Икар - Альберто Васкес-Фигероа

Если не обращать внимания на жару, то от развернувшейся внизу картины невозможно было оторвать глаз, поскольку Джимми Эйнджел решил направиться прямо к Карибскому морю, следуя курсом канала, чтобы и пассажир, и летевшие в хвосте новички могли полюбоваться величайшим произведением инженерного искусства, возведенным человеком на земле.

Кулебрская выемка, проход в несколько сотен метров, который делил надвое высокую гору сплошного камня и который целых десять лет прорубали тысячи рабочих со всего света, наверняка поражал воображение всякого, кто проплывал через него на корабле. Однако у тех, кто имел возможность — как сейчас шотландец — посмотреть на него с пятисотметровой высоты, рот невольно открывался от изумления.

Огромное озеро Гатун, питавшее шлюзы, а немного в стороне беспорядочное скопление домишек Колона: сразу видно, что город вырос из поселка рабочих, занятых на строительстве канала, — исчезли, отступив перед морем, усеянным клочьями белой пены. Порывистый северо-западный ветер вытолкнул в него самолет с такой силой, будто хотел вытряхнуть из многострадального «Бристоля» все его содержимое.

Время от времени Джимми Эйнджел описывал большой круг, чтобы зайти в хвост «Кертиссам», а затем, обогнав их, поприветствовать пилотов взмахом руки. Хотя во рту у МакКрэкена все пересохло, как только они поднялись в воздух, он почувствовал себя немного спокойнее, видя, как уверенно действует человек, от которого сейчас зависела его жизнь.

И вот наступил холод.

Он был почти желанным.

Позже они пролетели над архипелагом Сан-Блас с его россыпью лодок, бросивших якорь в бухтах с подветренной стороны, а затем продолжили полет над морем, не теряя из виду берег, на котором уже вырисовывались темные вершины горной цепи Серрания-дель-Дарьен.

Спустя два часа они начали спускаться над петлей залива Урабá, чтобы приземлиться на пыльной полосе, украденной у густых зарослей, где-то в километре от первых домов Турбо.

Спрыгнув на землю, Джимми Эйнджел проследил взглядом за экс-бомбардировщиками: те все подпрыгивали и подпрыгивали, пока не остановились в нескольких метрах, и повернулся к пассажиру, чтобы спросить у него с неизменной улыбкой на устах:

— Ну и как вам?

— Здорово!

— А ведь это были цветочки. — Летчик кивнул в сторону высокой цепи гор, маячившей вдали. — Вот где нас ждут ягодки!

— Как высоко нам предстоит подняться?

— Богота находится на высоте немногим больше двух тысяч шестисот метров над уровнем моря, — прозвучал обескураживающий ответ. — Так что судите сами. — Пилот подмигнул пассажиру. — С сердцем проблем нет?

— Нет, насколько мне известно.

— Это хорошо, поскольку некоторые во время подъема отдают концы, а мне что-то не улыбается лететь с покойником. Это приносит несчастье. — И уже другим тоном добавил: — Еще не поздно изменить решение.

— Ни за что, даже за все золото мира!

— Насколько я понимаю, речь идет не обо «всем золоте мира», а всего лишь о какой-то его части. И об алмазах. Пообедаем?

— Пообедаем? — с ужасом переспросил собеседник. — Да меня выворачивает наизнанку!

На самом деле речь шла не столько о том, чтобы подкрепиться, сколько о том, чтобы дать двигателям время остыть, заправиться горючим и пронаблюдать за изменениями ветра и вида облаков, которые уже начали заволакивать самые высокие вершины грозного хребта.

Мокрый от пота тучный мулат, утверждавший, будто он начальник аэродрома (если можно было так назвать лесную прогалину вместе с одним-единственным сооружением — хижиной, крытой пальмовыми листьями), оглядел с помощью треснувшего бинокля далекий горизонт и пожал плечами: дескать, ничего определенного.

— Ни то ни се! — скорее проворчал, чем проговорил он. — Может, будет лучше, может, хуже. Смотря какая будет погода.

— Ну, называется, помог!

— Тебе решать, — сказал толстяк. — Я могу сказать только одно: в ближайшие дни обстановка не сильно изменится. Что сегодня, что завтра, что через неделю — без разницы!

— В таком случае лучше лететь, — подытожил Джимми Эйнджел.

— Речь идет о твоей жизни, не моей, — вяло отозвался толстяк.

— Если бы дело касалось твоей, я бы не раздумывал, — шутливо заметил Король Неба. — Ладно! — крикнул он. — Поехали!

Вскоре все три самолета снова были в воздухе. На этот раз дело и правда обстояло сложнее, потому что по мере того, как они набирали высоту, моторы угрожали заглохнуть, ревели и содрогались, словно еще метр — и все, крышка. Их мучения достигли такого предела, что они казались живыми существами, из последних сил карабкающимися на вершины, которые были для них слишком высоки.

Когда спустя пятнадцать минут серебристая полоса моря исчезла за спиной, внизу была только темная сельва, высокие вершины и глубокие ложбины — и тут вдруг начиналась болтанка: это невесть откуда взявшаяся турбулентность давала почувствовать свою власть, бесцеремонно швыряя самолеты из стороны в сторону.

Холод усиливался.

Вскоре появились первые заснеженные вершины, и у шотландца Джона МакКрэкена возникла абсолютная уверенность в том, что их старому металлическому шмелю нипочем не перевалить через величественный хребет Анд.

«Кертиссы» точно так же «ползли» вверх по склону.

С запада надвигались темные тучи.

Выл ветер.

Старуха, должно быть, уселась на хвост измотанного «Бристоля-Пипера», который издал хриплую жалобу.

От него требовали слишком многого.

Все-таки возраст не тот.

И не то состояние.

Даже если скинуть лет пять, все равно не под силу.

Он начал терять высоту.

А может, и не терял.

Может, и так — возможно, высота оставалась прежней, но земля придвигалась все ближе.

Покатая, каменистая и почти без признаков жизни, до такой степени враждебная, что у любого человека при виде ее застыла бы кровь — но не у Джона МакКрэкена, замерзшего до мозга костей.

— Он падает!

Джимми почувствовал, что его хлопают по плечу, и обернулся.

— В чем дело? — спросил он.

— Он же падает!!! — вновь прокричал пассажир.

— Не волнуйтесь! — услышал он шутливый ответ. — Земля прямо под нами.

«Прямо под нами, сукин ты сын! — пробормотал себе под нос шотландец. — Ущелья — вот что под нами…»

Мотор закашлял.

Фюзеляж заскрипел.

Правый элерон проскрежетал.

Нос на какое-то мгновение опустился, но американец тут же обеими руками потянул на себя штурвал, приговаривая:

— Ну, давай же, милый! Давай, давай!.. Выше нос!

Снега стремительно приближались.