Реквием - Грэм Джойс

— Просто не могу этому поверить, — добавила она.

— Ну да, бросил.

— Не скажешь почему? — спросила Шерон, но, разглядев на его лице целую гамму чувств, и прежде всего глубоко затаенный испуг, резко сменила тему. — Ну ладно, давай решим насущные вопросы. У меня есть свободная комната. Можешь жить здесь сколько хочешь.

— А как насчет квартплаты?

— Не бери в голову. Будешь закидывать время от времени что-нибудь в холодильник в виде взноса в общую кассу. Допивай чай, и мы съездим за твоими вещами. Как тебе понравилось жить поблизости от Меа-Шеарим?

— Сплошные Моисеи в кафтанах.

— Хасиды! — Шерон выплюнула слово, как будто это была какая-то гадость, попавшая на кончик ее языка. — Не суди по ним о евреях. Большинство израильтян — светские люди и терпеть не могут хасидов. Ты знаешь, что некоторые из этих хасидских сект даже не признают государства Израиль? Они не платят налогов, не позволяют детям служить в армии, однако защиту от арабов они требуют, уж это непременно.

— А зачем тогда они здесь живут?

— Они ждут прихода Мессии — но не того же, что и вы. Иисус для них недостаточно Мессия. И только когда Мессия явится, возникнет Великий Израиль.

— А как они узнают о приходе Мессии?

— Никак не узнают и будут до упада спорить по этому поводу.

— Нет, серьезно. Если вдруг кто-нибудь объявит себя Мессией, как они определят, правда ли это?

— Им будет дан знак свыше. Ты знаешь, как я отношусь ко всем этим символам — хасидским, арабским, еврейским, христианским. Иерусалим давно сам превратился в символ.

«Вот это я действительно знаю», — подумал Том.

Шерон осталась ждать в машине, а Том отправился рассчитываться за гостиницу. Том хотел попрощаться с Давидом, но старика не было на кухне, и Том прошел к его номеру и тихо постучал в дверь. Никто не откликнулся, однако какое-то шевеленье за дверью слышалось, так что Том постучал еще раз. Через несколько секунд на пороге возник Давид, завернутый в широкий халат из шотландки на несколько размеров больше нужного. Вид у него был хуже некуда.

— Месье, — процедил он, — вы и сам видите, что я не в форме.

— А что с вами, Давид? Выглядите вы ужасно.

— Ваше мороженое доконало меня. Ваш замысел удался. Можете забирать свои трофеи. — Похоже, старик был явно немного не в себе.

— Может быть, вам что-то нужно? Позвать врача?

— Ничего и никого не нужно. Заканчивайте свое дело и уходите, пожалуйста.

С этими словами Давид проковылял в соседнюю комнату и улегся на кровать, где была навалена куча одеял. Он поджал колени к груди и затих.

Том подумал о Шерон, ждавшей его на улице. Он нашел пустой бокал, наполнил его водой из-под крана и поставил на столик у кровати. Затем вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Он позвонил в звонок, но портье так и не вышел.

— Черт, — сказал он, вернувшись в машину.

— В чем дело?

— Да там есть один старикан, с которым я хотел попрощаться. Он плохо себя чувствует, рядом никого нет. Не хочется оставлять его так.

— Но ведь не ты виноват, что он заболел?

— Нет.

— Он там не один? За ним присмотрят? — спросила Шерон, нажимая на газ. — Поехали. Покажу тебе ночной Иерусалим.

11

Том боролся с похмельем, наполнившим его рот кислым привкусом пива «Маккаби». Шерон таскала его весь вечер по барам Иерусалима, и имя Кейти ни разу не было упомянуто. Спал он не очень хорошо. Во сне неведомый голос настойчиво шептал ему на ухо что-то на языке, который он не понимал, хотя почему-то должен был понимать.

Но, по крайней мере, никто не стучал среди ночи ему в дверь.

Лежа нагишом на кровати, он разглядывал крошечную татуировку, сделанную на ноге чуть выше лодыжки. Он разглядывал ее всякий раз, когда у него было похмелье. Через два года после свадьбы Том вместе со своей футбольной командой поехал на недельку развеяться в Дублин. Он был полузащитником и справлялся со своими обязанностями неплохо — для любительской Воскресной лиги. В один из вечеров, когда «Гиннес» подействовал на него особо эффективно, он проиграл пари и должен был сделать татуировку.

Том выбрал место над самой лодыжкой как наименее заметное. Он был пьян и, к негодованию щелкавших орешки, издевавшихся над ним и подбадривавших его товарищей по команде, выбрал рисунок без их помощи. К тому времени, когда он вернулся домой из Дублина, татуировка покрылась коркой коросты.

— Это еще что такое? — спросила Кейти, откинув простыню.

— Это татуировка.

— Что?!

— Татуировка.

— Больше похоже на струп.

— Ну да. Спустя некоторое время струп отпадет и останется симпатичная маленькая надпись.

— Ну ты просто идиот! Настоящий идиот!

— Возможно.

— А что там написано?

— Сама увидишь.

— Уехал в Дублин и вернулся с татуировкой!

Все следующие дни Кейти не могла удержаться, чтобы не ковырять потихоньку засохшую корку длинными наманикюренными ногтями. Наконец корка полностью отвалилась.

— Это же священные цвета! — прошептала Кейти.

Насчет священных цветов Том ничего не знал. Татуировка представляла собой алое сердце, сверкавшее на фиолетово-сером фоне. Вокруг него извивалась надпись, сделанная золотистыми буквами: «КЕЙТИ. ВЕЧНАЯ. ЛЮБОВЬ».

Кейти была одновременно в смятении и восторге. Она качала головой, не веря своим глазам, и делала это в течение следующих десяти лет всякий раз, когда видела татуировку.

Том оделся. Шерон уже ушла на работу. С час он бесцельно слонялся по квартире, затем решил навестить Давида. Ему было жаль больного старого еврея в мешковатых брюках с поясом, завязанным узлом. В таком месте старый человек вроде Давида может запросто преставиться — и никто не заметит этого. Уж где-где, а в этом городе надо было о нем позаботиться, решил Том.

— Не забудь, что завтра пятница, — сказала Шерон накануне.

— И что?

— Мусульмане не работают по пятницам, так что все арабские магазины закрыты, автобусы и такси не ходят. По субботам не работают евреи. А христиане отдыхают в воскресенье.

— Ну, это же не весь город сразу.

— Ну да.

Давид, как обычно, мыл посуду на кухне.

— Том! А мне сказали, что вы съехали. — Его настроение вроде бы улучшилось, хотя вид был все же довольно бледный.

— Да, съехал. Вчера я заходил к вам, чтобы сказать об этом. Сегодня вам лучше?

— Месье, простите меня, пожалуйста. Похоже, я очень виноват перед вами.

Затем он попросил Тома сходить в булочную за пахлавой, а сам тем временем заварил кофе и пригласил Тома в свою комнату.

— В чем это вы передо мной провинились?

— Сначала покушайте!

Когда пахлава окончательно склеила у Тома все внутренности, Давид объявил официальным тоном:

— Том, я ошибочно полагал, что вы умышленно отравили меня мороженым.

Том засмеялся, облизывая пальцы, но, взглянув Давиду в глаза, увеличенные линзами очков, понял, что тот говорит абсолютно серьезно.

— Вы сошли с ума!

— Может, я немного и параноик, но с ума еще не сошел.

— У меня нет привычки травить людей.

— Теперь я это понимаю. Я просто ошибся на ваш счет.

— Но с какой стати кто-то будет вас травить?

— Поверьте, есть люди, которые могут это сделать.

— Но зачем?

Давид встал и открыл шкаф:

— Свитки, месье. Свитки. — Он извлек из шкафа папки с пергаментами. — И вместе с тем они ничего не стоят.

— Я вас не понимаю.

Давид положил папки на стол и встал около окна, уперев руки в бедра:

— Первые свитки были найдены в сорок седьмом году мальчишками-бедуинами в пещере около Мертвого моря — они хранились там в запечатанных кувшинах. К счастью, мальчишки сообразили, что это, возможно, нечто ценное, и отнесли свитки одному из антикваров в Вифлееме. В течение нескольких лет после этого как археологи, так и бедуины отыскали в соседних пещерах сотни подобных свитков. Да, сотни. Некоторые из них содержали фрагменты из Библии — например, Книгу пророка Исайи, которой было на тысячу лет больше, чем самой древней из известных до этого копий. Встречались в них и различные варианты библейских текстов, и это свидетельствовало о том, что Ветхий Завет был написан задолго до появления этих свитков. Но часть рукописей представляла собой не фрагменты Библии, а самостоятельные произведения — например, «Война сынов света против сынов тьмы» или «Устав о епитимье». Там были тысячи текстов. Среди рукописей находился и так называемый «Храмовый свиток», который был незаконно спрятан человеком, нашедшим его, и в конце концов попал в руки к одному арабскому книготорговцу. Некий профессор Ядин потратил годы на то, чтобы договориться с этим торговцем и вернуть свиток. Тот требовал за него непомерную сумму. А тут в июне шестьдесят седьмого разразилась Шестидневная война.[13] Профессор Ядин был по совместительству крупным военным советником. На третий день войны он узнал, что израильтяне заняли восточную часть Иерусалима, где как раз находился магазин арабского букиниста. Ядин послал в магазин двух офицеров разведки, которые устроили там обыск и конфисковали свиток. Он хранился в коробке из-под туфель «Бата» и был завернут в полотенце и целлофан — можете себе представить? Кроме того, там были найдены три коробки из-под сигар «Карел», где также содержались фрагменты свитков. На крышке одной из коробок были следы пролитого кофе.