Наш китайский бизнес - Дина Рубина

- Ну, знаешь! - сказал он гордо. - Если я жру свинину, это еще не значит, что меня можно оскорблять!

И тут же, сменив гнев на милость, принялся рассказывать, как в голодные времена на Украине одной семье родственники из Америки прислали урну с прахом умершей общей бабушки, которая завещала похоронить себя на родине. По-видимому, забыли вложить объяснительное письмо в посылку. А те решили, что это американская помощь. Ну и... нажарили оладушек... Короче, съели бабушку. Потом дядя все приговаривал: не-ет, наша-то мучица, пшеничная, она и посветлее, и повкуснее будет!..

- Старая хохма, - сказала я. - Слышала этот ужастик из самых разных источников.

- Тебе не угодишь! - сказал он.

На сей раз я решила сама позвонить старику.

- Яков Моисеевич, - сказала я, - хочу вас обрадовать: я нашла выход из тупика, все устроилось.

- Так и должно было случиться! - крикнул он. - Человеку в таком победительном красном плаще повсюду сопутствует удача!

- Вот именно... Я распустила "Джерузалем паблишинг корпорейшн" к чертовой матери... Акции проданы, биржа бурлит, кредиторы стреляются... Так что Алику ничего не угрожает... Пусть мальчик клеит газету...

Мы немного помолчали оба, и в эти несколько мгновений я пыталась понять что общего у меня и Вити с этими странными стариками.

Я думала о призрачности нашего существования. О трагической легкости, с которой ветер волочит наш воздушный шар по здешним небесам, о крошечном замкнутом пространстве этой земли, уже исхоженном вдоль и поперек... О подспудном яростном желании выкарабкаться из клетки собственных ребер...

О, дорогой, единственный, никчемный наш русский язык, которым мы все повязаны здесь до смерти!

Жаль, подумала я, что мы так и не выпускали "Бюллетень" этих псевдокитайских призраков. Подобный альянс, пожалуй, был бы вполне логичен.

- Но мы ведь встретимся по этому поводу? - робко спросил Яков Моисеевич. Как насчет штрудла Анны?

- Почему бы и нет, - сказала я.

- И все-таки ваше пристрастие к красному цвету меня тревожит.

Мы только что спустились со второго этажа, где на очередном пятничном концерте Миша Кернер исполнял ре-минорную сонату Брамса. Небольшая зала наверху была, как всегда, переполнена публикой. Позади всех, у дверей стояла хозяйка-распорядительница этого дома - жизнерадостная пожилая дама с невообразимым количеством разнообразных бус на свободной цветной блузе. Они погремушечно щелкали, позвякивали, потренькивали. Каждый раз эта милая дама появлялась в новой блузе с новыми, еще более разнообразными бирюльками на булыжной груди.

Когда Миша рассыпал рокочущие пассажи позднеромантического Брамса, распорядительница счастливо оглядывала публику и сообщала гордым шепотом: "Это наш охранник!"

А я опять мучительно думала - куда Миша дел свою форменную куртку и оружие, и это, как всегда, мешало мне слушать...

Наконец, бурлящий пассажами "Блютнер" стих, Миша сбросил с клавиатуры ненужные руки, откинулся, встал - и публика яростно захлопала: сюда, на концерты в дом Тихо, приходили обычно настоящие ценители.

- Это наш охранник! - победно воскликнула погремучая дура.

Миша откланялся и ушел в боковую комнату - вероятно, переодеваться и идти домой. В день концерта обычно он брал отпуск за свой счет.

А мы с Яковом Моисеевичем сразу спустились вниз, на террасу - занять столик. После концерта многие из публики оставались здесь пообедать...

- Меня тревожит ваша любовь к красному... - повторил он.

- Напрасно, - возразила я, - нынче этот цвет означает совсем не то, что означал во времена вашей молодости. Кстати, что там за юная особа щеголяла в красном плаще? Расскажите о какой-нибудь интрижке, а то мне может показаться, что во времена китайских императоров молодые евреи только и делали, что учились по программам русских гимназий, ругались, как извозчики...

- ...И катались на коньках, - вставил он вдруг.

- На конь-ках? В Китае? Это любопытно.

- Вы невежественны, дитя. Вы не учили географии в школе. Или учили какую-то другую географию. В Китае зимой температура опускается до минус двадцати... Катки отличные. Все мы были прекрасными конькобежцами. Вообще спорт в нашей жизни был на первом месте... Все романы завязывались и рушились на катках... Музыка играла - вальсы, фокстроты... Вальсы в основном... Штраус "Сказки Венского леса"... "У голубого Дуная"... Знаете - это поразительно живо: я даже слышу сейчас, как с сухим хрустом режут лед коньки... Да короткая шубка, муфта, коньки "шарлотта", коричневые ботиночки - тугая шнуровка...

Он замолчал, зачарованно всматриваясь в далекий ледовый блеск слепящей юности.

- Видели бы вы, какие кренделя выписывал Морис и как восторженно на него смотрели девочки! У него были настоящие "норвежки". У меня - тоже. Знаете, такие коньки для соревнований, высокие ботинки... И я вам скажу, что он довольно успешно противостоял знаменитому в то время Рудченко.

Я вспомнила, как на Мориса смотрели две пожилые овечки в китайской резиденции.

- А что, Морис и вправду был когда-то молодым?

- Морис был отчаянной, наглой смелости парнем! - воскликнул обиженно Яков Моисеевич. - Хлесткий, резкий, очень остроумный... Если б я рассказал вам хоть пятую часть всех безрассудств его молодости, вы были бы шокированы.

- Ну надо же! А я думала, он был коммивояжером.

- Коммивояжером был я... Вернее, менеджером в "Чунь-синь комершиал компани"... Но это - гораздо позже... Мы торговали пушниной, кишками для колбас, английскими велосипедами "Геркулес". Как видите, вполне заурядная деятельность. Впрочем, моим героем в то время был Лесли Хауорд.

- А кто это? - спросила я.

- Боже мой, вы ничего не знаете! Он играл Эшли в "Унесенных ветром". Был чертовски элегантен...

- И все-таки, Яков Моисеевич, - я отодвинула стакан, - откуда посреди полного китайского процветания вдруг отъезд в эту сумасшедшую призрачную страну, да еще в то время, когда ее мотало из стороны в сторону?..

Он улыбнулся:

- Ну, это... надо всю жизнь по кирпичику восстанавливать, чтобы внятно-то ответить... А ваш отъезд - почему? То-то... Мама, помню, все просила: "Яшенька, погоди, не езжай ты в свою Палестину, пока эта история с арабами не закончится..." А я ей: "Мама, она никогда не закончится..." Знаете, в то время мы были покорены романтикой Жаботинского, Трумпельдора, Бялика... "Бейтар", "Два берега у Иордана" и все такое... Нет, мы были молоды, понимаете? Мы были молоды и крепки сердцем... Вот вы как-то насмешливо - о Морисе... Господи, если б я взялся рассказывать его жизнь! Где только этот парень не побывал! Например, во время войны оказался в Италии, так сложились обстоятельства. Ушел в горы, разыскал партизан, воевал с ними... Был командиром отряда... Однажды, уже в самом конце войны они ввосьмером обезоружили сто восемьдесят немецких солдат.

- Ну это... положим!

- Да-да! Сначала выловили двоих, заставили их написать листовку на верхнебаварском диалекте... Точно не помню, вроде, там обращение к товарищам звучало каким-то сленгом. "Шпец", что ли... Как наше "хэвре"! Остальные прочли, поверили... сложили оружие и ушли через границу со Швейцарией, как им было велено... Может быть, я что-то путаю в деталях, но по сути все верно... Морис напоследок сказал немцу, их командиру: "Мне не нужна твоя смерть. Для тебя и для меня война закончена. Но знай, что я - еврей".

- Послушайте, да ваша сушеная вобла Морис - просто замечательная личность! - воскликнула я.

- Да, - подтвердил Яков Моисеевич с достоинством.

- Тогда за что вы его ненавидите?

Он подпрыгнул на стуле, вспыхнул, побагровел.

- Какого черта! Что вы себе позволяете! С чего вы взяли?!

Я смиренно смотрела на этого чудного старика.

- Моя профессия - наблюдать, - сказала я грустно.

Он сердито покрутил ложечкой в полупустом стакане.

- Да, - сказал он. - Человеку бывает трудно управлять своими чувствами. Но человек должен сделать все, чтобы эти чувства не бушевали на поверхности.

- Вот именно, - сказала я. - Итак, за что же?

- Он отнял у меня любимую женщину. Это было так давно, что уже не о чем говорить...

- ...Юную особу в красном плаще?

- ...В красном плаще... Через год она опомнилась и пришла ко мне, а он уехал в Италию... но после войны вернулся, и этот кошмар возобновился с какой-то безумной силой... И два года она металась между ним и мною и таяла от чахотки... История, знаете ли, банальная...

- Все истории банальны, - возразила я, - пока они не случаются лично с тобой.

- Я... я не знал - куда деться после ее смерти. Как будто окончен спектакль, и надо выйти из театра - а куда идти?.. Это был сорок седьмой год, и я придумал себе ехать в Швейцарию, в Монтрё - где собирался конгресс еврейских общин... Выехал в Шанхай, за визой, и там меня вьюга застала страшная вьюга, бушевала три дня... Лететь мы должны были на американском самолете, в то время летали такие, переделанные из военных транспортников... Ну, вьюга - куда деваться? Поехал в клуб "Бейтара", встретил там приятеля, заказали мы ужин... Вдруг - как наваждение: в дверях цыганка. Швейцар - гнать ее, а я как брошусь - впусти, впусти ради Бога! Сунул мятую купюру, он впустил... А у меня такая тоска страшная! Только похоронил, знаете... все представляю, как ей холодно там, в такую-то вьюгу, одной лежать!.. Говорю этой цыганке - погадай мне, только смотри, не обмани! А она мне - эх, душа моя, вижу, сердце у тебя изранено... Знаете, эти их цыганские штучки... но, Бог мой, в самую-самую точку! Ну, прошли мы с ней в комнату. Она подает горсть амулетов, велит - брось на стол. Я бросил... Она долго рассматривала... Потом раскинула карты Таро. И наконец говорит мне: ты сейчас ехать хочешь, но никуда не поедешь. В казенном доме тебе нужной бумаги не дадут. А через полгода уедешь в страну, где будешь очень счастлив... Да... маленькая собачка была у этой цыганки, смешная такая, грызла трубку... И что вы думаете? Через три дня прихожу в швейцарское консульство, выходит консул с телеграммой в руках и говорит - конгресс откладывается на неопределенный срок... Вот так... И сюда я попал - точно по цыганскому слову - через полгода.