время драки.

За время пересказа истории моей драки мистер Браун продолжает печатать, не перестает и когда рассказ закончен. Кажется, он перечитывает написанное на экране. Потом глубоко вздыхает, поворачивается к мистеру Тейлору и благодарит его за бдительность.

Мистер Браун снова вздыхает и в первый раз за все время глядит на меня. Он объясняет мне, какое поведение называется приемлемым, сообщает, что я отстранен от занятий, и велит мне возвращаться в класс. Подобные процедуры ему явно не впервой, так что на все про все уходит меньше пяти минут.