Прайд окаянных феминисток - Ирина Волчок

— Жениться будете? — спросила Пулька, строго разглядывая невесту брата с ног до головы, — точно так же, как разглядывала его в первую встречу. — А… Ну ладно. А когда вы детей народите? Сначала или когда женитесь?

Лилька, шарахнув дверью, бежала из его квартиры, как трепетная лань от голодного тигра, и он еле ее догнал. Лучше бы и не догонял. Трепетная лань, вся в красных пятнах, со слезами на глазах и с перекошенным от ярости лицом, залпом выдала все, что думает о нем, квашне и подкаблучнике, о его тете Варе, горбатой карлице, и особенно о Пульке, стерве малолетней, которая уже научилась сплетни собирать… Из всего этого Бэтээр сделал вывод: жениться на Лильке не надо. Повернулся и ушел. Лилька через месяц вышла замуж за какого-то приезжего, еще через пять месяцев родила сына — вполне здоровый ребенок, нормально доношенный, крупный и красивый, только чернокожий, — а потом с приезжим развелась, оставила сына у матери и уехала куда-то на заработки. Бэтээра долго мучил вопрос, откуда Пулька могла узнать, что Лилька ждет ребенка. Оказывается, она и не знала ничего, просто мечтала, чтобы у брата были дети, чтобы он переключился на них и отстал от нее со своим воспитанием, — вот и спросила. А Лилька решила, что ее расшифровали, и распсиховалась до потери контроля над ситуацией. Бедолага. Лильку было жалко — Лилька симпатичная была. И себя было жалко — мечты порушились. А на Пульку он днем злился, а ночью просыпался от ее пинков и тычков, выслушивал ее сонное бормотание, а когда она наконец засыпала — боялся пошевелиться, и при этом испытывал к ней благодарность. Наверное, не за то, что его мечты порушила, а за то, что прислонялась к нему. К тете Варе прислоняться нельзя было, тетя Варя уже болела сильно, слабенькая была, лежала все время и задыхалась, и Бэтээр запретил Пульке тревожить ее по ночам.

Любочка проснулась в пять утра — все-таки уже не ночь, ничего страшного. Бэтээр, ничего не зная о ее привычке, всполошился, но она тихо сказала:

— Тут очень много комнат. Я заблудилась. Можно, я с тобой побуду? Немножко…

В полумраке невыразительного облачного утра все ее синяки и шрамы выглядели особенно страшно, сливались в дикий узор, в нечеловечески жуткий узор, как же она выжила, одинокая Любовь… Смотреть на это было невозможно, и Бэтээр схватил с кресла свою вчерашнюю футболку, стал торопливо надевать ее на Любочку, бормоча что-то об открытом окне и холодном воздухе.

— Ну, что ты, Бэтээр, — тихо сказала Любочка, снисходительно улыбаясь. — Совсем не холодно. Когда я на балконе спала — тогда было холодно. Особенно если снег. Но меня Муся грела. Она очень теплая была. И большая…

— Муся — это кто? — спросил он, осторожно поднимая Любочку, укладывая ее рядом с собой и заворачивая в футболку как следует, а то эта футболка ей не просто до пят была, а сантиметров на двадцать длиннее.

— Муся — это моя кошка. Она тоже умерла, — совсем тихо сказала Любочка и тут же уснула.

А он лежал рядом, боясь пошевелиться, и думал о том, что было бы очень хорошо, если бы Любочкин отец все-таки пришел в дом тети Наташи. И пусть даже не один. Пусть даже со всеми своими придурками, или настоящими быками, и с адвокатом своим вонючим… В доме тети Наташи уже не беззащитные женщины с охотничьими ружьями… В доме тети Наташи, и рядом с домом, и на подходе к дому — сильные и бесстрашные мужчины, целая армия, и все они получили четкие инструкции и хороший аванс. Два Медведя — это ведь не слишком серьезно, хоть и они молодцы. Соседские омоновцы — это серьезно, и даже очень, он успел познакомиться и переговорить с ними, пока женщины собирали свое барахлишко. Омоновцы задачу понимают правильно, и до сих пор все правильно делали, и, надо надеяться, с его четкими инструкциями и хорошим авансом будут делать все еще более правильно. Но главное — это Лешка, Олег и Костя. Когда он им все рассказал, и особенно когда они увидели Любочку, — они не просто согласились, они сами вызвались, он даже слова не успел сказать. И даже кое-чем его стратегию и тактику дополнили. Настоящие мужики, эти не подведут, на этих можно положиться. Константин даже отпуск за свой счет взял на неделю, чтобы пустяки от дела не отрывали. Это ведь говорит о чем-то?! И при таком раскладе будет просто обидно, если Любочкин отец не явится. Надо, чтобы явился. А если явится — тогда…

Бэтээр не успел додумать, что будет тогда, когда этот ублюдок явится в дом тети Наташи. Дверь дрогнула, стала медленно открываться, и в щель осторожно заглянула сама тетя Наташа. Лицо у нее было растерянное и встревоженное, а белые, почти как у Веры-Нади, волосы торчали в разные стороны. Она таращила глаза и кусала губы, и, несмотря на отсутствие бумажки на носу и ружья на плече, была очень забавной. Бэтээр быстро зажмурился, из-под ресниц следя за развитием событий.

Тетя Наташа увидела Любочку, спящую рядом с ним, очень тихо, но очень испуганно сказала: «Ой», — распахнула дверь настежь и решительно шагнула в комнату, не отрывая взгляда от ребенка, протягивая руки и осторожно ступая босыми ногами.

Бэтээр открыл глаза и прижал палец к губам. Тетя Наташа остановилась на полушаге, распахнула глаза еще больше, сделала губы колечком и прижала одну руку к сердцу, другую все так же вытягивая вперед.

— Любочка заблудилась, — шепотом сказал Бэтээр. — Комнат много. Вот и забрела ко мне. С ней все в порядке, вы не беспокойтесь. Просто надо было к кому-нибудь прислониться… Пусть поспит.

Тетя Наташа отмерла, перевела дух, покивала встрепанной головой и пошла к его постели, опять протягивая руки вперед.

— Я так испугалась, — шептала она, осторожно подходя и наклоняясь через него к Любочке. — Просыпаюсь — а ее нет… Почему сегодня не пришла? Сейчас я ее заберу.

— Не надо, — Бэтээр перехватил ее руки и отвел их, краем сознания с удивлением отметив, что руки у нее не по-женски сильные. — Проснется… Лучше окно прикройте, а то я сразу не сообразил, а потом разбудить боялся.

Тетя Наташа выпрямилась, постояла над ним в нерешительности, потом кивнула, шагнула к окну и какое-то время тихо возилась там, прикрывая раму, разбираясь со шпингалетами и даже, кажется, зачем-то переставляя горшки с геранью. Справилась с окном, опять шагнула к постели и стала с чем-то возиться в кресле, стоящем рядом, что-то там брала и перекладывала, вешала на спинку другого кресла, рядом со столом, и оглаживала подушки сиденья ладонью. Бэтээр скосил глаза — тетя Наташа убирала его одежду, которую он всегда бросал вечером в это кресло, а утром либо опять надевал, либо совал в стиральную машину. Ну, бывало, конечно, что не каждое утро он это кресло освобождал полностью. Ну, бывало, что и пару дней там что-нибудь валялось. Но ведь не все же время, првда? Пулька, натыкаясь на какую-нибудь его майку или, не дай бог, несчастную пару носков в этом кресле, тут же начинала страшно орать. А один раз даже выбросила в окно совершенно новый галстук, два носовых платка, недочитанный детектив и почти полную пачку чипсов, которые он просто не успел доесть перед сном. Детектив — ладно, все равно ерунда какая-то была, он, может, его и так дочитывать не стал бы. А галстук и чипсы было жалко… А Пулька еще и орала, что не собирается жить в свинарнике и ему не позволит. А он тогда заорал, что хочет жить, как ему удобно, а она вспомнила тетю Варю, разревелась и кинулась на него с кулаками. Вот после этого он и отволок ее к невропатологу, а тот сказал: нормальный ребенок. Бэтээр еще долго чувствовал себя виноватым перед Пулькой — за невропатолога, а не за барахло в кресле. Но барахло все-таки старался не разбрасывать. Или убирать, пока она не увидела, а то всегда орать начинает. Того и гляди — опять чего-нибудь в окно выбросит.

Тетя Наташа вынимала все из кресла без всяких признаков возмущения, спокойно, как-то привычно и даже вроде бы машинально. Штаны сложила по стрелкам, из карманов вынула мелочь, ключи и кошелек, бесшумно положила все на стол. Майку встряхнула и вывернула, сложила конвертиком — и тоже на стол. Носки — вот черт, опять в кресле оставил! — сунула в кроссовки, которые безошибочно нашла под креслом. Как будто так и надо. Бэтээру было неудобно перед этой тетей Наташей — подумает ведь, что он всегда такой неряха. А он не всегда… Но останавливать ее он не хотел. Ему страшно интересно было наблюдать за ней. Как она неторопливо двигается в полумраке, ни за что не цепляясь, ни на что не натыкаясь, ни обо что не стукаясь. Большая, гладкая… Наливная — вот как говорила тетя Варя о таких гладких, здоровых, красивых женщинах. Наливная, как спелое яблоко. Такая же плотная, душистая и румяная. И кожица тонкая, гладкая и чистая, как у спелого наливного яблока. И одновременно она была похожа на большую пушистую кошку, мягкую, плавную, ласковую, с круглыми честными глазами, чуткими ушами и стальными мышцами на всякий случай. Кошка, которая гуляет сама по себе и собирает вокруг себя котят, которые тоже сами по себе гуляют. И почему он целый месяц пропускал мимо ушей Пулькины ежедневные рассказы об этой тете Наташе?