Воронка - Яна Розова

Верочка появилась точь-в-точь в назначенное время. Она принесла изумительный торт. Славяна очень обрадовалась торту, поскольку сладкое всю жизнь любила, но ради своей вечно девичьей фигуры постоянно уныло «постилась». Накрыли стол для чая, достали старые альбомы, где была масса, огромная масса фотографий, семейных и театральных, где лежали хрупкие пожелтевшие газетные вырезки с хвалебными рецензиями на новую роль Славяны Ожеговой, на бенефис Славяны, на премьеру спектакля с Ожеговой в главной роли. Верочка спросила о семье, о детях. Узнав, что у Ожеговой своих деток не было, искренне посочувствовала:

— Одиноко вам, наверное, сейчас…

— Вы знаете, Верочка, одиноко мне без театра. А дети… Увы, я столько раз играла материнство, что поверила, будто пережила его на самом деле. Да и племянник есть у меня, сын сестры. Он хороший мальчик, добрый. А то, что пьет… Он раньше в милиции служил, потом случилось что-то и вот, пьет теперь. Думаю, женщина его бросила. — Славяна задумалась на минуту, а потом, словно бы очнувшись, произнесла некстати: — Я ему и квартиру завещала. Вчера только оформила бумажки.

Рассказав гостье о Пашке, Славяна немного огорчилась, потускнела. Вера поспешила перевести разговор на театральные воспоминания. Славяна улыбнулась, она снова была прекрасна. Ее лицо, умевшее выразить любое из человеческих чувств, раскраснелось от удовольствия воспоминаний, от благодарности к внимательной слушательнице, от счастья быть услышанной. Верочка тоже выглядела взволнованной: она забыла про свой блокнот и про свой научный интерес, а просто слушала, широко раскрыв, удивленные глаза, в которых временами стояли самые настоящие слезы.

После чаю с тортом и воспоминаний Славяна ощутила неимоверную усталость. Глаза просто слипались, видимо, давление упало. Или поднялось. Ожегова понятия не имела чем различаются эти два состояния, поскольку неурядиц с давлением в ее скромном списке физических недомоганий не было. Ну, значит, прибавится! Сейчас только восемь вечера, а она с ног валится. И голова закружилась, и ноги похолодели. Актриса заметно побледнела. Верочка обеспокоенно взяла ее за руку, посчитала слабый старческий пульс, заботливо помогла прилечь на диван. А когда старая актриса уснула, деловито прочесала все ящики и комоды в поисках паспорта и документов на квартиру. Среди старых бумаг ей попался рулон ватмана. Заглянув туда, Вероника подняла дугой черные шелковистые брови:

— Чего это? Схема водопровода Гродина на случай ядерной войны? Интересно. Надо будет Игорю показать…

Перед уходом девушка со светлыми волосами еще раз подошла к старушке. Лицо на подушке было таким белым, что Ника испугалась, стала снова искать пульс.

— Нет, — твердила она, — нет, не может быть! Это всего-навсего меланиум, от него не умирают… Не умирают… Он обещал… Господи, она умерла!

Глава 3. Оставьте меня в покое!

Она появилась на кухне: волосы собраны на затылке, лицо гладкое, совсем не китайское, а очень даже милое. Села за стол, придвинула чашку кофе, потянулась к сигарете.

— Как спалось? — довольно глупо спросил Паша, угодливо протягивая ей огонь.

— Хорошо…

Паша ждал удобного момента, чтобы сказать, что ему, дескать, надо уходить и он с удовольствием проводит ее до остановки. Все равно за бутылкой идти! Однако, девушка все сидела и сидела над чашкой, не притрагиваясь к кофе. Вот уже и сигарета обратилась в смятый на дне пепельницы бычок и была зажжена другая…

— Вы не спешите? — неожиданно для себя самого ляпнул хозяин.

Девушка вздрогнула и подняла на него глаза. К своему изумлению Паша обнаружил в этих карих глазах выражение, какое чаще можно было наблюдать у героинь триллеров типа «Крик» или «Рассвет мертвецов». Это было выражение настоящего, неприкрытого, откровенного ужаса. Чем же он так напугал свою знакомую?

— Я… мне некуда спешить. Можно я еще тут побуду?

— Ты из дома убежала? — В голосе Павла зазвенело легкое раздражение. — А мама волноваться не будет?

Девушка снова опустила глаза. Потом вдруг сказала:

— Я могу заплатить. Мне надо на время спрятаться.

А вот этого Паша и вовсе не любил! В таких вот фразочках многое упрятать можно: и желание придать себе немного криминальной таинственности, и спекуляцию на сочувствии, и ловушку для идиота, вдруг возомнившего себя Ланселотом.

— Если у тебя проблемы — иди в милицию, — посоветовал он мрачно. — Извини.

Она вновь посмотрела на него с тем же самым выражением и вдруг заговорила сумбурно, неубедительно, пытаясь в двух словах рассказать какую-то путаную историю:

— Я все понимаю, у меня нет иллюзий. Мне придется вернуться, все равно ведь найдет… И нет никакого выбора. Ох, проснуться бы и начать все заново! Просто жить, просто по улицам ходить…

По мере развития «сюжета» Паша чувствовал как нарастает в груди раздражение, а в голове тягучая боль. Девушка уже представлялась ему яркой представительницей породы отпетых грузчиц. Встречались ему такие еще во времена службы. Грузчицы чаще всего прикрывали немыслимыми и намеренно запутанными речами свои реальные интересы. Одна такая была воровкой, другая — мошенницей. Но попадались и совсем туманные экземпляры — наркоманки или дурные от скуки жены богатых мужей. Вот именно к последнему типу и отнес Паша свою новую знакомую.

А она все говорила, нервно помахивая рукой с потухшей сигаретой:

— …И мне даже не страшно, а только муторно от всего этого! Я лучше всех понимаю, как это происходит… Просто ты слушаешь его, вроде бы знаешь, что он тебя за нос водит, а потом — хоп! Ты уже полностью с ним согласен, делаешь, что он говорит и хочешь только, чтобы он еще…

— Погоди, — перебил ее Паша. Он уже допил свой кофе и теперь во рту высыхал вкус дешевой растворимой бурды, сладкий и горелый. Этот вкус надо было смыть чем-нибудь более горячим. Он равнодушно сказал: — Мне нет никакого дела до всех этих подробностей. Пойди к своим друзьям — подругам, отсидись у них. Я здесь не при чем. У меня своя жизнь.

И тут, к вящему раздражению жаждущего Пашки, зазвонил дверной звонок. Он сразу решил, что это Ежевика и пришла она, как всегда, со своим любопытством и тарелкой горячих пирожков. Визиты подруги детства всегда сопровождались ненужной болтовней и бессмысленными выводами. Сам Паша, вполне искренне любя Вику Ежову, предпочел бы держаться от нее подальше. Предпочел бы держаться подальше от всех, с кем был знаком «до».

Он открыл дверь, намереваясь перехватить тарелку с нарисованными воображением голодного желудка пирожками, и не пустить саму благодетельницу в свое логово. Однако в дверном проеме вместо маленькой Ежевики стояли два крупных мужика в одинаково элегантных серых пальто. Паша только и успел мяукнуть: «Вам ко…», как его решительно задвинули входной дверью в узенький коридорчик, а потом и вовсе ухватили за шиворот.

— Где Ника? — спросил один из мужчин, — Бармен сказал, что она ушла с тобой!

— Кто? — хрипло переспросил Пашка. Инстинкты человека, побывавшего в мордобойных ситуациях не единожды, подсказали не сопротивляться.

— Жена моя где?

Из кухни в комнату метнулась отчаянная светловолосая фигура. Мужики бросили Пашку и рванули за ней. Паша потряс головой и пошел к месту действия. Там разворачивалась целая мелодрама. Гостья Павла, белая как полотно и натурально стучащая зубами, забилась в угол, а посетители наступали на нее, выговаривая в два голоса:

— Немедленно возвращайся домой! Ты с ума сошла, что сбежала. Знаешь, что тебе за это будет?!

Внезапно девушка вскочила на ноги. Паша с изумлением заметил, что она направляется к окну. Неужели, собирается выпрыгнуть? Седьмой этаж! Она что же, забыла где находится?

Впрочем, пересечь комнату Нике не удалось. Один из мужчин ловко преградил ей путь она, вскрикнув, приостановилась и тогда он ударил ее наотмашь по лицу. Девушка отлетела на добрых два шага, с силой ударившись о стену, безвольно стекла на пол. На выцветших обоях осталось кровавое пятно, смазанное вниз.

— Эй! — остерегающе окликнул Павел. — Вы убьете ее! Нельзя же так!

Ударивший Нику ничего хозяину квартиры не ответил. Он аккуратно подобрал полы своего пальто склонился над ней, лежащей будто тряпичная кукла, с лицом, облитом кетчупом.

— Ничего, — сказал он, поднимая ее на руки. — Отойдет!

Второй тип в сером пальто обернулся на Пашину гневную реплику.

— Вы простите нас… — сказал он совершенно иным, крайне вежливым и деликатным тоном. — Можно вас на пару слов?

Паша не мог оторвать глаз от безвольной женской руки, болтавшейся на весу и такой маленькой, что казалось будто принадлежит она ребенку, а не взрослой женщине. Он и сам не знал, что сейчас чувствует. Вроде бы его возмутила эта грубая и беспощадная расправа и, кажется, ему неприятно, что такое случилось в его квартире. Но, в сущности, какое ему дело? Эта Ника и самому Паше показалась весьма и весьма странной особой. Говорит что-то несуразное, несусветное. Ему нужно глотнуть алкоголя, необходимо позарез, его уже кошмарит от всей этой накипи!