Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Автор неизвестен

Пошедши, я благодарил Бога за беседу с учителем, а о писаре молился, чтобы Господь устроил, хотя бы однажды, прочесть ему Добротолюбие, и вразумил бы его во спасение.

А то еще раз весною, приходя в одно село, случилось остановиться мне у священника. Он был человек добрый и одинокий: я провел у него три дня. Рассмотревши меня в сие время, он стал мне говорить: останься у меня, я положу тебе плату; мне нужен человек добросовестный; ты видел, что у нас строится при старой деревянной церкви новая каменная. Не могу найти верного человека, который бы посмотрел за рабочими, да сидел в часовне для сбора подаяния на постройку; а вижу, что ты был бы к сему способен, да и тебе по твоему направлению было бы жить хорошо; сидел бы один в часовне, да молился Богу, там есть и каморка уединенная для сторожа — останься пожалуйста, хотя только на сие время покуда церковь окончится. Хотя и долго я отказывался, но по убедительной просьбе священника должен был согласиться. Так и остался на лето до осени. Вот и стал жить в часовне. Сначала мне было спокойно и удобно упражняться в молитве, хотя и много народа приходило в часовню, особенно в праздничные дни, иные молиться, иные позевать, а иные стащить что-нибудь с сборной тарелки. И как я по временам читывал то Библию, то Добротолюбие, то некоторые из приходивших, видя сие, заводили со мною разговор, другие прашивали прочесть им что-нибудь.

По некотором времени я заметил, что одна какая-то крестьянская девица часто ходила в часовню и подолгу молилася Богу. Прислушавшись к ее бормотанью, я узнал, что она читает какие-то странные молитвы, а иные совсем перековерканные. Я спросил: кто ее сему научил? Она сказала, что мать, которая была церковная, а отец ее раскольник по беспоповщине. Пожалевши о всем этом, я советовал ей, чтоб она правильно, по преданию святой церкви, читала молитвы, и потому толковал ей: Отче наш, да Богородице Дево радуйся. А, наконец, сказал: твори-ка ты почаще да побольше Иисусову молитву; она доходнее всех молитв до Бога, и ты получишь чрез нее спасение души. Девица приняла совет мой со вниманием, и начала так поступать в простоте. И что же? После непродолжительного времени объявила мне, что привыкла к Иисусовой молитве, что чувствует влечение беспрестанно, если бы было можно, ею заниматься и когда молится, то чувствует приятность и по окончании также радость и охоту опять молиться. Я порадовался сему, и советовал ей далее и более продолжать молитву во имя Иисуса Христа.

Время подходило к концу лета; многие из приходящих в часовню начали приходить и ко мне, не только уже за чтением и советами, но и с разными житейскими скорбями, и даже за узнаванием отыскивания потерь и пропажей; видно, иные почли меня за ворожею. Наконец и помянутая девица в горести пришла за советом, как ей быть? Отец вознамерился отдать ее замуж поневоле за раскольника, тоже беспоповщинского, и венчать будет мужик. Какой же это законный брак, — воскликнула она, это все равно, что блуд! Я хочу бежать, куда глаза глядят. Я сказал ей: куда же ты убежишь? Ведь опять найдут же тебя. В нынешнее время нигде не укроешься без вида, везде сыщут; а лучше молись поусерднее о сем Богу, чтоб Он своими судьбами разрушил намерение твоего отца и сохранил бы душу твою от греха и от ереси. Это будет надежнее твоего бегства.

Время шло далее и мне невыносимо стало шумно и соблазнительно. Наконец, кончилось и лето, я решился оставить часовню и продолжать, как и прежде, путь мой. Пришел к священнику и начал говорить ему: вам, батюшка, известно мое устроение. Мне нужна тишина для занятия молитвою, а здесь очень для меня развлечение и вредно. Вот я исполнил вам послушание, лето прожил: теперь меня отпустите и благословите на уединенный путь. Священнику не хотелось отпустить меня, и он начал меня уговаривать: что тебе мешает и здесь молиться? Ведь дела у тебя никакого нет, кроме того, чтобы сидеть в часовне, а хлеб готовый у тебя есть. Пожалуй там день и ночь молись; живи-ка брат с Богом! Ты способен и полезен для сего места, с приходящими пустяков не болтаешь, а церкви Божией приносишь доход и собираешь, верно. Это угоднее перед Богом, нежели твоя уединенная молитва. Что тебе в уединении, с народом-то молиться еще веселее. Бог создал человека не для того, чтоб он одного себя только знал, но чтоб люди друг другу помогали, друг друга вели ко спасению, кто чем может. Посмотри-ка на святых и на вселенных учителей, они день и ночь хлопотали и пеклись о церкви, да и повсюду проповедывали, а не сидели в уединении и не скрывались от людей.

Всякому, батюшка, свое Бог дает дарование; много была проповедников, много было и отшельников. Кто какую и к чему находил в себе наклонность, тот так и поступал и веровал, что сам Бог указывал в этом ему спасительный путь. А как вы это мне рассудите: что многие из святых оставляли и сан святительский, настоятельский и священнический и убегали в уединенные пустыни, дабы не смущаться среди народа? Так Св. Исаак Сирин бежал от своей епископской паствы; так преподобный Афанасий Афонский кинул свою многочисленную обитель; и именно потому, что те места были для них соблазнительные, и что они истинно верили гласу Иисуса Христа: Кая польза человеку, аще весь мир приобрящет, душу же свою отщетит?[Мат. 16, 26].

Да ведь они были святые, сказал священник. Если святые, ответил я, остерегались, чтобы не повредиться сообщением с людьми, то что же остается делать бессильному грешнику? Наконец, простился я с этим добрым священником, и он с любовию проводил меня в путь.

Прошедши верст десять, я остановился ночевать в деревне. На сем ночлеге я увидел отчаянно больного мужика, и советовал бывшим около него, чтобы его причастить св. Христовых тайн. Согласились, и к утру послали за священником, в приходское их село. Я остался подождать, чтобы поклониться святым дарам и помолиться при сем великом таинстве. Вышел на улицу, сел на завалинке, да и дожидаюсь, чтобы встретить священника. Вдруг неожиданно с задворья выбегает ко мне та девица, которая маливалась в часовне.

Как ты сюда попала, спросил я.

У нас назначено было быть рукобитью, чтобы выдать меня за раскольника, и я ушла. При сем поклонившись мне в ноги, начала говорить: сделай милость, возьми меня с собой и отведи в какой-нибудь женский монастырь; я не желаю замуж, буду жить в монастыре, да творить Иисусову молитву. Тебя там послушают и меня примут.

Помилуй, сказал я, куда мне тебя повести? Я в сей стороне ни одного женского монастыря не знаю, да и как я с тобой пойду, когда у тебя нет паспорта? Раз, что нигде тебя не примут; да и укрыться тебе нигде нельзя в нынешнее время, сейчас поймают, да и пошлют по пересылке в свое место, да еще: накажут за бродяжничество. Иди лучше домой да молись Богу, а если не хочешь в замужество, то притвори себе какую-нибудь немощь. Это называется спасительное притворство; так поступали св. матерь Климента и преподобная Марина, спасавшаяся в мужском монастыре, и многие другие.

В сие время, когда мы сидели да рассуждали, увидели, что четыре мужика гонят на паре по дороге, и прямо подскакали к нам. Схватили девку, посадили ее в телегу и с одним мужиком отправили; а трое связали мне руки и погнали меня обратно в то село, где я летом жил. На все мои оправдания они только кричали: мы тебе, святоша, дадим знать, как девок сманивать! К вечеру привели меня в сельскую управу, заковали мне ноги в железо, да посадили в тюрьму до утра, покуда соберутся судить. Священник, узнавши, что я в тюрьме, пришел посетить меня; принес поужинать, утешал меня и говорил, что заступится за меня и скажет, как духовный отец, что я не таких свойств, как о мне думают. Посидевши со мной, он ушел.

Попозднее вечером исправник, проезжая куда-то чрез это село, остановился у выборного; и ему сказали о случившемся. Он велел собрать сходку, и меня привести в судейскую избу. Мы вошли, стоим и дожидаемся. Вот и пришел исправник уже в кураже, сел за стол в фуражке, да и крикнул[14]: эй, Епифан! ведь девка, дочь твоя, ничего не снесла со двора? Ничего батюшка! С этим болваном ни в каких дурных делах не уличены? Нет, батюшка! Так, вот как мы дело-то рассудим, да и порешим: ты с дочерью своею разделайся сам; а этого молодца завтра мы проучим и прогоним, да накрепко закажем, чтобы он сюда больше не показывался. Вот и все! Сказавши это, исправник слез со стола, и отправился в свое место спать; а меня опять посадили в тюрьму. Рано поутру пришли двое, — сотский да десятский, высекли меня и выпустили; и я пошел, благодаря Бога, что он удостоил меня потерпеть за имя Его. Это меня утешало и еще более возгревало непрестанную сердечную молитву.

Все сии происшествия нисколько не оскорбили меня, как будто случились с кем другим, и я только их видел; даже когда меня секли, то и это в силу было терпеть; молитва, услаждавшая сердце, ничему внимать не попускала.

Прошедши версты четыре, я встретил мать девицы, ехавшую с торгу с покупками. Она, увидев меня, сказала мне: жених-то наш отказался; рассердился видишь на Акульку, что от него бежала. Потом дала она мне хлеба, да пирог, и я пошел далее.