Аристотель. Его жизнь, научная и философская деятельность - Елизавета Литвинова

Плутарх рассказывает, что однажды у царя македонского было, по обыкновению, много гостей, в числе их невольный собеседник и гость Каллисфен. Когда Каллисфену подали кубок с вином, то все стали его просить сказать хвалебную речь македонянам. Он выполнил это со своей полугрустной, полупрезрительной улыбкой, но говорил так хорошо, что вызвал неистовые рукоплескания. Гости не могли усидеть на своих местах и забросали его венками. Но царь ему заметил: «На богатую тему нетрудно хорошо говорить, не так легко тебе было бы сказать что-нибудь против нас. А может быть, это было бы полезней, послужило бы к нашему исправлению». Каллисфен согласился и на это; откровенно и смело выставил он недостатки македонян, сказал, что могущество Филиппа целиком создано раздорами греческих государств между собой и заключил свою речь стихом из Эврипида: «В мятежное и смутное время возвыситься могут и злейшие люди». Эта речь возбудила к нему ненависть. Александр сказал: «Всем этим ты убедил нас больше в своей к нам ненависти, чем в ораторском таланте».

Термин, уроженец Смирны, написавший биографию Аристотеля, свидетельствует, что все это с мельчайшими подробностями сообщено было Аристотелю Стрэбом, чтецом Каллисфена. Тот же Стрэб писал Аристотелю, что Каллисфен, заметя сильный гнев Александра, три раза подходил к нему, говоря: «Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный». Аристотель, зная характер Александра, ужасался безумной смелости Каллисфена и совершенно ее не одобрял. Это объясняется не одной житейской опытностью, какою в то время обладал Аристотель, но теми воззрениями на нравственность, с какими мы познакомимся в этике Аристотеля. Основным правилом этики Аристотеля было: «Ничего через меру». Поступки же Каллисфена прямо противоречили этому правилу. Каллисфен, хотя и был воспитан Аристотелем, все хватал через край и потому погиб. Это, может быть, еще более убедило Аристотеля в справедливости его нравственных воззрений. Во всех других отношениях Каллисфен мог служить и служил представителем Аристотеля при македонском дворе. И к науке, и к философии, и к Александру Македонскому он относился так же, как и сам Аристотель.

Нам остается теперь дополнить несколькими чертами историю отношений Аристотеля к Александру Македонскому, которых мы коснулись в первой главе. Приехав в Македонию по приглашению друга своего Филиппа Македонского, Аристотель деятельно принялся за воспитание Александра. Молодой Александр был замечательно щедро одарен от природы. Несокрушимая сила уживалась в нем рядом с большою нежностью и восприимчивостью. Плутарх рисует его живым и целомудренным юношей. Он вскоре всей душой привязался к Аристотелю и говорил сам, что любил Аристотеля не меньше родного отца; отец дал ему жизнь, Аристотель же учил его жить хорошо и любить добродетель. История не сохранила подробностей воспитания великого монарха великим философом, но можно себе представить, какие чувства внушал Аристотель своему питомцу. Он сам в то время был проникнут живейшей ненавистью к Персии и был убежден в гибельности персидского ига для цивилизованных народов. Он сознательно и бессознательно разжигал честолюбие в своем ученике и внушал ему ненависть к Персии. Александр не расставался с «Илиадой» Гомера, и любимым его героем всегда был Ахилл. Любовь к Гомеру была так велика и постоянна, что он и в позднейшие годы никогда не расставался с этою книгою, даже во время походов держал ее у себя днем под седлом, а ночью под изголовьем. Аристотель дал чисто энциклопедическое образование Александру, сообщил ему свои медицинские познания и развил вкус к исследованиям природы. Известно, что Александр впоследствии лечил своих приближенных. Александр рос и развивался не по дням, а по часам и по смерти отца своего вступил на престол двадцати лет от роду. Афинские демагоги ожили и подняли свои головы при известии о смерти Филиппа. В Афинах презрительно относились к молодости Александра, который говорил: «Демосфен называет меня ребенком; под стенами Афин я покажу ему, что я теперь вырос и возмужал». Действительно, афиняне это скоро почувствовали, и надежда на освобождение их покинула снова. Первые шаги Александра на поприще монарха Македонии были не только блестящи, но и прекрасны. Аристотелю выпало в то время на долю счастье видеть, как все посеянное им в душе ученика прекрасно взошло. Мы знаем, что Александр осыпал милостями своего учителя и тратил большие суммы для доставления ему богатых коллекций редких животных, растений и минералов. Любовь его к науке была настолько известна, что покоренные им народы подносили ему свои астрономические наблюдения, которые он передавал Каллисфену для пересылки их Аристотелю. Аристотель с глубокою страстью предавался своим наблюдениям, исследованиям и размышлениям в то время, как от руки его ученика падали городские стены; и в ушах Стагирита постоянно раздавался несмолкаемый гром побед македонского государя. Не так легко было Аристотелю покорять умы афинян. Перед ним преклонялись, у него действительно учились немногие. Семья перипатетиков была не особенно велика. Философия Аристотеля, как мы сказали, заключала в себе чуждый элемент для афинян – естественнонаучную подкладку. Она туго принималась и росла, как сосна, пересаженная из песчаной почвы в черноземную. Слава Александра между тем все увеличивалась, но в то же время сверхъестественные успехи, лесть и поклонение его опьяняли. Он редко приходил в себя, и до Аристотеля все реже и реже доносился его человеческий голос. Радуясь победам его в Персии, Аристотель сокрушался, что победитель покорялся сам персидским нравам.

Мало-помалу Аристотель совершенно охладел бы к Александру, если бы глубокая привязанность к ученику не была вырвана из души его с корнем, оставив, конечно, в ней глубокую, неизлечимую рану. Нибур говорит: Александр в юности был бесспорно привязан к Аристотелю; в этом нет ничего удивительного: тигренок и львенок также лижут руки у тех, кто ухаживает за ними в детстве, и это продолжается до тех пор, пока не разовьется в них зверство. То же можно сказать об Александре: удачи и постоянные войны превратили в зверя этого по природе своей совершенного человека. Добросовестные историки свидетельствуют единогласно, что никаких изображений Александра не уцелело, сохранилось только следующее описание его наружности: черты лица его были чрезвычайно тонки и правильны; цвет лица матовый, нежный; орлиный нос, живые, огненные большие глаза и белокурые вьющиеся волосы; он был среднего роста, строен и гибок. Его тело отличалось удивительной пропорциональностью и крепостью, мускулы его были хорошо развиты упражнением. Слух у него был тонкий, голос сильный и звучный. От всего его тела, белого и нежного, распространялся какой-то удивительный аромат. Он высоко держал свою голову, слегка наклоняя ее к левому плечу, по свидетельству других – к правому. В глазах его, однако, замечалось какое-то неправильное движение, говорившее о его чрезмерной, безумной любви к славе. Такое описание служит доказательством удивительной наблюдательности греков и рисует нам Александра лучше, чем всякий портрет. Можно себе представить, какое сильное впечатление производил Александр на своих современников, когда даже спустя много лет его набальзамированное тело внушало восторг Юлию Цезарю и Августу. Цезарь признался, что для него это было самое интересное в Александрии, Август же вынул его из гроба, надел ему на голову золотую корону и осыпал его цветами. Власть Александра над людьми заключалась в обаянии его необыкновенной личности.