Всего один день - Гейл Форман

— Нет. Это явление случайное и временное. Пока следующее происшествие не направит меня в другую сторону. Так жизнь устроена.

В груди у меня что-то оживает.

— Ты действительно так думаешь? Что вот так просто может измениться жизнь?

— Я верю, что это происходит непрерывно, но если ты не выйдешь на дорогу, то никуда не уедешь. Путешествуя, ты попадаешь на новые пути. Они не всегда хорошие. Иногда даже ужасные. Но в следующий раз… — Он пожимает плечами и показывает на Париж, а потом украдкой смотрит на меня. — Все складывается не так уж и плохо.

— Если автобус не собьет, — добавляю я.

Он смеется. Но соглашается.

— Если автобус не собьет, — повторяет Уиллем.

Пять

Мы приходим в клуб, где работает подруга Уиллема; кажется, что там совершенно никого нет, но, когда он начинает колотить в дверь, она открывается, и выходит высокий мужчина, кожа которого чернее самой черноты. Уиллем заговаривает с ним по-французски, и через минуту нас впускают в огромную сырую комнату с небольшим помостом, узким баром и несколькими столиками, на которых стоят перевернутые стулья. Они с этим Великаном еще немного переговариваются на французском, а потом Уиллем поворачивается ко мне:

— Селин не любит сюрпризов. Может, я лучше сначала один схожу.

— Конечно, — в тихом полумраке мой голос звучит очень резко, и я осознаю, что снова начала нервничать.

Уиллем направляется вглубь, к лестнице. А Великан снова принимается полировать бутылки в баре. До него, очевидно, не дошел слух, что Париж меня любит. Я сажусь на барный стул. Они крутятся в обоих направлениях, как в «Уипплс» — это такое местечко дома, куда я с бабушкой и дедушкой часто ходила есть мороженое. Великан не обращает на меня никакого внимания, так что я начинаю крутиться туда-сюда. В какой-то момент я, видимо, перестаралась, потому что сиденье соскочило с подставки.

— Ой, блин! Ай!

Я лежу, растянувшись на полу, Великан подходит ко мне. Лицо его ничего не выражает. Он поднимает стул и прикручивает его на место, а потом возвращается к бутылкам. Я еще немного лежу, думая, что будет унизительнее — остаться на полу или снова сесть на стул.

— Американка?

Что меня выдало? Неуклюжесть? Неуклюжих французов, что, не бывает? Вообще-то я довольно грациозная. Я восемь лет занималась балетом. Надо посоветовать ему починить стул, пока на него никто в суд не подал. Нет, если я это скажу, точно станет ясно, что я американка.

— Как ты догадался? — уж и не знаю, зачем я спрашиваю. Такое ощущение, что с того самого момента, как наш самолет сел в Лондоне, у меня над головой вспыхнула неоновая вывеска с мерцающими буквами: «ТУРИСТКА, АМЕРИКАНКА, ЧУЖЕСТРАНКА». Мне бы уже следовало к этому привыкнуть. Но вот разве что в Париже мне начало казаться, что она стала менее яркой. Но, видимо, я ошиблась.

— Твой друг говорил, — сообщает он. — Мой брат живет в Рош Эстэре.

— Да? — предполагается, что я знаю, где это. — Это под Парижем?

Он смеется громко, чуть не надрывая животики.

— Нет. В Нью-Йорке. Рядом с большим озером.

Рош Эстер?

— А! Рочестер!

— Да. Рош Эстер, — повторяет он. — Там очень холодно. Очень много снега. Моего брата зовут Али Мйоди. Может, ты его знаешь?

Я качаю головой.

— Я живу в Пенсильвании, это недалеко от Нью-Йорка.

— В Пенисвании много снега?

Я стараюсь подавить смех.

— В Пен-сильвании — довольно много, — говорю я, подчеркивая, как правильно говорить. — Но не так много, как в Рочестере.

Он вздрагивает.

— Слишком холодно. Особенно для нас. В наших венах течет сенегальская кровь, хотя мы оба и родились в Париже. Но мой брат, он поехал заниматься компьютерами в Рош Эстере, в университете, — великан, кажется, очень этим гордится. — Ему снег не нравится. А летом, говорит, комары, как в Сенегале.

Я смеюсь.

Губы великана расплываются в улыбке, и его лицо становится похожим на хэллоуинскую тыкву.

— Долго в Париже?

Я смотрю на часы.

— Я приехала час назад. И на один день.

— На один день? А тут почему? — он показывает на бар.

А я показываю на чемодан.

— Надо куда-то это деть.

— Отнеси вниз. Один день в Париже, время терять нельзя. Солнце светит, пусть светит на тебя. Снег всегда ждет.

— Уиллем сказал подождать, что Селин…

— Пфф, — обрывает он, взмахивая рукой. Потом выходит из-за стойки и легким движением вскидывает чемодан себе на плечо. — Идем, я помогу нести.

Лестница приводит в темный коридор, забитый колонками, усилителями, кабелями и осветительными приборами. Вдруг наверху раздается стук в дверь, и Великан убегает обратно, велев мне оставить чемодан в кабинете.

Там две двери, я подхожу к первой и стучу. Войдя, я вижу маленькую комнатку с металлическим столом, старым компьютером и грудой бумаг. Еще там стоит рюкзак Уиллема, но его самого нет. Я возвращаюсь в коридор и слышу женский голос, она ругается на французском, как строчит из пулемета, Уиллем же отвечает очень вяло.

— Уиллем? — кричу я. — Эй!

Он что-то говорит, но я не понимаю.

— Что?

Он снова что-то произносит, но я не могу расслышать, так что, приоткрыв вторую дверь, я попадаю в небольшую кладовую, забитую коробками, и вижу, что Уиллем стоит рядом с девушкой — этой Селин — и даже в полутьме ясно, что она такая красавица, какую я из себя никогда даже не смогу изобразить. Она что-то хрипло говорит Уиллему, стягивая с него майку. Он, естественно, смеется.

Я резко захлопываю дверь и иду вверх по лестнице, спотыкаясь о собственный чемодан.

Потом я слышу грохот.

— Лулу, открой дверь, ее заело.

Я разворачиваюсь. Мой чемодан встал прямо под дверную ручку. Пнув его ногой, я снова лечу к лестнице, но тут дверь распахивается.

— Что ты делаешь? — спрашивает Уиллем.

— Ухожу, — не то чтобы мы с ним что-то значили друг для друга, но тем не менее — он что, оставил меня там, наверху, чтобы самому сходить вниз и перепихнуться с ней наскоро?

— Вернись.

Я о француженках наслышана. И довольно много видела французских фильмов. Многие из них только и думают о сексе, некоторые даже извращенки. Я хочу быть Лулу, но не настолько.

— Лулу! — Голос Уиллема очень напорист. — Селин согласилась присмотреть за твоими чемоданами, только если я переоденусь, — объясняет он. — Она говорит, что я как озабоченный старикашка, который только что из секс-шопа. — Он показывает на свои штаны.

До меня не сразу доходит, на что она намекала, но, поняв, я заливаюсь краской.

Селин говорит ему что-то по-французски, и он смеется. Ну ладно, может, все было не так, как я вообразила. Но все равно вполне очевидно, что за чем-то я их застала.

Уиллем снова поворачивается ко мне.

— Я сказал, что сменю джинсы, а майки у меня все грязные, так что она предложила найти мне новую.

Селин продолжает визгливо болтать что-то на своем языке, как будто меня вообще не существует.

Наконец она находит то, что искала, — серо-лиловую футболку с огромными красными буквами SOS на груди. Взяв ее, Уиллем раздевается. Сказав что-то еще, Селин начинает пытаться расстегнуть на нем ремень. Он, как будто сдаваясь, поднимает руки, но пуговицы расстегивает сам. Джинсы падают на пол, и длинноногий Уиллем остается в одних обтягивающих трусах-шортах.

— Excusez-moi[6], — говорит он и проскальзывает мимо меня, коснувшись моей руки своим голым торсом. Тут темно, но я почти уверена, что Селин заметила, как я покраснела, и отметила это отдельным пунктом против меня. Через несколько секунд Уиллем возвращается с рюкзаком. Он отыскивает в нем пару помятых джинсов, но без пятен. Я изо всех сил стараюсь не смотреть на него, пока он натягивает штаны и вставляет в петельки поношенный ремень из коричневой кожи. Потом он надевает и майку. Селин бросает на меня взгляд, и я отвожу глаза, словно она меня застала за чем-то таким. Хотя так и есть. Смотреть, как он одевается, кажется мне еще более запретным, чем смотреть, как он раздевался.

— D’accord?[7] — обращается Уиллем к Селин. Она оценивающе смотрит на него, уперев руки в бедра.

— Mieux[8], — отвечает она, как кошка. Мяу.

— Лулу? — спрашивает он меня.

— Хорошо.

Наконец Селин признает мое присутствие. Она что-то говорит, широко жестикулируя, потом останавливается.

Увидев, что я не отвечаю, Селин вскидывает бровь, изогнув ее дугой, вторая же совершенно неподвижна. Я видела такие же лица у женщин во Флоренции и Праге. Наверное, этому учат в европейских школах.

— Она спрашивает, слышала ли ты когда-нибудь «Су у су», — поясняет Уиллем, показывая на буквы SOS на майке. — Это известная панк-рэп группа с мощными текстами на тему справедливости.

Я качаю головой, чувствуя себя вдвойне неудачницей из-за того, что не слышала эту крутую французскую группу справедливых анархистов или как их там.

— Извини, я не понимаю по-французски.