Тропа гнева - Явдат Ильясов

Толпа клокотала вокруг царя, как озеро Бахтеган во время бури, однако сын Гистаспа оставался спокойным и неподвижным, словно утес. Он смотрел на Датиса. Полководец встал, захватил в легкие сразу три меха воздуха. Под сводами зала, как рык дикого буйвола, прокатился крик:

— Война! Война! Война!

Мегабаз вскочил на ноги, побежал к трону и остановился перед царем.

— Война? Если народ восстанет, кто защитит меня и тебя?

— Массагеты нас не трогают, не трогай же их и ты! — присоединился к нему Отанес. — Подумал ты о том, чем кончится поход? Нет? Так вспомни о Кире!

— Не ходи на север, господин! — умоляли царя старейшины оседлых родов. — Это суровая страна. Удачи там не будет. Напрасно погибнут люди.

— Поход! Поход! — вопили сторонники царя. — Сын Гистаспа — не Кир. Нас ждет богатая добыча! Вы не хотите золота? Оно достанется нам!

Дарий милостиво улыбнулся и поднял руку. Все затихли.

— Друг Мегабаз! — ласково сказал Дарий. — Ты сказал: народ восстанет, если мы отправимся в поход. Отчего же? Народ любит меня. Не я ли возродил святилища, которые разрушил Гаумата? Не я ли возвратил пароду пастбища, имущество, жилища, которые отнял у него Гаумата? Не я ли освободил персов от налогов? Не я ли возвеличил страну Ариан-Ваэджа и прославил племена ариев своими подвигами? По воле Ахурамазды я совершаю для нашего народа одно благодеяние за другим. Разве персы это не видят?

— Благодеяния? — Отанес ударил себя ладонями по бедрам. — А те, что разорились от войн и походов, потеряли свою землю и бродят сейчас по дорогам в поисках заработка и хлеба? Какие благодеяния ты совершил для них?

— А!..

Сын Гистаспа поднялся с трона. Глаза его засверкали, как у голодного волка. Все замерли от страха. Дарий сделал шаг вперед и зашипел в лицо Отанеса:

— Разве я владыка нищих? Что мне народ? Да пропадет он пропадом! Вас-то я не притесняю? Не раздаю ли я вам земли, золото и рабов? Не мне ли вы обязаны своим блеском? Чем вы были бы при Гаумате? Я говорю это всем вам, тут сидящим! Если бы не я, вы лизали бы пятки индийским жрецам! И вы еще выражаете возмущение? Сын Гистаспа плох для вас? Вместо хвалы и благодарности вы чините препятствия на моем пути? Эй, «бессмертные»!

Послышался грохот каблуков. Во всех дверях заблистали секиры.

— Слушайте меня, достойнейшие мужи страны Арнан-Ваэджа! — Дарий криво усмехнулся. — Мне надоело словоблудие. Поэтому я буду краток. Дарий, сын Гистаспа, Ахеменид, идет на массагетов. Понятно это вам? Кто не хочет войны, может уйти. «Бессмертные» проводят.

Старейшины застыли на местах, как идолы, стоящие на террасе царского дворца.

— Что же вы? — Дарий прищурился. — Идите…

— Куда они пойдут? — взревел Датис. — Все согласны с твоим решением, господин!

— Да? Но я этого не вижу!

Совет Старейшин в едином порыве пал ниц перед повелителем.

Холмы за Персеполем окутывал дым — то маги разводили костры под боками священных котлов. Как всегда перед походом, арии совершали сегодня жертвоприношения богу Ахурамазде, моля его об удаче.

Чтобы купцы северяне, находившиеся в столице, не донесли массагетам о замыслах персов, Дарий запретил приближенным разглашение тайны под страхом казни. Совет Старейшин распустил среди населения слух: празднество состоится по случаю путешествия царя в Египет, страну чудес.

Из ворот медленно текли к возвышенности толпы народа. Гулко гремели барабаны, пели рога, зевы медных труб изрыгали рев. Жрецы гнали стадо буйволов, предназначенных для заклания. Ехали отряды кочевников. Развевающиеся по ветру длинные волосы, пестрые хитоны и оперенные стрелы в колчанах придавали всадникам вид хищных птиц. Лица номадов побагровели от вина. Сын Гистаспа держал этих людей для войны. С них не требовали подати, их берегли и холили, как животных, откармливаемых на убой. И подобно тому, как животные, не подозревая о своей участи, встречают хозяина, несущего корм, радостным визгом, развращенные безделием головорезы вопили во все горло, славя Дария.

Звучно и протяжно, словно погоняя быков на пашне, произносили заклинания персы из оседлых общин. Жрецы так часто и так красиво говорили труженикам нив: «Ахурамазда — отец всех богов; Ариан-Ваэджа лучше всех стран мира; персы выше всех народов земли», что даже бедняки, питающиеся ячменным хлебом, важно выпячивали впалые животы и с бессмысленным упоением повторяли имя Дария.

Но среди них шли и те, кто лишился своих наделов, захваченных старейшинами, и отправился в город на поиски работы. Ломая свои кости при переноске каменных глыб на стройке царских дворцов и получая за труд кусок лепешки, бродяги потеряли уважение к богам и не верили уже ни в Ахурамазду, ни в Аримана. Вслед за благоговейными словами «Дарий, сын бога» они произносили вполголоса: «или сын грязи?..» «Да сожрут его черви!» — добавляли рабы, несущие корзины и сосуды.

Тысячи разнообразных голосов сливались в один гул; он был подобен рокоту моря, раскинувшегося на юге, в двух переходах от Персеполя.

Наконец из ворот выехали конные «бессмертные» — телохранители царя, люди из богатых и знатных персидских родов. За ними повалил отряд пеших «бессмертных» — секироносцев. Эфиопы вывели на цепях зебр, жирафов, леопардов и пантер. Гандхары погоняли слонов. Арабы держали за повод горячего коня. Скакун отличался необычным цветом шерсти — голову, шею, спину, бока, брюхо и ноги лошади покрывали черные пятна по светло-желтому полю. И масть и нрав коня делали его похожим на дикого обитателя горных высот — снежного барса. Не многие, правда, знали, что недостающие на голове и ногах коня черные пятна подрисованы искусными мастерами.

Показался Дарий. Он восседал на огромных носилках под балдахином, украшенным золотом и синими камнями. Носилки лежали на плечах рабов нубийцев. За царем следовали верхом приближенные, и среди них — Датис.

Полководец не узнавал Дария. Царя словно высекли из камня. Ни горя, ни радости, ни гнева, ни доброты, ни желания, ни пресыщения, ни смелости, ни робости — ничего не выражал сейчас лик повелителя мира. Сын Гистапса был загадочен и величествен, точно гигант-сфинкс, которого Датис видел в стране пирамид.

«Как он держит себя! — изумлялся Датис. — Неужели я пил с ним вино? Неужели он переглядывался со мной вчера на совете? Да, этот человек достоин трона Ирана. Этот хитрец зажмет в своем кулаке все народы. Какая воля! — Датис вспомнил сад. — Но почему он ласкал сына и слушал пение женщины? А! Тигр тоже ласкает своего детеныша. Тигр тоже слушает мурлыкание тигрицы, Тигр тоже пирует в зарослях вместе с шакалом. Однако он остается тигром. Да, сын Гистаспа — тигр. Гобрия — шакал. Кто же я? Наверно… гиена».

Холмы за Персеполем окутывал дым жертвенных костров.

Хорезм

Кавад сидел на женской половине дворца и задумчиво смотрел в бассейн. Из воды на старика также задумчиво смотрел человек с морщинистым безбородым лицом. То был он, евнух Кавад, раб персидского царя. Кавад вздохнул и закрыл глаза.

Перед внутренним взором Кавада снова возникло странное видение: огромная река, глинобитные стены городища, дым костра, теплые руки, ласкающие Кавада. Это видение мучило старика с того дня, когда возвратился горбун. В словах «массагеты», «Хорезм», «пустыня» он услышал что-то до радости знакомое. Старик напрягал мозг; он явственно представлял себе шум ветра, пахнущего морем… рокот бубна… мычание коров… Но когда это было? Где это было?

Евнух и прежде знал о Хорезме. Упоминание о стране севера всегда почему-то смущало раба. Но никогда еще оно не вызывало в Каваде такого волнения. Сверкание кинжала, брошенного Дарием в евнуха там, под навесом, у бассейна, как бы озарило сознание безбородого; кусая руки, Кавад повторял, как в бреду: «Где это было, когда это было?»

Однако ответа на тягостные вопросы старик не находил. Кавад всегда был евнухом. Кавад всегда служил Ахеменидам. Служил верно, точно собака. Точно собака, отбегал в сторону, когда его били. Точно собака, полз на брюхе, когда его ласкали. Так протекало с неясных детских лет существование Кавада. Но сейчас…

— Кавад!

Раб вскочил, надвинул платок на рот. Перед евнухом стоял владыка мира. Сегодня сын Гистаспа выглядел добрым. Разобрав жалобу жрецов храма огня на стражу Восточных ворот, выслушав смотрителя царских садов и отдав нужные распоряжения магам, писцам, надсмотрщикам, строителям и вождям племен, царь направился в гарем. Поход на массагетов продлится долго: сын Гистаспа искал общения с Атоссой, любимейшей из всех жен.

— Слушаю, господин.

— Что с тобой происходит? Ты болен?

— Не знаю, господин.

— Ты уже стар, — мягко сказал Дарий. — Тебе тяжело. Иди погуляй по городу, отдохни.

Он протянул рабу золотую монету.