Советы пана Куки - Радек Кнапп

Я указал за окно, на торговцев.

— Под своей паствой вы имеете в виду мужчин в свитерах из овечьей шерсти? И где же они ночуют? В овчарне? — не смог удержаться я. Ведь за последние пять минут выяснилось, что пан Кука облапошил меня как минимум дважды.

Священник пропустил замечание мимо ушей. Казалось, он даже обрадовался. Теперь он мог с чистой совестью со мной распрощаться.

— А вы попробуйте на одну ночь, потом решите. Ну если это все, — он посмотрел на часы, — то я бы хотел побыть один: скоро начнется служба, а мне еще надо принять душ. Хотите узнать еще что-нибудь про Вену?

— Нет, спасибо. Теперь, пожалуй, я буду добывать информацию самостоятельно.

— Тогда не смею задерживать. Скоро закроют ворота Бельведера. Вам лучше поторопиться.

Он пошел к дверям. Я с рюкзаком на спине пошел следом, стараясь двигаться как можно быстрее.

Когда я уже был на улице, он, стоя в дверях, сказал вдруг странную вещь:

— Похоже, талисман вас разочаровал. Однако не выбрасывайте его. Вы еще скажете пану Куке спасибо. Да, чуть не забыл самое главное: добро пожаловать в Вену, молодой человек.

И тут он сделал то, чего духовные лица не делают никогда: протянул мне руку. Мягкую и потную, Совершенно не похожую на руку таможенника. Да уж, он оказался психологом, что для священников вообще-то не характерно. Я и в самом деле хотел при первой же возможности избавиться от зажигалки. Просто из чувства мести, А он пресек мое поползновение.

Я вошел в парк со странным чувством: а вдруг здесь все-таки есть что-нибудь наподобие подземного гаража. Я уже не доверял никому, кто хоть каким-то образом был связан с паном Кукой. На сей раз, однако, я испытал приятное удивление.

Бельведер оказался не просто парком, а настоящим туристическим раем с аллеями и огромным дворцом. Здесь и вправду было на что посмотреть: посетители только головами вертели.

Я дождался восьми вечера. Старик-сторож выпроводил последних туристов и запер ворота. Потом скрылся в сторожке и больше не показывался. Тогда я приступил к поискам гостиницы «Четыре времени года» и с огромным трудом обнаружил ее в самом отдаленном уголке парка. Хороший знак. Тот, кто не знает о ее существовании, никогда на нее не наткнется. Скамейка закрыта плющом и со всех сторон окружена живой изгородью. Невольно возникла мысль, не пан ли Кука посадил все эти растения? Дорожки, которые вели к скамейке, были посыпаны гравием, и непрошеного гостя слышно было метров за двадцать, не меньше. Поблизости рос и очень густой кустарник, именно в него я запихнул рюкзак. Он исчез бесследно, и когда чуть позже мне понадобилась зубная щетка, я с трудом отыскал его. Заросли оказались достаточно вместительными, как хороший встроенный шкаф.

Потом я вытащил спальный мешок и разложил на скамейке головой к Востоку. Вовсе не потому, что я из Восточного блока. Просто я всегда сплю головой в эту сторону. Я прилег, чтобы прочувствовать, каково это — спать на скамейке, и понял, что западные скамейки не чета нашим. Наши начинают скрипеть и качаться, стоит на них посмотреть, а эта была основательной и прочной, как металлическая кровать. Только вот надпись на спинке слегка раздражала. Лежа на правом боку, я неизменно натыкался на нее глазами: «Собственность города Вены». Оставалось надеяться, что слишком серьезного воздействия на мою психику эти слова не окажут. Стоило повернуться на левый бок, и перед глазами открывался чудесный вид на Бельведер. Подсвеченный со всех сторон прожекторами, дворец казался сказочным замком. Впервые помянул я пана Куку не самыми плохими словами. Вид и в самом деле едва ли не лучший во всем городе, что хоть в какой-то мере оправдывает ночевку под открытым небом.

Когда стемнело, я подошел к фонтану, чтобы попытаться рассмотреть скульптуры. И в самом деле, четыре женщины, а на бортике стоял еще маленький Амурчик, вот уже триста лет писавший водой в одно и то же место. Попробовав воду на вкус, я обнаружил, что она во много раз лучше той, что течет у нас из-под крана.

Я подошел к бортику. Мраморные статуи были вполне во вкусе моего деда. Молодые девушки примерно моего возраста, обнаженные. Догадаться, какая из них какое время года представляет, можно было только по прическам. У Осени в волосах была виноградная лоза, у Весны — цветы, ну и так далее. Все они стояли, чуть склонив головы и уперев одну руку в бок, словно пытаясь удержать равновесие на скользком полу.

И вдруг я повел себя, мягко говоря, странно. Закатал брюки до колен и вошел в воду. Вода оказалась на удивление теплой. По воде я прошлепал к Осени — она была ближе всех — и приник щекой к ее животу, еще теплому от солнца. Тепло проникло в меня, и злость на пана Куку начала постепенно рассеиваться. Черт с ним, пусть это он подговорил меня ехать именно в Вену, все равно мое путешествие имеет и какой-то иной смысл. Да, пока что мне не известный. Я знал, что приехал сюда не только для того, чтобы передать священнику старинную монету. Не только для этого. И у меня есть еще два месяца — вполне достаточно, чтобы произошло много всего.

Тут я заметил, что на дне фонтана в лунном свете сверкают сотни точек. Поначалу я было подумал, что в воде отражаются звезды, но оказалось, это монеты, брошенные в воду туристами. Каждая монета — турист. По старинному поверью, это приносит счастье. Все дно сверкало, как маленькая Вселенная. А ведь я оказался в лучшем положении, чем эти туристы. Удачу мне обеспечивала зажигалка. Монета же принесла одни неприятности и теперь осталась в католической церкви.

Я так и остался в «Четырех временах года». Отложив на неделю поиски работы, решил поначалу побыть просто туристом. Правда, у меня не было видеокамеры «Сони», фирменной куртки и темных очков, и я мог поставить на службу великому делу иностранного туризма в Вене лишь два зорких глаза да пару кроссовок польского производства с черным кантом. Кант появился прошлым летом, когда я вдруг как вкопанный остановился прямо на раскаленном асфальте перед витриной обувного магазина. Через пять минут въевшийся гудрон уже ничем нельзя было вытравить. Зато сами кроссовки приобрели такую прочность, что даже если бы я пять раз взобрался на Эверест, с ними бы ничего не случилось. Трудно представить себе более подходящую обувь, особенно учитывая, что денег на общественный транспорт у меня не было.

Встал я в восемь утра, съел тунца с булочкой, купленной, как и все последующие, в магазине с вывеской «Анкер», и смешался с толпой посетителей, чтобы, выходя из парка, не привлекать ненужного внимания сторожа. Несколько раз японцы и итальянцы просили меня щелкнуть их вместе с семействами на фоне Бельведера, и постепенно я освоил «Никон» почти как профессионал, вдобавок запомнив несколько слов по-итальянски.

Случалось, туристы принимали меня за садовника и фотографировали. Я страшно гордился — вот, я здесь всего несколько дней, а мой портрет уже пошел гулять по свету. Кто знает, может, мне повезет, и он попадет в японский календарь садовода — как-никак европейский садовник.

Каждое утро, покинув Бельведер, я шел в город, чтобы в спокойной обстановке изучить виденное из окна автобуса. Вскоре я знал центр, как свои пять пальцев, и мог подсказывать дорогу другим туристам. Насытившись впечатлениями, я придумал себе новое развлечение: пытался угадать, кто из прохожих постоянно живет в Вене, а кто просто ненадолго приехал. Узнать жителя Вены с первого взгляда не так-то просто. Несмотря на то что сами венцы придают огромное значение тому обстоятельству, что живут именно здесь, на самом деле они мало чем отличаются от прочих людей. Легче всего опознавать тирольцев, одетых в национальные костюмы, — их всегда показывают по телевизору, когда речь заходит о дойности австрийских молочных коров. Вообще — то безукоризненно выглаженные костюмы тирольцев выглядят столь элегантно, что невозможно представить себе так одетых людей рядом с коровой. У венцев имеется странная привычка: ревностно отстаивать как свои, так и чужие особенности.

Однажды я остановился возле витрины ювелирного магазина — хотел получше рассмотреть наручные часы. На самом деле меня заинтриговало количество нулей на ценнике — их было так много, что пальцев едва хватало, и я хотел еще раз спокойно пересчитать их. При этом я не заметил, как рядом остановилась пара тирольцев, — с таким же, примерно, любопытством они разглядывали меня. Увидев выражения их лиц, я понял, что сейчас они чего доброго вызовут полицию, — так напугал их мой вид.

В первый день я бы, наверное, просто побыстрее оттуда смылся. Но к тому времени я уже немножко знал жителей города и представлял, как вести себя с ними. Достаточно сказать венцу «Gruess Gott»[1], и он растает. Едва я сказал парочке «Gruess Gott», они, как автоматы, в ту же секунду ответили «Gruess Gott» мне, потом улыбнулись, хотя и довольно настороженно, и я спокойно пошел своей дорогой. Жители Вены — самые вежливые люди в Европе. Первым делом они приветствуют Бога и только потом уже разбираются, с кем имеют дело. Однажды я наблюдал, как какой-то бродяга зашел в дорогой отель «Захер». Прежде чем его вышвырнули, он успел добраться до регистрационной стойки. Но и после того как его выставили вон, носильщики долго еще, сняв шляпы, повторяли ему вослед: «Всего доброго, господин, всего доброго».