Глухарь - Андрей Ханжин

Отъезжаем от яхонтовых столиц на полторы тысячи километров восточнее. Все сурово. Все конкретно. Черный ход по лагерям. Мусора прикормленные, зеки толстые, ленивые, все в наколках, чифир колбасой заедают, чтоб не подташнивало, и перед сном мечтают о побеге. Братва с воли греет, как мартовская печь. Потому греет, что топливо есть.

Бригадный подряд.

Одиночки давно уже никакой погоды неделают. Одиночки включены в действительность лишь в качестве образцовых символов.

Их внимательно выслушивают, уважительно прощаются, обещают претворять наставления в жизнь… и поступают по своему. А им, терпигорцам, грев на крытую и почет согласно масти.

Стереотипы, брат, великая сила! Главное, портрет в нужном углу пристроить. И крути себе барабан лотерейный, крути… В человеческих головах символы очень прочно пристроены. И понимающий это, тот, кто научился на стереотипические клавиши жать, легко освоится в любом оркестре. На любом застолье споется. И даже с каннибалами общий язык найдет.

Вот и зеркальные мальчики, у которых перегородка между колониальными и подчиненными полушариями мозга на дискотеках разрушена, мгновенно осваиваются в любой среде. Мимикрируют. А столичные зарплаты их близких родственников позволяют этим скучающим преступникам жить в удаленных лагерях без излишнего напряжения. Но, отвечаю, что ни один из них, будучи в уме и при памяти, не шевельнет ни одной конечностью, если не будет уверен, что шевеление это наполнит его туловище чем-то приятным, питательным и успокаивающим. И, пожалуй, только за грядущие коврижки они готовы расчетливо пострадать.

Это от привычки к сытости.

Это безверие и цинизм избалованного увальня.

Это набожность лицемера.

И ты именно из такой категории.

Но тебе повезло. Ты попал в жесткую поножовщину, где и узнал свою собственную цену. И цена эта равняется корке кислого хлеба, а может быть и того меньше.

От сытости…

Теперь представь себе вечно красную, кумачевую Туву, где еще лет двадцать тому назад в общаковый котел мух для навара бросали. А в нынешние времена тамошние зеки из барака в барак в гости ходят, чтобы просто посмотреть и, если повезет, руками потрогать запечатанную пачку мальборо… Дьявол забери!

Зачем из нужно было гнать этапом через тысячи километров! Зачем… Чтобы они, всего-то продолжили заниматься привычным делом — червячков из земли выкапывать, на спичке из поджаривать и хавать! Зачем?

Все знали, зачем. Только они сами не знали. Но им и не нужно было знать. Достаточно того, что они просто существовали в оригинальном своем виде.

Теперь ответь мне на вопрос: куда исчезали хохлы? Да, родной мой! Кармический закон воздаяния неопровержим. Отвечаю. И если существует хохляцкий дьявол, то ездит он на высушенной, костлявой кляче. На лошади.

Это при тебе уже первый раз хлеб с вертолета сбросили. А до тебя хлеб и кульки с крупой швырял автоматчик с вышки. Примерно раз в неделю залетали с центрального поста на лагерный плац отрубяного — ха! Диетического — хлеба, если, конечно, данную субстанцию можно назвать «хлебом», и мешок крупы.

Отслеживание этого момента было главной обязанностью бульбашей. Как только солдаты начинали затягивать мешки на вышку, бульбаши с арматурами в руках быстро оцепляли плац, так, что подойти туда никто уже не мог. И когда хаванина прилетала, то прямо там, на виду у всех, делилась на равные части. На всех лагерников. Получалось понемногу. Совсем понемногу. Но все же те, кто был физически покрепче, еще выживали. Слабенькие, конечно, долго не тянули.

Но однажды бульбаши момент упустили.

И вот почему. То ли мусорам лень было мешки на вышку тянуть, то ли они приколоться решили, неизвестно, только ворота вдруг раскрылись и в лагерь заковыляла старая пегая кобыла. За кобылой, на веревке, прямо по земле, волочились все те же мешки с хлебом и крупой.

От тувинского барака до плаца с лошадью было самое короткое расстояние. И пока мы брели к плацу, тувинцы, как черти, осадили эту кобылу, и один из них, Сема уже начал горло ей перепиливать осколком рифленого стекла.

Я тебе говорю, лошадь кричала, как человек, а из глаз у нее выкатывались большие и мутные слезы. Хоть и была она старой измученной клячей, но такая смерть ей явно не мерещилась. А я знаю, что лошади умеют фантазировать.

Короче, после молниеносного мордобоя, тувинцы отступили. Да и все обитатели того проклятого места уже собрались. И Сема клячу эту несчастную двумя ударами штыря от дальнейших мучений избавил. Тут же стали ее разделывать, кровь в ведро спустили, чтобы вместе с привезенными харчами на всех разделить.

И пока эта душераздирающая процедура проходила, один хохол безымянный Ракиту (тот еще жив был) в сторону отвел. Шептались они не долго. Потом я слышу: «Фашист! Фашист!» — Ракита кричит и рукой маячит, чтоб подошел.

День такой редкий был, солнечный, без ветра. Даже глаза от света побаливали.

Так вот, безымянный хохол этот вещает о том, что из их мышиной компашки один за другим пропали пять человек, и никто не знает, куда они подевались. Сначала хохлы друг на друга грешили, мол скрывают, что товарищи от голода дохнут, трупы втихаря прикапывают, чтобы пайку за них получать. Но когда пятый исчез, то собрались они все вместе по ночи и поклялись, что никто из них не знает в натуре, куда эти земляки подевались. Тогда же решили кацапам, то есть нам, об этом поведать.

Ракита спрашивал меня: «Что думаешь?» Я ему отвечаю, что предполагать модно разное, но есть одно наблюдение. Раньше тувинцы ходили на бывший свинарник, опарышей из под сгнившего навоза выкапывать. Жрали их, наверное. Но вот уже несколько дней никто их них возле свинарника не появлялся. Вот такое наблюдение. А куда хохлы исчезают, не знаю.

И еще добавил, что если какого-нибудь тувинца в плен захватить и побеседовать с пристрастием, то может и прояснятся странности те.

Но Ракита думал иначе. Вечером запалили мы костерок возле бастиона нашего, заварили в чайнике одуванчиковые корешки, и он мне говорит:

— Я думаю, что хохлы их сами сожрали. А теперь стрелки пытаются перевести, чтобы исчезновения заодно оправдать.

Я не согласился, сказав, что такие сложные комбинации выстраивать им ни к чему. Можно просто сказать, что они, пропавшие то есть, от голода сдохли. И все. Но у Ракиты уже версия намечалась.

— Нет, вариант с голодной смертью не проканал бы.

— Почему?

— Потому что пропадали самые толстые.

И все же я сомневался. Все как-то слишком с ложно, в жизни так не бывает. А если и бывает, то у параноиков каких-нибудь, или где-то в кадрах министерства иностранных дел. А тут… Ну сдохли и сдохли себе. Не они первые, не они последние. К чему кипишь поднимать? Сомневался я. И на следующее утро мои сомнения подтвердились.

Только Ракита этого подтверждения уже не увидел.

Убили его.

Той самой ночью убили.

Кто его убил, мне и по сей день не известно. И как он был убит, я тоже нет знаю. Нашли мы его спустя шесть дней, обезображенным, и закопанным возле разрушенной часовни. Даже не закопанного, а просто присыпанного щебенкой с землей и пылью.

Да и хватились его не сразу, а только после первой массовой бойни. Должна же была эта бойня когда-то произойти.

Началось все с того, что утром следующего за лошадью дня меня разбудили Семга, Вагиф и бульбаш Кеша. Они-то и заявили мне спросонья, что: во-первых, куда-то делся Ракита, а во-вторых… И они повели меня к помойке, куда тувинцы, жившие в самом раскуроченном бараке возле плаца, вываливали свои отбросы. Ну «отбросы» — это громко сказано. Там такие отбросы были, что в них даже червям негде было поселиться.

Я тебе скажу, что не нужно быть практикующим анатомом, чтобы человеческие кости от лошадиных отличить!

Видно азиаты эти до такой степени расслабились, что останки последнего съеденного хохла выбросили вместе в конскими костями, думая, что в этой кромешной жути никто уже ничего отличить не способен.

Честно скажу, я не знал как быть. Просто стоял тупо и смотрел на эти мослы, и курить захотелось очень.

Кеша рукой махнул и пошел Ракиту искать. Вообще, в последние дни Ракита повадился куда-то ходить по ночам. Внимания особо не обращали. Мало ли… Может загрустил человече, а показывать нет хочет. Вот и уединяется. Но особо наблюдательные отметили, что симпатичный юноша Леша стал общества сторониться… Ладно. Так вот Кеша отправился на поиски.

Я стоял и на кости смотрел.

А Вагиф будто бы обезумел, обглоданные человеческие останки увидев! И дикая ярость, родная сестра случайности, совершила свое действо.

На одно мгновение потеряли мы взбесившегося азербайджанца из виду, а он уже мчался во главе вооруженного кольями отряда из своих земляков. Откуда только силы взялись, ведь еле передвигались уже! И остановить этих штурмовиков не было никакой возможности. Оставалось только поддержать.