Комплекс Ромео - Андрей Донцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут я вспомнил, к кому она уходит.
Да нет… Это не мудрость, это – предательство. И быстрота этого успеха – подлая по сути своей.
Я схватился за лицо, чувствуя, как оно горит, лег на спину и прошептал: «Иди уже скорей… сука».
Я не помню, сказал ли я слово «сука» громко или так тихо, что его невозможно было услышать. Знаю только, что тише, чем остальные слова. По крайней мере, изо всех сил постарался. Изо всех последних сил.
А что бы сказал твой любимый Мураками на моем месте?
Даже не знаю… Что спел бы Шнур, я догадываюсь.
И что сделал бы Американец из «Мисо—супа».
Он взял бы тебя за волосы и выжег бы огнем зажигалки часть твоего лица.
И в эту часть входили бы губы, которые произносили эти слова.
Нам надо расстаться.
Ладно, иди. Пока у меня нет сил бороться с твоим предательством. Ты и так загипнотизирована чьей—то долбаной кредитной карточкой.
Есть вещи, которые нельзя купить за деньги. Для всего остального есть кредитные карточки. У нас тогда их не было. Видимо, тебе и правда стоит поспешить. Вдруг за ними очередь.
Тогда я и вправду был уверен, что во всем виноваты деньги. А точнее будет сказать, что не деньги во всем виноваты, а их постоянное отсутствие.
Конечно, было бы странно, если бы ты слушала со мной группу «Ленинград». Это была бы уж совсем идиллическая картина. Но ведь это тоже не выход. Ты сама это поймешь. Если нет – я тебе объясню это потом, когда отойду от этого удара.
16
И чего ей не хватало? Через два часа мы должны были сидеть в «Цинике» и пить водку с актерами из Екатеринбурга, приехавшими в ТЮЗ на гастроли.
«Если я еще хоть минуту пробуду в этом городе – я кого—нибудь убью!»
Так говорил один из героев гениального фильма «Страх и ненависть в Лас—Вегасе». Перед этим он долго кружился на карусели. Я готов был сыграть свой этюд со всей необходимой степенью достоверности. Перед этим я долго кружил по центру города. И такая же мысль пришла в голову мне.
«Если я еще хоть минуту пробуду в этом городе – я кого—нибудь убью!»
Значит, пора сваливать.
Поверьте, многие покидают Петербург не из—за сырого климата, а из—за простого человеческого желания не усугублять своими действиями криминогенную обстановку северной столицы.
Все, кого я встречал, – в метро, на улицах, за ларьками с шавермой, – все были связаны с театром, а все, кто был связан с театром, знал о моем поражении. О том, что меня кинули. Был счастливый и могущественный Ромео, стал слоняющийся без толку Лузер. Вот так: Лузер вместо Ромео. Бредущий по мокрым улицам Питера не с потерянным взглядом, нет. С потерянной напрочь головой. С потерянным в пространстве ширинки членом. А главное – с потерянным сердцем. И что хуже всего – казалось, что с потерянным навсегда.
17
Про людей, которые меня окружали в Питере в то время, можно было смело складывать грустные матерные блюзы один за другим – без остановки. Среди них можно было разыгрывать номинацию «Неудачники года». С привлечением телевидения, радио и прессы разыграть премию «Главная тоска». Я органично вписывался в их недоброе окружение. Так часто бывает, что лузеры притягивают друг друга. Деньги к деньгам, лузеры к лузерам.
Трижды я заходил к Сереге Маслову в редакцию и трижды заставал его трахающимся в кабинете корректуры. Становилось понятным, на что убиваются главные журналистские силы. Дверь в кабинет была открыта, и его массивная задница маячила на столе, двигаясь в ритме печатной машинки. Чуть позже он пропал в Чечне и стал на месяц главным героем Северной Пальмиры. Пропавшие журналисты обречены становиться героями благодаря трудолюбивому жужжанию перьев своих соратников, чего не скажешь, например, о пропавших дворниках, бомжах, учителях и проститутках. Тем более о пропавших с экрана актерах – зачастую это сродни для них уходу из жизни.
Слезая с очередной корректорши в любимом им стиле женщины—вамп, Серега выходил со мной покурить на улицу, щедро делясь энтузиазмом и поливая грязью Большой драматический театр, благо тот находился в этот момент в поле его зрения.
Это не прибавляло энтузиазма во мне, но позволяло создавать иллюзию непрерывного общения с миром внешним. Останься я дома на неделю и, кажется, навсегда ушел бы в себя. Волей—неволей друзья свою функцию выполняли.
У режиссера Безногова занялась бизнесом жена. Дела предпринимательские неожиданно и быстро пошли в гору. Кто бы мог подумать, что в производстве полиэтиленовых пакетов для супермаркетов скрыт такой бешеный экономический потенциал. Чем лучше шли дела у бизнес—леди Безноговой, тем занудней и депрессивней становились текущие спектакли Безногова—режиссера, проходившие и без того в та—ких городах и весях, названия которых, казалось, не подразумевали не только наличие там театра, но и возможности туда добраться иначе как ломоносовским пешим ходом. Последняя постановка называлась «Собаки» по повести Коневского «Овраг», и все драматическое действие сопровождалось диким собачьим воем в исполнении истосковавшейся по большим ролям труппы какого—то захолустного театра.
Во время моего визита госпожа Безногова, стоя рядом со своим джипом, призывала своего супруга немедленно приступить к исполнению отцовского долга – сидению с четырехлетним сыном до полуночи. Так как он не отвечал на звонки и на стук в дверь, монолог звучал под окном в отменном питерском колодце на углу Барочной и Большой Зелениной.
– Я не верю, что у нее встреча по работе в семь часов вечера. Нет, я, конечно, не против посидеть. Но я ей не верю. И я знаю, зачем она ездит в Ригу по выходным.
– Я опаздываю, мудак.
– Не верю! – убедительным рыком Станиславского кричал режиссер ей в форточку. По роду своей деятельности что—что, а «не верить» он имел полное право.
– Уж я—то знаю, в чем заключаются эти бизнес—поездки… Уж я—то знаю, сколько в Риге одиноких русских мужиков… Не верю! Ни единому слову не верю!..
Я не был хорошим человеком, но чужие проблемы усиливали мой внутренний негативный эмоциональный фон вместо того, чтобы вызывать вполне современное чувство легкого временного облегчения.
Один из подающих самые большие надежды в городе художников—декораторов в глубоком творческом раздумье слонялся по набережной и увидел его – глобус, который должен был стать украшением стола главного персонажа.
Старинный глобус находился на переднем сиденье припаркованной иномарки. Как разглядел его пытливый худо—жественный глаз – одному богу известно. Пятнадцать минут ожидания, показавшиеся целой вечностью, не принесли ожидаемого результата, и, разбив стекло, декоратор устремился ближе к сценическому пространству. Первым же человеком, которого сбил выронивший глобус беглец, был хозяин машины.
А двое друзей просто покинули этот мир от передозировки.
Двое совершенно разных друзей, в совершенно разных компаниях перебрали совершено разных по цене наркотиков. Несмотря на совершенно разные по статусу места захоронения – конец истории можно признать совершенно одинаковым.
Я был против наркотиков. Всегда.
Лучше прятаться от четырехлетнего сына, украсть глобус и пропасть в Чечне, чем закончить жизнь так.
18
Не знаю, как в других городах, а в Питере это прошло по моим старшим знакомым, как война – у кого два человека из десяти одноклассников, у кого три человека из одиннадцати… Как ни крути – арифметика получалась страшная.
Я рос в Питере во времена, когда мода на сражения улица на улицу уже прошла. Но знать в своем дворе всех – еще было необходимой мерой предосторожности. Особенно важно в этом смысле было попечительство старших. Важно для парней, проводящих целый день на улице, а не дома с бабушкой у телевизора. Чем мы могли ответить, кроме самоотверженности на футбольных полях, волейбольных площадках и всегдашней готовностью поддержать любое спортивное мероприятие? Разве что выполнением череды мелких поручений: кого—то выследить, за кем—то пронаблюдать, кому—то подарить цветы, кому—то прикупить травы…
Их—то, «старших», и косила судьба на наших глазах с поразительной настойчивостью. Если прибавить к погибшим от наркотиков погибших от ножей и черепно—мозговых травм на улицах и в подворотнях, то не скажешь, что у нас была такая уж беззаботная молодость. Пройдите по питерским кладбищам и посмотрите на могилы ребят семидесятого—семьдесят пятого годов рождения, похороненных в возрасте шестнадцати—двадцати шести лет. Может показаться со стороны, что в России в это время шла война с беспощадными захватчиками.
Только не надо говорить, глядя на уродливые фото на эмали: «Наверное, бандиты». Если все это бандиты, то где, по—вашему, хоронили их жертв? Тоже ведь не в братских могилах… Спасибо прославленной в сериалах питерской милиции и еще недостаточно развитой и прославленной наркодилерской сети, что хоть кого—то сберегли. Возвращаясь из деревни после проведенного там лета, в сентябре я подводил печальные итоги: количество людей, которых я уже никогда не мог увидеть. Крышки гробов, выставленные напоказ у подъездов шестнадцатиэтажных панельных домов, пугали и в течение года, но за лето происходило нечто невероятное. Может, я и выжил только благодаря отъездам в деревню. И это были реалии Питера того времени. Три трупа накопительным итогом к десятому классу – нормальная статистика.