Изабелла Католичка. Образец для христианского мира? - Жозеф Перес

Языковая эволюция оставила свой след в поэтических сборниках того времени, называемых «кансьонерос». Так, в «Кансьонеро Баэны» вошли стихи, популярные при правлении Хуана II Кастильского (1406-1454), а в «Кансьонеро Стуньиги» — стихотворения, которыми чествовали при дворе короля Альфонса V Арагонского, называемого Благородным (1416-1458). «Кансьонеро Эрберея Дезэссара», о котором мы упоминали, отражает тенденции, бытовавшие в придворной и литературной среде Наварры приблизительно в 1460 году. В этих трех «кансьонерос», а также в других, менее известных сборниках, преобладали произведения, написанные на кастильском языке, тогда как авторы многих из них были португальцами или каталонцами. Их литературные сюжеты и эстетические вкусы сходны, что свидетельствует о культурном единстве, о чем мы уже писали выше: народы полуострова, разделенные политическими границами, осознавали свою принадлежность к единой культурной общности; будучи португальцами, кастильцами или каталонцами, все они чувствовали себя испанцами.

Расцвету кастильского языка в XV веке сопутствовал рост могущества Кастилии, ставший показателем той жизненной силы, которую заключали в себе ее экономика и демография. Ученый-гуманист Небриха (1440-1522) предвидел этот расцвет уже в 1492 году, в год взятия Гранады и первого плавания Христофора Колумба! 18 августа ученый представил на суд королевы свой последний труд, грамматику кастильского языка. Труд незаурядный: вплоть до сего времени не было составлено ни одной грамматики, посвященной народному языку[26]. Изабелла была удивлена: кому и как может принести пользу подобное произведение? Ответ последовал не от Небрихи, а от Талаверы, нового архиепископа Гранады: варварским народам, подчинившимся Испании, нужно будет дать закон и навязать язык победителя; эти нации будут изучать кастильский язык, подобно тому, как народы, попавшие во власть Рима, изучали латынь. Именно так грамматика Небрихи нашла свое оправдание. О чем тогда думал Талавера? Вряд ли о колонизации Америки: в тот момент каравеллы Колумба не достигли даже Канарских островов. Скорее всего, его мысли текли по руслу, открывшемуся после недавнего завоевания Гранады, — он думал о великом крестовом походе против ислама, в ходе которого Испания обоснуется на берегах Северной Африки и освободит Гроб Господень...

Подобные намерения и помыслы свидетельствуют об уверенности, порожденной успехом, и доверии к будущему, появившемуся, конечно, благодаря Провидению, но также благодаря заслугам королей и порядку, воцарившемуся в Кастилии. Из Гранады были изгнаны мавры; объединенная Испания стремилась к новым победам; вот почему она нуждалась в едином языке. Небриха подхватит мысль Талаверы: «Когда мы размышляем о древних произведениях, написанных ради того, чтобы сохранить память о прошлом, на ум не может не прийти мысль о том, что язык всегда является верным спутником власти; оба они рождаются, развиваются и расцветают в одно время, в одно время они же и угасают».

Siempre la lengua fue companera del imperio: культурное превосходство всегда сопутствует превосходству политическому — и экономическому, добавим мы сегодня. Идея эта не нова: Небриха взял ее у итальянского гуманиста Лоренцо Валла, который, разумеется, имел в виду латынь — латынь, пришедшую с римскими легионами; латынь, позволившую установить закон и распространить более развитую культуру[27]. Испания — наследница Рима; кастильскому наречию суждено стать испанским языком, языком универсальным, каким в свое время была латынь. Эта идея витала в воздухе. Испания 1492 года уверена в себе и в собственной миссии, горда своими успехами. Шесть лет спустя, в 1498 году, посол католических королей в Риме Гарсиласо де ла Вега (отец одноименного поэта) сознательно нарушил дипломатический обычай, заявив в присутствии папы и представителей Франции и Португалии о превосходстве кастильского языка над всеми другими языками христианского мира. Однако в 1498 году кастильский язык был еще далек от проторенного пути: лишь через век испанская литература, которую никто и не помыслит называть кастильской, завоюет сердца образованных европейских читателей, а испанизмы в большом количестве проникнут во французский язык, на котором говорили во Франции во времена Людовика XIII. Небриха предвидел это[28]. С 1492 года кастильский язык одержал верх над другими языками Иберийского полуострова, превратившись в язык культуры. Факт этот примечателен еще и тем, что данная эволюция была спонтанной: никакое политическое давление не заставляло поэтов Каталонии, Валенсии и тем более Португалии писать на кастильском наречии; они пользовались им по доброй воле, признавая превосходство языка, принадлежавшего самой динамичной политической группе полуострова. В 1611 году лексикограф Себастьян де Коваррубиас отметил этот факт в своем «Сокровище кастильского, или испанского, языка». В 1737 году это подтвердил и Грегорио Майанс-и-Сискар из Валенсии в своих «Началах испанского языка»: «Под испанским разумею я тот язык, на котором мы, испанцы, говорим, когда желаем, чтобы нас поняли окружающие». Кастильский в конечном счете стал испанским языком точно так же, как тосканский язык стал итальянским; иными словами, это не только язык, на котором говорят в его родной местности, — это язык, распространившийся за ее пределами и обогатившийся областными вариантами, что не мешало ему при этом оставаться самим собой.

2. ОТ ИСПАНИИ ТРЕХ РЕЛИГИЙ ДО ИНКВИЗИТОРСКОЙ ИСПАНИИ

В период с 1478 по 1502 год Изабелла и Фердинанд приняли три взаимодополняющих решения: они добились от папы создания инквизиции, изгнали иудеев и обязали мусульман Кастильской короны перейти в католическую веру. Все эти меры преследовали одну цель: установление единства веры. Так закончился длительный период, который принято идеализировать, — период, когда на территории Испании якобы в добром согласии жили приверженцы трех религий Священного Писания. Это красивый, но ложный постулат. Не стоит путать толерантность со свободой мысли и совести. Отношения между мусульманами, христианами и иудеями, установившиеся на Иберийском полуострове в период с VIII по XV век, были и оставались напряженными. Главенствующие религии (ислам, а затем христианство) терпели, если угодно, присутствие «иноверцев», но глагол «терпеть» в данном случае заключал в себе пренебрежительный оттенок. Терпеть существование другой религии значило мириться с соседством тех, кого осуждали, но не могли изгнать в силу различных причин: либо на это не хватало средств, либо с такими соседями мирились как с неизбежным злом[29]. Так повседневная мораль осуждает прелюбодеяние, но оно настолько распространено, что преследование его законом превратило бы жизнь многих в один нескончаемый конфликт. Следовательно, «мириться» или «терпеть» — значит закрывать глаза на сей факт, даже если это ведет к ослаблению предписания или способствует его нарушению.

Против подобной терпимости, напоминавшей своего рода снисходительное отношение к заблуждениям, выступал пастор Рабо-Сент-Этьен, говоря от имени протестантов Франции на заседании Национальной Ассамблеи 22 августа 1789 года: «Ваши принципы базируются на том, что свобода мысли и голоса — это право неотъемлемое и незыблемое [...]. Я требую французских прав для двух миллионов дееспособных граждан. Им нужна отнюдь не терпимость — они требуют свободы! Терпимость! Призрение! Прощение! Милосердие! Все это в высшей степени несправедливые идеи в отношении инакомыслящих, поскольку истинно то, что различие религий или воззрений не является преступлением. Терпимость! Я требую, чтобы это слово запретили — и оно будет запрещено, это несправедливое слово, изображающее нас гражданами, достойными сожаления, виновными, которых прощают!»[30]

Испания трех религий

 В средневековой Испании допускали сосуществование религиозных меньшинств, однако никто не был расположен признавать их равными главенствующей религии. Немногие готовы были задуматься над притчей о трех перстнях — над этим древним преданием, положенным в основу драмы «Натан Мудрый» (1778-1779) немецкого писателя Лессинга. Султан Саладин, желая поставить Натана в затруднительное положение, потребовал от него ответа: какая религия — христианство, иудаизм или ислам — является истинной. В ответ Натан рассказал притчу об отце семейства, который, почувствовав приближение смерти, задумался о том, кому из сыновей своих он должен отдать знак первенства — драгоценный перстень. И тогда велел он сделать еще два перстня, как две капли воды похожих на первый. Таким образом, каждый из сыновей получил по перстню, но кому же из них достался настоящий? После раздумья судья заявил, что он не может разрешить этот спор: три сына — в которых читателю не составит труда узнать три религии Священного Писания — равны перед Богом, подобно тому, как неотличимы друг от друга три перстня. Их отец поступил мудро, отказавшись отдать предпочтение одному из своих чад. Его сыновья должны извлечь из этого урок: им нужно уважать друг друга, ибо никто из них не может быть уверен в том, что является владельцем настоящего перстня — или хранителем истинной веры. В интересующее нас время ни мусульмане, ни христиане, ни иудеи не были готовы признать за другими свободу вероисповедания — иными словами, они отказывали иноверцам в их «праве на ошибку» и не принимали их точки зрения. Все они были в равной степени убеждены в том, что именно их народ является хранителем истины; они и только они почитают истинного Бога. Именно в этом смысле средневековая Испания была «толерантна»: она допускала присутствие религиозных меньшинств как крайнее средство, навязанное историей. Появление христианских сообществ в мусульманской Испании и мусульман в христианских королевствах (не говоря об иудеях, осевших повсюду) стало возможным лишь в силу обстоятельств. В исламских землях, правда, закон о зимми (dhimmi) предусматривал для «народов Священного Писания» (иудеев и христиан) особые условия: их не принуждали переменить веру; за ними признавали особый статус, что, однако, не означало равного с мусульманами положения — напротив, христиане и иудеи были ущемлены в гражданских и юридических правах. Тем не менее этот статус позволял им сохранять не только свое имущество, но и свободу вероисповедания, а также юридическую автономию: они самостоятельно управляли своими общинами. Взамен эти неверующие были вынуждены платить обременительные подати. Иудеи быстро влились в мусульманское общество. В качестве делового языка и языка культуры многие из них избрали арабский — вот почему власти охотно поручали им непопулярные виды работ (например, сбор податей). Нередки случаи, когда иудеи занимали посты на высших уровнях власти, но в данном случае речь идет скорее об исключениях, о личном продвижении. В целом же подавляющее большинство их единоверцев жили более чем в скромных условиях. Кроме того, социальное положение «придворных иудеев» провоцировало гнев толпы, что приводило к преследованиям и гонениям евреев в трудные времена. Высокие должности, занимаемые ими, явно противоречили закону о зимми, запрещавшему неверующим иметь власть над правоверными. Свержение с вершин власти оказывалось столь же быстрым, сколь быстрым было и восхождение. Процветание иудеев в ту эпоху было возможно лишь из-за нестрогого соблюдения мусульманскими властями правил; оно полностью зависело от воли правителей.