Прислушайтесь к городу… - Ирина Стрелкова

…Капитан Костюк спал тревожно и проснулся при первом звонке будильника. Привычным движением нажал кнопку, треск прекратился. Сел на постели, ощупал босыми ногами холодный пол, сладко зевнул. Огляделся. Жена крепко спала, прижавшись щекой к подушке. Иришка посапывала в своей кроватке. В спальне было душновато. Знакомые вещи источали успокаивающие теплые волны.

Но Костюку было не по себе. Недоумение жило в его сильном тренированном теле. Беспокойство, непривычное и неприятное для него.

И пока проделывал обычный утренний ритуал — зарядку на балконе, крепкую, быструю, до испарины на лбу, затем прохладный душ, бритье, завтрак, — мысли его вертелись возле событий последних дней. Нельзя сказать, что именно сегодня он стал задумываться об этом, но сегодня тревога переборола привычку и профессиональное спокойствие.

Этот женский голос. Высокий, сильный, торжествующий. Таким голосом не вызывают пожарную команду, таким голосом не зовут на помощь.

Сомнительное везение заключалось в том, что оба раза вызов, сделанный этим голосом, пришелся на дежурство Костюка. Капитан посоветовался с Замятиным. Петр Федорович рассудительно сказал:

— Ты не очень доверяй телефонной трубке. Бывают совпадения по тембру.

На том Костюк и успокоился бы, не случись на прошлом дежурстве вновь вызова тем же голосом:

— Горит! — и адрес.

Пожаришко был несложный — горели абажуры в трех комнатках. Правда, двери пришлось сломать — хозяев не было дома. Их домработница, молодая девушка, пришла в разгар пожара и стояла у парадного с хозяйственной сумкой, широко открытыми глазами наблюдала за суетой пожарных. Она порывалась войти, но ее не пустили.

— Я же только за хлебом отошла, — говорила она, цепляясь бледной рукой за рукав пожарного.

Пожар погасили мгновенно, Костюк стоял и почти не участвовал: вышколенный караул работал четко, как хорошо отлаженный механизм.

Капитан отошел в сторонку покурить. Четыре пожарные машины заполонили небольшой двор-колодец, образованный серыми домами. В глубине этого колодца стоял двухэтажный особнячок. В нем-то и случился пожар. К Костюку подошел эксперт и тоже закурил.

— Сейчас ничего сказать нельзя, — сказал представитель Госпожнадзора, — еще кое-какие анализы следует проделать, но…

Эксперт сплюнул на залитый лужами асфальт, посмотрел на толпу зрителей, охающих старушек, любопытных мальчишек и сумрачных взрослых, процедил:

— Черт его знает! Три замыкания сразу, сомнительно что-то!

Сомнения эксперта мало тронули тогда Костюка. Капитан помнил твердо: его дело гасить пожары, а не разбираться в причинах.

Когда уезжали, домработница подошла к нему.

— Ловко вы это… гасите, — сказала она, облизнув губы, — раз-раз, и нету огонька. Ловко.

Костюк ждал, что она еще скажет. Обычно благодарили. Но девушка ничего не сказала. Посмотрела на него и отошла. Лицо у нее было бледное, незаметное, и глаза ее, как широко они ни раскрывались в восторженном наблюдении за огнем, все равно отливали чем-то линялым, обесцвеченным. Костюк проводил взглядом ее сутулую, покрытую немодным драпом спину. Лопатки торчали, и платок шерстяной, старушечий на голове. Посмотрел и прыгнул на подножку рявкнувшей машины. Из-под рубцов автопокрышек брызнули комья мокрого, грязного снега…

Все было б ничего, когда б не предчувствия. Дело в том, что бодрый, спортивный, подтянутый комсомолец Костюк был суеверен. Не нужно смеяться — это случается и с хорошими, правильными людьми. Да и сам он стыдился в душе своей слабости, и конечно же не встречные черные кошки на дорогах портили ему настроение.

Но иногда в его вымытом тренированном организме, где не было ни грамма лишнего жира, лишь взамен их мышцы и сухожилия, просыпалась тревога. Она-то и казалась капитану дурным предчувствием.

В такие дни он больше всего боялся сделать ошибку.

— Когда я не в форме, — говорил он Петру Федоровичу, — мне лучше не выступать.

Выступлениями считал выезды на пожары.

И сегодня он был не в форме, но по-особому.

Предчувствие мучило его, а легкий озноб и вовсе портил дело. Ожидая автобус, капитан сразу озяб и стоял, сердито застыв на колючем морозном ветру. Его легкая шинель не защищала тело от ветра, она лишь препятствовала потере собственного тепла.

«Заболеваю?» — подумал он и пожалел, что делал, зарядку на балконе, там было особенно холодно. В автобус протиснулся с трудом — утренние часы пик. Полная тетенька напирала на него сзади всеми выпуклостями и пренеприятно ударяла по ногам грузной авоськой. Потом Костюку наступили на ногу, потеряли его деньги на билет..

Одним словом, с капитаном случились все те мелкие неприятности, что так портят многим жизнь. Другой раз и внимания не обратил бы. Теперь же начинавшаяся в нем болезнь все обострила и перевела на уровень обиды.

«Несправедливо, — размышлял капитан, нервничая по поводу тесноты в автобусе. — Мы здесь все равные, а разные. И работа у нас разная: кто весь день бумажки станет переписывать и пописывать, а кому-то придется по пожарам мыкаться, жизнью и здоровьем рисковать. Конечно, долг есть долг, но все-таки. Врачи, например, пожарные, милиция — все это особые специальности, отличные от иных…»

Такие или приблизительно такие мысли мелькали у капитана Костюка, пока он, зажатый соседями по автобусу, добирался до места работы.

Через три минуты после начала дежурства первая тревога.

Выезд, можно сказать, пустой: хозяйка забыла выключить газ под кастрюлькой с кашей. Очень на работу торопилась: кашу съели с мужем, а остатки бросили на огне. Догреваться. Ну и догрелась. Хорошо еще, на лестничной площадке оказался сосед. Старичок пенсионер. Из тех, кому больше всех надо. Но, однако, и от таких польза бывает, при нужде, разумеется. Вышел этот сосед утром на лестничную площадку. Не спеша вышел, с достоинством. И зорким своим старческим взглядом, что равнодушно видит всякие жизненные детали, непорядок сразу отметил.

— Запах, — рассказывал Костюку потом этот старичок. — Показался подозрительным запах. У нас на лестничной площадке обычно больше отбросами разит, мусоропровод рядом, а здесь пахло дымом. Неладно, думаю. А потом и дымок появился, из-под ихней двери. Я тут же звонить им, никто не отвечает, значит, на работе все, ну и вообще семья недружная. Ругаются, можно сказать, даже дерутся. В суматохе всегда, в крике, без удовольствия живут…

Костюк отошел от объясняющего старика, проверил еще раз кухню, где начинался пожар. Не пришлось бы возвращаться — такое тоже бывает. Вроде погасили, а огонь притаился в незамеченной искре и потом полыхнет заново, да с какой силой! Но сейчас все было в порядке: газовые краны перекрыты, водопроводные тоже. В раковине угрюмо чернела виновница происшествия — маленькая алюминиевая кастрюля с почерневшим днищем.

Не успели вернуться в часть — новый вызов. Затем третий. И оба ложные. Кто-то хулиганил. Такой пустой работы — треть в день. Капитан уже привык, но сегодня это раздражало: нездоровье все сильнее давало себя знать. «Больничный лист взять, что ли?» — подумывал он, сидя в кабинете караула.

Тайм-аут. В части тишина. Здесь ее уважают, слишком много шума доводится слышать на пожарах. Дежурные в красном уголке. Капитан за пультом. Нервно повел плечами.

— Гришин!

В комнату вбежал молоденький пожарный. Гимнастерка на нем топорщилась. Салажонок еще.

— Принеси-ка мне аспирин из нашей аптечки.

Принял аспирин. Покачал мутнеющей от боли головой, когда позвонила Галя. Жена была бодренькой и веселой. «Выспалась, значит, Иришка позволила».

Только начался разговор, снова вызов.

Уже в машине, через сорок секунд после сигнала, Костюк просматривал карточку места, куда неслась команда. Плохое место, нехорошее. Район новых застроек. Новые дома еще только закладываются, а старые уже пусты. Жители повыезжали кто куда, на новые квартиры, в другие районы. Стоят бревенчатые домишки, опустелые или почти опустелые деревянные бараки, ждут своего часа. В таких местах легко заводится огонь. Причин на то множество — и лихие мальчишеские набеги, и неряшливость взрослых, и бог весть что. Костюк не любил эти места, пожары там рождались часто, гасить было трудно, с водой плохо.

Когда машина развернулась на пожаре, капитан поморщился. Голова болела уже напрямую, без всяких остановок, в висках стучало, першило в горле. «Простудился, больничный бы…» Но эти легкие его мысли вскоре растворились в потоке событий и действий.

Горел двухэтажный старый дом. Он был пуст, окна глядели темными, без стекол проемами. Одна стена обвалилась, сквозь обвал просматривались пренеприятнейшие части «интерьера»: клочья обоев, висевшие тропическими водорослями, старые матрацы, сломанные стулья, ящики, кусок большого зеркала, в котором прыгало солнечное отражение огня.