Я вспоминаю... - Федерико Феллини

Мальчишкой я хорошо свистел. Мать как-то похвалила меня; ее похвала привела к тому, что потом в доме только и слышали что мой свист, и это всем изрядно надоело. К счастью, и мне тоже.

В младших классах я пел, и учителям нравился мой голос. Он был довольно высоким. Мне говорили, что с годами он понизится, но больших перемен не произошло. Меня поощряли, и потому я пел: мне больше нравились похвалы, чем само пение. Меня всегда стимулировало одобрение, а не критика. Я пел до тех пор, пока мой брат Рикардо не пошел в школу. Он пел гораздо лучше меня. У него был действительно прекрасный голос. Можно сказать, дар Божий. Учителя пришли в полный восторг. Так я перестал петь. И с тех пор никогда больше не пел. На общественных сборищах, где поется гимн или что-нибудь в этом роде, или на дне рождения друга я стараюсь не участвовать в пении и только притворно шевелю губами. Надо сказать, я никогда не переживал, что бросил петь.

Что до Рикардо, то он нашел применение своему таланту в том, что пел на свадьбах наших друзей. В «Маменькиных сынках» он тоже поет на свадьбе. Пение доставляет ему радость, но из-за того, что оно дается ему так легко, он, на мой взгляд, недостаточно ценит свой голос. С таким голосом он мог бы стать профессионалом и петь в опере, а не только на свадьбах. Но для этого ему не хватает стимула.

Я верю, что Рикардо мог бы стать выдающимся певцом, и; эта уверенность не связана с тем, что он мой брат. В Италии, где множество людей поет, нужен определенный баланс удачи и упорства, чтобы пробиться. Впрочем, если повезет, то много упорства и не надо. Рикардо же, который совершенно лишен пробивной силы, нужно было очень много удачи. А также одобрения. Если повезет сразу, когда ты этого еще и не ждешь, то с такой поддержкой ты получаешь необходимую энергию и двигаешься дальше. Это случилось со мной.

Но больше всего я уважаю тех людей, которые, постоянно терпя неудачи, не теряют уверенности в себе и возобновляют попытки пробиться. В такой борьбе труднее всего сохранить уважение к себе. Не могу точно сказать, как бы я вел себя, если бы мне не повезло и борьба затянулась. Ведь я даже толком не знал, чего хочу; хорошо еще, что узнал вовремя. В конце концов, что мне еще оставалось?

Мне всегда хотелось вставить в какой-нибудь фильм историю своей первой любви, но каждый раз она не укладывалась в сюжет, и, кроме того, я боялся, что это может показаться банальным, ведь подобная мысль уже многим приходила в голову. Первая любовь — такая тема, о которой многие хотят рассказать. Когда мне было шестнадцать, я увидел девушку неземной красоты, она сидела у окна в доме неподалеку от того места, где я жил. Хотя я никогда не видел ангелов, в моем представлении они выглядели именно так.

Она жила очень близко от меня, но я не был с ней знаком и даже никогда прежде не видел. Может быть, я просто не был готов раньше к такой встрече. Я понимал, что должен с ней познакомиться, но не знал, как это лучше сделать. Время было другое, и этикет был другой — допотопный.

Я подумывал было нарисовать на заледенелом окне ее портрет, сопроводив кратким посланием, но потом решил, что это будет слишком уж утонченным поступком. Не подпишись я, она не поймет, кто ее нарисовал, да и подпишись, — не поймет тоже. Кроме нее мое послание прочтут и другие. В том числе ее родители. И лед на стекле может растаять.

В конце концов я решил, что лучше всего действовать открыто. Я нарисовал ее портрет по памяти. А проходя мимо окна, протянул ей рисунок. Улыбаясь, она грациозным движением приоткрыла окно и взяла листок. На обратной стороне я написал несколько слов, приглашая ее прийти на всем известный пятачок в Римини.

Девушка явилась точно в условленное время. Я уже ждал ее с цветами. Она была пунктуальна; это качество я ценю в женщинах, в мужчинах, впрочем, тоже. Оно — то уважение, какое мы проявляем к другому человеку. Я всегда считал, что на свидание к женщине нужно приходить раньше срока и ждать ее, В тот давний день я явился на место встречи так рано, что к моменту появления своей дамы изрядно настоялся. Я воображал, что она не придет, и уже подумывал о том, чтобы уйти. И тогда все сомнения перевел бы в разряд реальных истин.

С этого времени мы регулярно гуляли вместе, катались на велосипедах и устраивали пикники, на которые я всегда приносил отцовский сыр пармезан.

В своих мечтах я целовал ее. Мечты эти были чрезвычайно романтичны и исключительно благородны. Я боготворил ее и вызволял из многих безнадежных ситуаций, побеждал угрожавших ей драконов, людей и всех прочих. Девушке было всего четырнадцать, и я не решался поцеловать ее, боясь таким образом спугнуть свою музу. Кроме того, я в свои шестнадцать лет еще ни разу не целовался и не знал толком, как это делается.

Наши отношения внезапно оборвались. Я передал своей возлюбленной через ее брата любовное письмо, на которое тот должен был принести ответ. Мальчика перехватила моя мать, которая предложила ему в мое отсутствие полакомиться соблазнительно выглядящим пирогом. У нас всегда дома была вкусная еда. Глупый мальчишка настолько увлекся пирогом, что совсем забыл о письме, оставив его прямо на столе, и мать не замедлила его прочесть.

Конечно же, она сразу подумала о самом плохом. Не сомневаюсь, что в самых смелых своих мечтах я не мог вообразить ничего, что могло бы сравняться с ее догадками: ведь мое понимание греха было не столь изощренным, как ее. Мать тут же направилась в дом девушки и, вызвав родителей моей подружки, обвинила их дочь в том, что она соблазнила ее сына. Ах, если б это было правдой!

Родители девушки отнеслись к подобным обвинениям, как к безумному бреду (чем те по сути и являлись): они ни секунды не сомневались в невинности дочери. Однако, решили все же не портить отношений с соседкой, жившей через улицу. Хотя я не присутствовал при этой сцене, думаю, что мать в сознании своей правоты являла грозное зрелище.

После всего этого я был так сконфужен, что и подумать не мог, чтобы пойти к даме сердца. Я был не мужчиной, а всего лишь ребенком. Всю свою жизнь я оставался трусом — и в физическом, и в эмоциональном плане. Я не выношу споров и всеми силами стараюсь избежать объяснений и ссор, особенно с женщинами.

Вскоре ее семья переехала в Милан. Не сомневаюсь, что это никак не было связано со мною. По этому поводу я переживал противоречивые чувства. Было грустно, что никогда больше я не увижу этого ангела, но в то же время был благодарен судьбе за то, что удалось избежать постыдной сцены встречи со своей возлюбленной.

Но то был еще не конец. Спустя несколько лет, уже в Риме, я получил от нее письмо, в котором она сообщала свой номер телефона. Я позвонил ей в Милан. Она пригласила меня навестить ее. Наша встреча была чудесной. Моя детская подруга вдохновила меня на написание нескольких рассказов. А я ее — даже на большее. Она стала журналисткой и спустя годы написала целый роман о наших отношениях, который я не читал, но о котором слышал. Несомненно, что в этом roman a clef [7] я был героем, а она героиней. Похоже, она помнила больше меня о прошлом — и не только о нашем детском романе, но и о том, что было между нами во время свидания в 1941 году. Тогда я еще не встретил Джульетту.