Написать президента - Лев Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как раз вовремя, братан. — Петька хмыкнул. — Успеем еще по пиву вмазать.
Я покачал головой:
— Нет, я, пожалуй, не буду.
Не время сейчас пить пиво. Надо показать, что я думаю только о ней!
Я двинулся к сцене, аккуратно раздвигая толпу и не сводя взгляда с хрупкой девушки у микрофона.
А Маша читала стихи, так, как умела только она, без надрыва и переигрывания, спокойно и вроде бы даже равнодушно. Но при этом в словах, рифмах, их сочетаниях, переходах звуков крылось куда больше страсти, эмоций, чем в кривлянии любого поэтического пугала из кружка эксгибиционистов. Она встряхивала челкой, смотрела куда-то поверх голов, но я знал, что она замечает всё, каждое движение, слышит каждый возглас и даже покашливание в задних рядах.
Один раз, когда мы лежали в постели после особенно искреннего секса, она мне это рассказала — что на выступлениях зрение у нее становится лучше, слух обостряется, зато мыслей почти не остается, и она впадает в то состояние, которое японцы называют «сатори».
Так что она точно видела и меня, и букет-мастодонт в моих руках, а может, даже чувствовала аромат огромных алых роз.
— Оооо… — Протяжный стон, достойный мозгоедного зомби, донесся сбоку, и меня едва не сбило с ног нечто пахнущее дешевым коньяком, потом и приторно-сладкими духами.
— Оооо, Лээээв мооой, — провыло оно, и душа моя ушла даже не в пятки, а ниже.
Ирка Бакова! Только ее сейчас не хватало!
Совсем молодой она писала стихи, но сама поняла, что выходит очень плохо. Обратилась к прозе, и даже пропихнула пару рассказов в толстые литературные журналы, которых никто не читает за пределами узкого кружка фанатиков, но в целом не преуспела. Тогда она рванула в критику, и недавно, как я слышал, присоединилась к литературной группе «Параллельная альтернатива».
Творческое кредо у этой текстодрочной стаи было простым — «Мажь фекалиями всё подряд, используй лексику попроще, и люди к тебе потянутся». «Критики» мазали, самозабвенно куражились над текстами, что попадались им в руки, и люди тянулись — широкие массы любят всякие передачи про грязное белье, кровавые телешоу и прочий трэш.
Однако альтернативные на самом деле жаждали не только дешевой популярности. Их манили лавры древнегреческих гигантов, они собирались забраться на наш критический Олимп, посшибать оттуда всех небожителей и занять их хлебные, красивые, издалека заметные троны.
Однако небожители сопротивлялись, и у альтернативщиков ничего не выходило, кроме многосерийных срачей и скандалов в интернете, которые я иногда со скуки почитывал.
— Лэээв! — Ирка страстно лизнула меня в ухо, а я не мог даже отпихнуть ее, поскольку букет, весивший как бронепоезд, приходилось держать двумя руками.
А еще мы с ней встречались — еще до того, как я познакомился с Машей, даже жили вместе. Недолго, поскольку невозможно сосуществовать с человеком, который не только все время бухает, но и постоянно, в трезвом и пьяном состоянии, во время еды и прогулок, во время секса и чистки зубов говорит только о своих литературных обидах, о том, что «этот вот гад» ее не понял, «та сволочь» не так посмотрела, «те уроды» вообще подсидели, и поэтому ее не опубликовали, и в номинации на премию «Злой Добролюбов» ее нет из-за зависти учредителей.
«Петька, спаси! Оторви от меня эту лярву!» — хотелось заорать мне, но я не мог.
Это восклицание разрушило бы все очарование Машиных стихов.
— Лээээв, ты мооой. — Ирка гладила меня по животу и спине, и я ощущал ее коготки, так хорошо мне знакомые.
После ночей с ней у меня на спине оставались длинные не царапины даже, борозды.
— Ира. — Я повернулся к ней, и встретил совершенно пьяный взгляд фиалковых глаз.
Она была красива даже в таком состоянии — черные брови вразлет, светлые кудри, изящные черты, и тело ко мне прижималось страстное, горячее, живое и мягкое там, где надо. Вот только не соображала она вообще ничего, зрачки смотрели в разные стороны, и улыбка колыхалась на губах, как рваный парус на ветру.
— Ира… — Я попытался оттолкнуть ее локтем. — Сейчас не время. Отойди, пожалуйста.
— Почэээму? — спросила она, моргая вразнобой. — Клево всё! Ты моооой!
Тут подоспел Петька.
— О, красотка, — радостно заявил он, и взял Ирку за предплечье. — Голый секс, сеструха. Всегда мечтал с тобой поближе познакомиться.
Моя бывшая пассия отвлеклась, немного ослабила хватку, и я сумел вырваться.
— Ээээ, Лэээв, ты кудааа? — донеслось уже из-за спины.
Петька перебил ее:
— Пойдем, накатим, секс-бомба ты наша ядерная. А потом обсудим половые вопросы.
Не успел от жены сбежать, а уже гребет под себя все, что движется! Засранец!
Но я уже шел дальше, не обращая внимания, распихивал зрителей, точно ледокол айсберги, набирал ход. Ведь на сцене Маша читала «Исповедь», любимое свое стихотворение, которым она всегда заканчивала выступление.
Аплодисменты грянули, когда мне осталось всего метра два.
— Спасибо, дорогие мои, — сказала Маша, вскидывая руки к потолку.
С двух сторон к сцене двинулись поклонники с букетами, но самыми обычными, в три-пять цветочков, не чета моему мастодонту.
— Спасибо, спасибо. — Маша улыбалась, глаза ее блестели, видно было, что она довольна.
Я одолел последние метры спринтерским рывком и выставил свой букет-баобаб вперед и вверх, отчего в спине с жалобным хрустом ударились друг о друга позвонки. Одна из дорогущих роз воткнула шип прямиком мне в ладонь, широкая золотистая ленточка из обвязки заехала в глаз, так что я едва не окривел.
— Солнышко! — воскликнул я показательно бодро, хотя все равно вышел брачный клич наполовину задохнувшегося самца черепахи. — Я люблю тебя больше жизни! Больше всего мира!
Зал за моей спиной утих, донеслось урчание автомобилей с улицы.
Маша наклонилась, ее нежные руки потянулись ко мне, ярко накрашенные губы изогнулись, обнажив белоснежные зубы.
— Ты зачем притащил сюда эту подстилку? — говорила она так тихо, чтобы слышать мог только я, а по безмятежно-радостному лицу ее человек со стороны ни за что не догадался бы, что именно происходит.
От неожиданности я дернулся и принялся оправдываться:
— Это не я, ты что… Она сама на меня набросилась… Я не знал…
— Конечно. Сначала нахлопался с этим твоим очкастым графоманом. — Петьку Маша не очень любила, в минуты раздражения даже именовала мужской шовинистической свиньей. — Потом эту белобрысую тварь вытащил из мусорного бачка… Ей букетик дорогой подари!
— Да ты что… Я же твой котик… У
