Возвращение мессира. Книга 1-я - Владимир Лисицын

Что с нами сталось? – спросил ОН, беря её руку и щупая пульс.

Та посмотрела на НЕГО, как на Спасителя, и произнесла: «Он – кот».

А кто же он ещё? – сказал «доктор», тут же отпустив её руку. – Конечно – кот. А вы не обращайте на него внимания, и всё пройдёт. Была гроза, потом – солнце. Теперь, вот – свадьба. А вы как думали? Перегрузки. Сто пятьдесят грамм водки – и всё, как рукой снимет! – сказал «психолог», обращаясь к ней и ко всем окружающим.

Толпа весело оживилась. В её недрах раздался бутылочный звон и перед Мессиром возник стакан до верху наполненный водкой. Стакан держал тот самый Коля, умоляя «доктора» выпить за здоровье его жены.

Спасибо, не могу, – ответил «доктор», положа руку на сердце, – мне ещё работать.

И ОН двинулся обратно сквозь говорливую толпу народа, увлекая за собой молчаливого Голицына.

Когда они вышли из народа, Мессир, со знанием дела, сказал Голицыну, – нам сюда, – и указал тростью направление дальнейшего их движения.

Голицын же, в свою очередь, со знанием дела, поспешил разочаровать его, – там тупик.

Как – тупик?

Там – Дон.

А говорите – тупик. Дезинформируете. А Седой своё дело знает. У него – нюх. А что это за благословенный переулок такой, – стал ОН крутить головой, ища на домах и заборах табличку с названием переулка.

Да, Мессир, это действительно переулок – «Державинский» называется, – всё же проявив свои знания, сказал Голицын..

О! Это тот самый, как это: «… старик Державин нас заметил, и в гроб, сходя, благословил»?

О! Вы и это знаете?

А как же.

Но вряд ли это в честь того – пушкинского Державина. А впрочем – чем чёрт не шутит.

Мессир промолчал, и широко зашагал, изящно переставляя свою трость и стуча каблуками туфель по асфальтово-булыжной мостовой, ведущей к Дону. Голицын пожал плечами, глянул на непривычно-голубое небо, и последовал за своим непредсказуемым гостем».

@ @ @

5. Москва – Беслан

В тот день, на этом месте текста, Виталий выключил компьютер. Ему вновь стало не по себе. Он собрал стол, всё расставил по местам. Долго слонялся по квартире – из комнаты в кухню и обратно, и снова, и не находил себе места. И, поскольку, погода вроде распогодилась, решил поехать к своей, как теперь говорят, «гражданской жене», а заодно,

и пройтись по городу. Переодевшись, и помолясь на маленькую иконку Пресвятой Богородицы, он вышел в прихожую, надел туфли, и крикнул матери, что уходит.

Мать засуетилась, вышла из своей комнаты и спросила:

Куда?

Да что же ты всё кудакаешь! – взбеленился Виталий, – сколько ж можно тебе говорить?! Как учили ваши же родители – «далеко ли идёшь» или ещё как!

Фу, да ладно! Умничаешь!

Я к Ларисе.

Тю! А она разве не в школе – не на работе сейчас?

Ну и что, у меня же ключи есть.

Ну, езжай, я что. Ты ж её ещё не видел, как она с моря приехала.

Виталий доехал на маршрутке до центра города. Там пошёл пешком. Город жил: шли загоревшие барышни, уже вернувшиеся с курортов, и держащие у своих ушек – мобильники, шли такие же дамы, не желающие ни в чём уступать этим барышням; работали магазины и аптеки, размножившиеся, как кролики; кое-где появились био-туалеты, что для этого города было большим достижением. Стало больше кафе и ресторанов, много было столиков прямо на улице, был свой «Макдоналдс» – всё было. И всё это радовало его. Но всё это было чужим. Он не жил в этом – он наблюдал это.

«А вот и ещё один «алкающий в пустыне» – подумал Виталий, видя, как ему наперерез, от остановки на улице «Семашко», ринулся местный поэт – Грунько.

Привет, старик, – обрадовано произнёс тот на ходу, протягивая Виталию свою руку.

Привет, – ответил, улыбаясь, Виталий, и здороваясь с ним за руку.

Грунько, как всегда, был несвеже одет, и лицо его было несвеже. Таким он был до «Перестройки», во время неё и после. Так что Виталию нечему было удивляться. Но надо сказать, что Саша Грунько был знаменитый поэт. Его выделяли даже его коллеги поэты. В коммунистические времена – его, конечно же, не печатали. Нет, у него не было прямых антисоветских стихов, но то о чём он писал, и каков он был сам – не влезало ни в какие официальные рамки. Но во времена «Перестройки» кто-то издал сборник его стихов, о нём сделали фильм, по-моему – Петербургское телевидение, но теперь – о нём все забыли. О нём просто негде было помнить. Теперь – совсем не стало тех мест, где бы могли помнить поэтов.

Слушай, старик, – обратился Грунько к Виталию, своим распевным слогом, – выручай, а то умру.

Не надо умирать, – ответил тот, глядя ему в глаза.

Тогда, выручай, старик – дай десять рублей.

А что, сейчас на десять рублей можно выпить? – удивился Виталий, запуская руку в карман своих брюк.

Да-а, – со знанием дела, уверил его Грунько.

Виталий достал из кармана десятирублёвую бумажку, и отдал её просящему.

Старик, ты всегда был человеком. Спасибо тебе. Дай мне сигарету.

Виталий вытащил из пачки несколько штук «Примы», поделился с поэтом, и сказал ему:

Ну, что ты здесь делаешь – среди этих городских камней?! Ты же, с весны, всегда уезжал в Танаис, и прекрасно себя чувствовал. Зачем ты не в Танаисе?

Старик, у меня же сумасшедшая жена, – протянул он, – в прямом смысле слова, – уточнил он, – я сейчас с ней проживаю. Ладно, не хочу об этом. Ты же знаешь, Жорка Булатов умер, – обречённо заговорил он о другом поэте.

Знаю. Ты мне говорил.

Да? А ты – где сейчас?

Нигде. Я тебе уже говорил.

Как, вообще – нигде? – в который раз, при их встрече, на этом же месте, удивился Грунько. – Ну, как же так, старик? А твоя бывшая, слыхал я, депутат.

Да не депутат она. Сколько тебе можно говорить?! Начальник Управления она.

Ну, да. Старик, послушай стихи.

И Грунько прочитал несколько своих стихотворений.

Ну, как? – спросил он своего слушателя.

Хорошо, – уважительно ответил Виталий.

И ещё, за что Виталий уважал поэта Грунько – за то, что тот, с полным участием своей души, мог прочитать наизусть стихи многих и многих русских поэтов. Уважал, и завидовал этому его таланту.

Извини, Саня, но мне надо идти, – с некоторым неудобством проговорил Виталий.

И они распрощались.

Потом, Виталий вышел к «старому базару», повернулся в сторону Собора Рождества Пресвятой Богородицы, помолился Ей, взирая на позолоченный купол с крестом; сел в

другую маршрутку и поехал на «Западный». Но тут же, сразу за мостом через железную дорогу, попал в пробку – клали новый асфальт, улучшали дорогу. Движение остановилось

от памятника стачки рабочих железнодорожных мастерских «1902 года» и до стадиона «Локомотив»! Тут он проклял всё: и этот дурацкий памятник, перед глазами; и себя, что

решился на эту поездку; и этих добродетелей, что прокладывали новую дорогу, видимо, экономя на «ночных»! – Хорошо же они считать научились – «на говне – сливки

собирают»! В час пик-то! И солнце, как назло, разошлось – припекает фундаментально. Он повернулся к заднему стеклу – за ними стоял авто хвост, которому не было конца! – А вот, интересно, выдержит ли этот мост такую массу машин, ставших на нём одновременно

и на долго? Мост-то, по-моему, тоже аварийный. Рухнет мост, а под ним, вон – два состава стали, с нефтью. А тут вот и две заправочных: «ЮКОС» – с одной стороны дороги, и – с другой стороны. Три вокзала. А вон и стратегический железнодорожный мост через Дон, связывающий север и юг России. Да-а, в копеечку им вылетит такой ремонт. Не говоря уж о людских жертвах. Какой ужас!!

Ничего такого! не случилось. Но нервы были потрёпаны в очередной раз, очередным, казалось бы, банальным, случаем. Он открыл двери и вошёл в тихую безлюдную Ларисыну квартиру. Открыл настежь кухонное окно и балконную дверь. Разделся, вышел на балкон – ему тут было хорошо: большие тополя, берёзка внизу, кусты сирени, ещё какие-то деревья; а в воздухе ощущалась близость реки. На этом балконе – он был как на даче. Сюда он брал с собой нужную ему книжку. Здесь он перечитывал Историю запорожских казаков, Древнерусскую литературу, Карамзина и Соловьёва и ещё много чего. А когда темнело, он любил посидеть здесь – поразмышлять, до самой глубокой ночи. И просыпаясь ночью, он выходил сюда, наблюдал звёзды, засматривался на вышедшую из-за горизонта домов и деревьев, и быстро проходящую мимо – яркую Венеру. И так – до самой зимы.

Потом пришла с работы Лариса, загоревшая и обрадованная тому, что увидела открытые двери балкона и окна – значит, он пришёл! Она была пышной и, в принципе, очень жизнерадостной женщиной. Но за последние несколько лет – её подкосила – нет, не болезнь, а атмосфера теперешней школьной жизни. Она отдала школе всю жизнь. Он помнит её влюблённой в своё дело, помнит – с каким энтузиазмом она рассказывала об