Носорог - Антон Витальевич Демченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Один плюс в этих приступах: после каждого какой-то кусочек воспоминаний всплывает. Вот только чаще всего, почему-то, прежних, не этого тела. Эх…
Очевидно, доктор понял, что собеседник из меня не очень и, вздохнув, поднялся с койки. Снова что-то пробурчав, на этот раз с любопытством посвёркивающей глазками медсестре и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вышел из палаты. Кошкоглазая глянула на меня и, удивительно грациозно пожав плечами, тоже подалась на выход, лишь прочирикав что-то на прощание. Но споткнулась взглядом о мою непонимающуюю физиономию и, смутившись, исчезла за дверью. Только хвост мелькнул. Во как… они тут ещё и хвостатые, оказывается!
Еле удержавшись от того, чтобы пощупать собственный афедрон на предмет поиска такого же атавизма, я мысленно напомнил себе, что никаких дополнительных конечностей у моего тела нет и, с облегчением фыркнув, вновь поднялся с кровати.
Доковыляв до окна, уставился на сереющий за стеклом пейзаж городской улочки и застыл на месте. А что ещё делать-то? Идти-бежать? Куда, зачем? Языка не понимаю, писать по-здешнему не умею… вон, закорючки на вывеске тому свидетели. Одна надежда, что вчерашний рыжеус появится, хоть как-то с кем-то объясниться смогу. А он, как мне кажется, появится непременно. Уж очень заинтересованный вид был у того доктора. Значит, вывод один: ждать.
Впрочем, у окна я проторчал совсем недолго. Хлопнула дверь палаты, и через порог, прогрохотав жестянками, вкатилась высокая тележка с судками. Вот только толкала её не давешняя кошачьеглазая медсестра, а обширная и очень невысокая тётка. Из тех, что легче перепрыгнуть, чем обойти.
Короткие толстые пальцы женщины ловко и привычно снарядили поднос, плюхнули в жестяную миску половник жиденького супчика из судка, после чего водрузили мой завтрак на тумбочку у кровати и… всё. Буркнув что-то себе под нос, сия особа с грохотом выкатила тележку прочь из комнаты и, захлопнув ногой дверь, погремела куда-то дальше по коридору. М-да уж… «Больной, просыпайтесь, пора снотворное пить»…
К подносу с едой я подходил с некоторой опаской. Ну а что? После ночного похода, кто его знает, как отреагирует этот организм на «нормальную» еду? Ну и, да, была у меня ещё одна опаска… в том смысле, что если моя туша сама по себе не вызывает какого-то чрезмерного удивления у местных, а среди них, к тому же, водятся такие вот дамочки с кошачьими глазками и хвостиками, то… да кто его знает, из чего сделан мой нынешний завтрак? Может быть, в этом мире, скармливание умерших вот таким вот голубым товарищам — норма?
Но накрутил я себя зря. Как ни принюхивался к жидкому супчику и тощей, словно подошва, котлете с гарниром из каких-то бобов, того характерного запаха, что привёл меня в прозекторскую, я так и не почуял. Вздохнул и, кое-как ухватив слишком маленькую для моих загребущих лап ложку, осторожно попробовал парующее варево.
Ну что я могу сказать… Очевидно, отвратная кормёжка, это константа для больниц во всех мирах. Суп и на вид не отличался густотой, а по вкусу и вовсе походил на горячую воду, в которой сполоснули какие-то овощи, чем и ограничились. Котлета, правда, немного поправила дело, в ней даже вкус мяса чувствовался, хотя и изрядно разбавленный чем-то мучнистым, но хоть не противным. Вполне съедобная штука вышла. А вот бобы я съесть не смог. Запихнул было одну ложку в рот, решившись послать мнение недовольного организма куда подальше, и еле проглотил её содержимое. Меня от этой гадости чуть наизнанку не вывернуло!
Вывод: с растительной пищей мой новый организм не дружит так же, как я «не дружу» с мертвечиной. Эх, чую, трудненько мне придётся. Мясо — это, конечно, вкусно, и даже полезно, если не обжираться им до заворота кишок, разумеется. Но у него есть один несомненный минус: дорогое, сволочь! По крайней мере, так говорит мне мой прошлый опыт. А тело у меня нынче немаленькое, и чтобы прокормить его мясом, деньги, чую, придётся грести лопатой. Кто бы мне её ещё выдал, хм… желательно, вместе с той самой кучей денег, которую и надо загрести.
И снова потянулось время ожидания. Я попытался было выйти из палаты, просто чтобы не сидеть в четырёх стенах, но появившаяся, словно из ниоткуда, коллега кошачьеглазой, правда, совершенно человеческого вида, с недовольным бурчанием вернула меня в комнату. Молодая совсем девчонка, но такая строгая, куда деваться! И ведь видно было, что она меня боится, но, тем не менее, встала на пути и даже пальцем погрозила, как ребёнку. Наблюдая, как эта пигалица ростом мне по локоть, изображая командира, указывает на дверь моей палаты и почти толкает в её сторону, я чуть не рассмеялся. Ну, право же! Такая милаха!
Каюсь, позволив отконвоировать себя обратно в палату, я не удержался и, уже стоя у распахнутой двери, осторожно погладил «строгую воспитательницу» по голове, отчего та охнула и, на миг присев, вдруг сорвалась с места. Шурх, и нет её! Мне даже показалось, что за этой девчонкой светящийся след остался. Или не показалось?
Заметив, как медсестричка с опаской выглядывает из-за стойки в конце коридора, я развёл руками и, улыбнувшись не разжимая губ, чтоб не напугать её ещё больше, вернулся в «свою» комнату. Взгляд невольно упал на зеркало над рукомойником, и я чуть не сплюнул. То-то девчонка так побледнела в ответ на мою улыбку. Порадуй меня кто такой гримасой, я бы кирпичный завод открыл, наверное. Ну, нафиг! Всё, больше не улыбаюсь. По крайней мере, симпатичным мне разумным.
Настроение, и без того пребывавшее где-то в районе точки замерзания, моментально упало до абсолютного нуля. Что это такое, я не знаю, но… а, нет. Уже знаю. На уроках физики проходил, в школе. А толку-то? Где та школа и те уроки? Нет этого ничего. Морок, мираж… чтоб его! И не будет, судя по всему. Никогда.
Осознание, что вся прожитая, с трудом и болью вспоминаемая жизнь осталась в ином мире вместе с друзьями и знакомыми, может быть, даже, семьёй и любимыми, прошлось по сердцу тупым ножом и… странным, совершенно неуместным облегчением. Может быть и к лучшему, что я почти ничего не помню? И не надо мне это вспоминать?
Обернувшись на скрип закрывающейся двери, я успел увидеть стоящую в проёме хвостатую медсестру, сверлившую меня взглядом горящих зелёным светом глаз… и мягко осел на пол. Веки закрылись сами собой, и
