О дивный новый мир - Олдос Хаксли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Затем устроили Мор книгочеев: переморили горчичным газом в читальне Британского музея две тысячи человек.
Бело-зеленый жокейский картузик с затеняющим глаза козырьком. Туфли на Линайне ярко-зеленые, отлакированные.
– В конце концов, – продолжал Мустафа Монд, – Главноуправители поняли, что насилием не многого добьешься. Хоть и медленней, но несравнимо верней другой способ – способ эктогенеза, формирования рефлексов и гипнопедии…
А вокруг талии – широкий, из зеленого искусственного сафьяна, отделанный серебром пояс-патронташ, набитый уставным комплектом противозачаточных средств (ибо Линайна не была неплодой).
– Применили наконец открытия Пфитцнера и Кавагучи. Широко развернута была агитация против живородящего размножения…
– Прелестно! – воскликнула Фанни в восторге. Она не умела долго противиться чарам Линайны. – А какой дивный мальтузианский пояс!
– И одновременно начат поход против Прошлого, закрыты музеи, взорваны исторические памятники (большинство из них, слава Форду, и без того уже сровняла с землей Девятилетняя война); изъяты книги, выпущенные до 150 года Э. Ф.
– Обязательно и себе такой достану, – сказала Фанни.
– Были, например, сооружения, именовавшиеся пирамидами.
– Мой старый чернолаковый наплечный патронташ…
* * *– И был некто, именовавшийся Шекспиром. Вас, конечно, не обременяли всеми этими наименованиями.
– Просто стыдно надевать мой чернолаковый.
– Таковы преимущества подлинно научного образования.
– Овчинки не стоят починки, овчинки не стоят…
– Дату выпуска первой модели Т Господом нашим Фордом…
– Я уже чуть не три месяца его ношу.
– …избрали начальной датой Новой Эры.
– Чем старое чинить, лучше новое купить; чем старое…
– Как я уже упоминал, было тогда нечто, именовавшееся христианством.
– …лучше новое купить.
– Мораль и философия недопотребления…
– Люблю новое носить, люблю новое носить, люблю…
* * *– …была существенно необходима во времена недопроизводства; но в век машин, в эпоху, когда люди научились связывать свободный азот воздуха, недопотребление стало прямым преступлением против общества.
– Мне его Генри Фостер подарил.
– У всех крестов спилили верх – преобразовали в знаки Т. Было тогда некое понятие, именовавшееся Богом.
– Это настоящий искусственный сафьян.
– Теперь у нас Мировое Государство. И мы ежегодно празднуем День Форда, мы устраиваем вечера песнословия и сходки единения.
«Господи Форде, как я их ненавижу», – думал Бернард.
– Было нечто, именовавшееся Небесами; но тем не менее спиртное пили в огромном количестве.
«Как бифштекс, как кусок мяса».
– Было некое понятие – душа и некое понятие – бессмертие.
– Пожалуйста, узнай у Генри, где он его достал.
* * *– Но тем не менее употребляли морфий и кокаин.
«А хуже всего то, что она и сама думает о себе как о куске мяса».
– В 178 году Э. Ф. были соединены усилия и финансированы изыскания двух тысяч фармакологов и биохимиков.
– А хмурый у малого вид, – сказал помощник Предопределителя, кивнув на Бернарда.
– Через шесть лет был налажен уже широкий выпуск. Наркотик получился идеальный.
– Давай-ка подразним его.
– Успокаивает, дает радостный настрой, вызывает приятные галлюцинации.
– Хмуримся, Бернард, хмуримся. – От хлопка по плечу Бернард вздрогнул, поднял глаза. Это Генри Фостер, скотина фордова. – Грамм сомы принять надо.
– Все плюсы христианства и алкоголя – и ни единого их минуса.
«Убил бы скотину». Но вслух он сказал только:
– Спасибо, не надо, – и отстранил протянутые таблетки.
– Захотелось, и тут же устраиваешь себе сом отдых – отдых от реальности, – и голова с похмелья не болит потом, и не засорена никакой мифологией.
– Да бери ты, – не отставал Генри Фостер, – бери.
– Это практически обеспечило стабильность.
– «Сомы грамм – и нету драм», – черпнул помощник Пред определителя из кладезя гипнопедической мудрости.
– Оставалось лишь победить старческую немощь.
– Да катитесь вы от меня! – взорвался Бернард.
– Скажи пожалуйста, какие мы горячие.
– Половые гормоны, соли магния, вливание молодой крови…
– К чему весь тарарам, прими-ка сомы грамм. – И, посмеиваясь, они вышли из раздевальной.
– Все телесные недуги старости были устранены. А вместе с ними, конечно…
– Так не забудь, спроси у него насчет пояса, – сказала Фанни.
* * *– А с ними исчезли и все старческие особенности психики. Характер теперь остается на протяжении жизни неизменным.
– …до темноты успеть сыграть два тура гольфа с препятствиями. Надо лететь.
– Работа, игры – в шестьдесят лет наши силы и склонности те же, что были в семнадцать. В недобрые прежние времена старики отрекались от жизни, уходили от мира в религию, проводили время в чтении, в раздумье – сидели и думали!
«Идиоты, свиньи!» – повторял про себя Бернард, идя по коридору к лифту.
– Теперь же – настолько шагнул прогресс – старые люди работают, совокупляются, беспрестанно развлекаются; сидеть и думать им некогда и недосуг, – а если уж не повезет и в сплошной череде развлечений обнаружится разрыв, расселина, то ведь всегда есть сома, сладчайшая сома: принял полграмма – и получай небольшой сомотдых; принял грамм – нырнул в сомотдых вдвое глубже; два грамма унесут тебя в грезу роскошного Востока, а три умчат к луне на блаженную темную вечность. А возвратясь, окажешься уже на той стороне расселины – и снова ты на твердой и надежной почве ежедневных трудов и утех, снова резво порхаешь от ощущалки к ощущалке, от одной упругой девушки к другой, от электромагнитного гольфа к…
– Уходи, девочка! – прикрикнул Директор сердито. – Уходи, мальчик! Не видите разве, что мешаете его фордейшеству? Найдите себе другое место для эротических игр.
– Пустите детей приходить ко мне, – произнес Главноуправитель.
Величаво, медленно, под тихий гул машин, продвигались конвейеры – на тридцать три сантиметра в час. Мерцали в красном сумраке бессчетные рубины.
Глава четвертая
I
Лифт был заполнен мужчинами из альфа-раздевален, и Линайну встретили дружеские, дружные улыбки и кивки. Ее в обществе любили; почти со всеми с ними – с одним раньше, с другим позже – провела она ночь.
Милые ребята, думала она, отвечая на приветствия. Чудные ребята! Жаль только, что Джордж Эдзел лопоух (быть может, ему крошечку лишнего впрыснули гормона паращитовидки на 328-м метре?). А взглянув на Бенито Гувера, она невольно вспомнила, что в раздетом виде он, право, чересчур уж волосат.
Глаза ее чуть погрустнели при мысли о чернокудрявости Гувера, она отвела взгляд – и увидела в углу щуплую фигуру и печальное лицо Бернарда Маркса.
– Бернард! – Она подошла к нему. – А я тебя ищу. – Голос ее раздался звонко, покрывая гудение скоростного, идущего вверх лифта. Мужчины с любопытством оглянулись. – Я насчет нашей экскурсии в Нью-Мексико. – Уголком глаза она увидела, что Бенито Гувер удивленно открыл рот. «Удивляется, что не с ним горю желанием повторить поездку», – подумала она с легкой досадой. Затем вслух еще горячей продолжала: – Прямо мечтаю слетать на недельку с тобой в июле. (Как бы ни было, она открыто демонстрирует сейчас, что неверна Генри Фостеру. На радость Фанни – хотя новым партнером будет все же Бернард.) То есть, – Линайна подарила Бернарду самую чарующе-многозначительную из своих улыбок, – если ты меня еще не расхотел. – Бледное лицо Бернарда залилось краской. «С чего он это?» – подумала она, озадаченная и в то же время тронутая этим странным свидетельством силы ее чар.
– Может, нам бы об этом потом, не сейчас, – пробормотал он, запинаясь от смущения.
«Как будто я что-нибудь стыдное сказала, – недоумевала Линайна. – Так сконфузился, точно я позволила себе непристойную шутку – спросила, кто его мать, или тому подобное».
– Не здесь, не при всех… – Он смолк, совершенно потерявшись.
Линайна рассмеялась хорошим, искренним смехом.
– Какой же ты потешный! – сказала она, от души веселясь. – Только по крайней мере за неделю предупредишь меня, ладно? – продолжала она, отсмеявшись. – Мы ведь «Синей Тихоокеанской» полетим? Она с Черинг-Тийской башни отправляется? Или из Хэмпстеда? – Не успел Бернард ответить, как лифт остановился.