Укус ангела - Павел Крусанов

Дверь открыла сухощавая, точно грифель, дама. Её пышные пепельные волосы, начёсанные шапкой и спадающие до плеч, выглядели странно неподвижными — вероятно, на них не пожалели лака.

Легкоступов представился.

— Милости прошу. — Хозяйка, шурша фиолетовым платьем, причудливым и старомодным, отступила вглубь коридора. Вся целиком — пепельная причёска, фигура, платье, браслеты и перстни с минералами — она производила впечатление одновременно чего-то роскошного и жалкого, как мокрый павлин.

По длинному узкому коридору, где Пётр прошёл, точно поршень, гоня перед собой ветер, гадалка провела гостя в комнату. Там не было ни воскурённых фимиамов, ни таинственного полумрака, ни эзотерических гравюр на стенах, что Легкоступову определённо понравилось. Посредине, под вишнёвым шёлковым абажуром стоял круглый стол, покрытый скатертью из тяжёлого гобелена; стулья подле стола благородно возносили высокие готические спинки. Прочая мебель также была старинной и добротной, а мелкие изъяны, свидетельствующие о честной, непрекращающейся и поныне службе, лишь добавляли ей того обаяния и породной основательности, какие присущи всякой старине, будь то чеканный потир или окаменелый трилобит. В книжном шкафу, на ореховом буфете, с краю массивного стола и даже на подоконнике (Легкоступов улыбнулся такому нарочитому чернокнижию) в кожаных переплётах, с махрами по краям жёлтых страниц и поблекшими мраморированными обрезами стояли и лежали всевозможные фолианты, кварты и октавы. Однако в целом, включая разведённые опоясками портьеры, всё было довольно стильно. Только лучащийся куб террариума, подсвеченный сверху люминесцентной лампой, выпадал из интерьера всей своей стеклянной геометрией, — там, на песчаном дне с камнями и декоративным валежником, застыли в безучастном созерцании прозрачного узилища несколько пятнистых эублефар.

Присев по приглашению хозяйки на готический стул, Пётр не заметил, как на столе возник поднос с двумя рюмками и графином, полным — в тон платью — чего-то фиолетово-тягучего.

— Отведайте моей ежевичной, — радушно предложила гадалка и не удержалась от похвальбы: — Прелесть что такое.

— Извольте, — немедленно согласился Пётр.

Хозяйка наполнила обе рюмки всклень и, аккуратно отпив из одной, положила перед собой колоду карт. Легкоступов тоже пригубил «ежевичной», сосредоточенно отследив путь наливки по пищеводу.

— Ну-с, на что же гадать? — разминая пальцы, поинтересовалась хозяйка. — На суженую, на сделку или так — что в жизни будет?

— Что будет, — кивнул Легкоступов. — Развеем мрак грядущих дней.

Хозяйка удовлетворённо пожевала губами.

— У вас ловкие руки, — заметил Пётр.

— Вы правы. Мои руки могут скопировать любой почерк и отличить на ощупь пять разновидностей льда, соответствующих пяти степеням одиночества. — Ворожея помолчала. — Скажите, знакомы ли вы с Таро?

Пётр ожидал, что гадалка спросит об этом, и заранее решил не настораживать её своей осведомлённостью.

— Так… — Он неопределённо повёл рукой в пространстве. — Петь не умею, но люблю.

Большею частью пребывая в области довольно конкретного знания, Пётр Легкоступов, тем не менее, на рубежах своих чувств и мыслей постоянно замечал какие-то тени, движения и шорохи — что-то вроде призраков бокового зрения, потусторонней музыки в гудящем тоннеле подземки. При этом таинственность и неуловимость пограничных движений странным образом выступали гарантами их истинности: ведь чувства непосредственные — Пётр полностью отдавал себе в этом отчёт — постоянно обманывают человека: язык наделяет перец качеством огня, зрение приписывает чашке свойства отражённого ею света, слух жалует рояль особенностями колеблемого воздуха — и так во всём. Но что-то иное грезилось порой Легкоступову за привычным фасадом предметов — невнятный пожар в недрах всякого вещества. Это иное манило и пугало его, ибо он, имея подчас способность с холодным вниманьем взирать на червя, будильник, сурепку, понимал, что увидеть сущее во всех его проявлениях таким, каково оно есть — своего рода самоубийство.

Гадалка проворно отделила двадцать два старших аркана от колоды «малого ключа» и принялась — по правилам, левой рукой — раскладывать их на середине стола. Вскоре на гобеленовой скатерти сложился треугольник по семи карт в каждой стороне, а оставшийся Безумец лёг в центр фигуры.

— Это — Божество, непознаваемая сущность мира. — Хозяйка очертила треугольник ножкой рюмки, которую только что допила до конца. — А это — человек. — Она указала на Безумца.

Отставив рюмку, она взяла колоду младших арканов и начала выкладывать вокруг треугольника большой квадрат — по четырнадцать карт в стороне, сообразно мастям: чаши, пентакли, жезлы и мечи. Легкоступову всё это было в общих чертах известно — и по оккультной литературе, и по практике прошлых гаданий, — однако он не перебивал ворожею, стараясь отметить малейшую фальшь, чтобы определить для себя меру доверия к предсказанию.

— Квадрат — это ощутимый и зримый физический мир, — продолжала хозяйка, — он равен ядру — Безумцу, и это значит, что весь зримый мир отражается в сознании человека — он есть сумма его представлений о мироздании. Но помимо сознания, в Безумце заключена душа — она есть центр треугольника непознаваемого мира. Выходит, что Безумец окружён двумя мирами, и оба они, в свою очередь, отражены в нём. Таковы представления Таро о сакральных связях между Божеством, человеком и вселенной.

Точным кошачьим движением, с каким-то первобытным магизмом (так обезьяна ловит на лету стрекозу, небрежно вынимая её из воздуха) гадалка взяла графин и наполнила свою рюмку. Пётр, не жалуя торопливость в подобных делах, качнул головой и от «ежевичной» отказался.

— В Таро нужно входить осторожно, маленькими шажками, как Аладдин входил в город духов, — доверительно сообщила ворожея, — чтобы величие лестницы миров не показалось новичку безосновательным, обещающим, но не дающим. Или же, наоборот — чтобы Таро не взорвало своим великолепием слишком узкий мозг. — Хозяйка поднесла рюмку к губам и, запрокинув голову, выпила, причём пепельная её причёска, словно шлем Агамемнона, не шелохнулась ни единой прядкой. — Чтобы понять Таро, нужно знать главные положения герметичных наук: алхимии, магии, каббалы и астрологии. Нужно понимать их четверичность — тетрада стихий алхимии, все эти ундины, эльфы, сильфы и гномы, все эти «йод», «хе», «вау», «хе» и астрологические стороны света… Словом, четырём мастям «малого ключа» соответствуют четыре первоначала, четыре класса духов, четыре части человека, четыре апокалиптических зверя и четыре буквы имени Божества. Кроме того, в каждой масти фараон означает огонь, сивилла — воду, всадник — воздух, а вестник — землю. И также по числам. Но без старших арканов вся эта карусель…