Абсолют в моём сердце - Виктория Валентиновна Мальцева

– Мы с тобой – двое старых извращенцев! – хихикает мама.

– Поверь, Лерун, ты понятия не имеешь об извращениях. То, что делаем мы с тобой – это естественная потребность двух любящих людей в физической близости.

– Я сомневаюсь, что все остальные любящие делают то, что творим мы с тобой…

Я мысленно благодарю Бога за то, что Эштон не знает русского языка, и выдавливаю из себя максимально громкий кашель, такой, чтобы мы, не дай Бог, опять не стали свидетелями картины, слишком откровенной для его тонкой душевной организации.

Родители тут же умолкают и отрываются друг от друга, но это мало меняет положение вещей, потому что оба они переодеты в домашнее, и у обоих мокрые головы от только что принятого душа. Я прикусываю губу, стараясь не думать о том, о чём совершенно точно сейчас думает Эштон. И, наверное, я с ним в какой-то мере согласна – мои родители слишком любвеобильны для своего возраста. Жаль, что мне не шесть, и как бы я ни старалась, мысли о том, почему они оба мокрые, и что именно эти двое довольных родителя делали вместе в душе, всё равно лезут в мою голову.

Я бросаюсь обнимать Алекса, его руки и традиционные поцелуи в мою макушку тут же приносят мне облегчение.

– Ты вернулся раньше! – и это не утверждение, а скорее вопрос с моей стороны.

– Решил все дела по-быстренькому и домой, к вам! – целует меня в лоб. – Ты же знаешь, я не могу долго находиться вдали от вас!

Я снова обнимаю отца и чувствую, как одна его рука отрывается от меня, оборачиваюсь и вижу рядом Эштона. Похоже, он протянул свою руку первым. Алекс довольно улыбается, и я знаю, как это важно для него.

– Привет, Эштон. Я очень рад видеть тебя здесь! – голос Алекса такой же мягкий и тёплый, каким он говорит с нами, своей семьёй. Таким же голосом он разговаривает со своим другом Марком, почти всей нашей многочисленной роднёй и всеми возможными в природе детьми, но со взрослыми – он обычно достаточно холоден. Даже чересчур, я бы сказала. У Алекса social networking с приставкой «анти». Мама говорит, он раньше не был таким, был мягким со всеми, а потом словно стал отталкивать весь мир от себя, оставив рядом лишь близких.

– Привет.

Эштон так же лаконичен и холоден, как всегда, а мне безумно хочется, чтобы отношения между этими двумя мужчинами наладились, достигли той близости, какая и положена людям с одинаковыми генами. А в том, что гены у них одни на двоих, нет никаких сомнений – когда они вот так рядом, как сейчас, особенно сильно видно их неординарное сходство. Глаза вообще идентичные, вот только взгляды совершенно разные. Насколько много тепла в Алексе, настолько же много холода в Эштоне.

И мне хочется его согреть. Сломать все заслоны, растопить лёд и обнажить его настоящего, а настоящий он, я уверена, такой же горячий, как Алекс, и любить может так же сильно, так же самозабвенно заботиться, быть таким же преданным и верным.

«А вдруг Эштон и есть тот самый?» – внезапно рождается в моей голове вопрос. Дурацкий вопрос, на который уйдут годы поиска ответа… Многие-многие годы моей жизни.

За ужином всё та же неловкость, но на этот раз разрядить обстановку пытаются уже трое: я, мама и Алекс. Эштон упорно молчит и почти не ест.

– Видел твою маму. Жалуется, что не звонишь. Переживает! – как бы невзначай вдруг замечает Алекс.

Эштон замирает при этих словах, затем, спустя время, продолжает медленно есть свой салат.

До меня доходит, для чего на самом деле Алекс летал в Европу. Я смотрю на мать, на её невозмутимое лицо, и мне вдруг срочно хочется её обнять. Тяжело сознавать, что твой мужчина встречался со своим прошлым, от которого у него ещё и сын есть. Ведь когда-то же этих двоих что-то притянуло друг к другу, и нет никаких гарантий, что не потянет опять!

После своей глупой подростковой влюблённости в Алекса я стала часто думать о матери, о том, как она всё это переживает. Даже у меня, близкого и родного человека, начала развиваться ненависть к ней. Я находилась в перманентном состоянии подавленности, а раздражение, которое вызывала во мне мама, выливалось в дерзость, а порой и грубость в её адрес. Собственно, именно это, подозреваю, и стало основной причиной экстренного вмешательства Алекса. Он вырвал в своем забитом графике сутки и целиком посвятил их мне не просто так: отец никогда и никому не позволяет расстраивать мать, даже нам, детям. Лурдес регулярно прилетают штрафы в виде лишения развлечений и карманных денег за любую провинность в отношении мамы. Аннабель тоже хорошо знает, что такое “строгий отец”, и лишь одна я всегда находилась на «особенном положении», которое заметили все. Абсолютно все. Со временем, каждый отдельно взятый член нашей семьи понял, что я – любимый ребёнок у Алекса, а тётушка Мэри даже однажды выдала свои соображения по этому поводу:

– Алекс без памяти любит твою мать, а ты очень на неё похожа! Не только внешне, у вас и характеры одинаковые. Поэтому он тебя и выделяет, ты заметила?

Ещё бы не заметить. Конечно, заметила: за провинности попадает всем, кроме меня, подарки “самые индивидуальные” опять у меня, и именно мне достаётся больше всего бесед, советов и уроков. И когда я начала безобразничать, вместо санкций получила целый день наедине с любимым человеком. А что такое день для Алекса? Это очень много! Его время расписано едва ли не по секундам, и единственный человек, кто пользуется привилегией приватного с ним общения, всегда была и остаётся мама. И тут вдруг один целый день достаётся лично мне!

– Алекс ёлку притащил. Огроменную! – сообщает с излишней радостью мама.

– Ну как обычно, – отвечаю и благодарю отца улыбкой, он улыбается мне в ответ, и от удовольствия я даже умудряюсь на пару мгновений забыть об источающем напряжение Эштоне. Он словно высоковольтная линия, напряжён так, что я, кажется, даже слышу гул проходящего по нему тока.

Эштон то и дело мечет свои острые взгляды в сторону отца или пристально всматривается в мою мать. А я – вообще невидимка для него, часть интерьера. Его бокалу с красным вином и то больше внимания досталось в тот вечер, нежели мне.

– Где поставим её в этом году? – мама продолжает тему ёлки, так как ничего