Кувшин золота - Джеймс Стивенс

— Сядь вон на тот корешок, дитя моего сердца, — сказал он, — и ты сможешь вязать для нас носки.

— Да, сэр, — послушно сказала Бригид.

Лепрекон снял с высокого горизонтального корня четыре спицы и клубок зеленой шерсти. Для этого ему пришлось перелезть через один корень, обойти три и подняться по двум, и он сделал это так легко, словно ему это ничуть не составило труда. Спицы и шерсть он вручил Бригид Бег.

— Ты умеешь обметывать пятку, Бригид Бег? — спросил он.

— Нет, сэр, — ответила Бригид.

— Ну, значит, я покажу, когда ты до нее дойдешь.

Все шесть лепреконов остановили работу и смотрели на детей. Шеймас обратился к ним.

— Господь благослови вашу работу, — сказал он вежливо.

Один из лепреконов, седой и морщинистый, с тонкими седыми усами, свисавшими далеко вниз, промолвил тогда:

— Подойди сюда, Шеймас Бег, я сниму с тебя мерку на пару ботинок. Поставь ногу вот на этот корень.

Мальчик так и сделал, и лепрекон снял мерку с его ноги деревянной линейкой.

— Теперь ты, Бригид Бег, покажи мне свою ногу. — И он смерил также ее. — Будет готово к утру.

— А вы никогда не делаете ничего, кроме обуви, сэр? — спросил Шеймас.

— Ничего, — ответил лепрекон, — разве что если нам нужна новая одежда, то ее приходится шить, но нам жаль каждой минуты, потраченной на что-то, кроме обуви, потому что это — настоящее занятие для лепрекона. Ночью мы ходим по улице, заходим в дома людей и срезаем с их денег маленькие кусочки. Так, кусочек за кусочком, мы собираем кувшин золота, потому что, видишь ли, лепрекон должен иметь кувшин золота, чтобы, если люди его поймают, он мог бы выкупить себя. Но это случается редко, потому что позволить человеку себя поймать — большой позор, и мы так долго упражняемся в лазании по корням тут у нас, что ускользнуть от людей нам легко. Конечно, время от времени нас ловят, но люди глупы, и мы всегда уходим от них и безо всякого выкупа. Зеленое мы носим потому, что это цвет травы и листьев, и когда сидим под кустом или лежим в траве, люди просто проходят мимо и не замечают нас.

— А вы покажете мне ваш кувшин золота? — спросил Шеймас.

Лепрекон пристально посмотрел на него:

— Ты лепешки с молоком любишь? — спросил он.

— Очень люблю, — ответил Шеймас.

— Тогда лучше поешь немного, — и лепрекон достал с полки кусок лепешки и налил в два блюдца молока.

Пока дети ели, лепрекон задал им много вопросов:

— Во сколько вы встаете по утрам?

— В семь часов, — ответил Шеймас.

— И что вы едите на завтрак?

— Кашу с молоком, — ответил тот.

— Добрая еда, — сказал лепрекон. — А что у вас на обед?

— Картошка с молоком, — ответил Шеймас.

— Совсем неплохо, — сказал лепрекон. — А что на ужин?

На этот раз ответила Бригид, потому что у брата был набит рот:

— Хлеб с молоком, сэр, — сказала она.

— Нет ничего лучше, — произнес лепрекон.

— А потом мы ложимся спать, — продолжала Бригид.

— Почему бы и нет? — сказал лепрекан.

Именно тут Тощая Женщина с Инис-Маграта постучала по стволу дерева и потребовала, чтобы ей вернули детей.

Когда она ушла, лепреконы устроили совет, на котором было решено, что они не могут позволить себе ссориться с Тощей Женщиной и Ши Крогана-Конгайле, так что лепреконы пожали детям руки и попрощались с ними. Лепрекон, который увел их от дома, привел их обратно и, прощаясь, пригласил детей заходить на Горт-на-Клока-Мора, когда они только захотят.

— У нас всегда найдется кусок лепешки, пирога с картошкой и глоток молока для друга, — сказал он.

— Вы очень добры, сэр, — ответил Шеймас, и сестра его сказала то же самое.

Лепрекон ушел, а они стояли и провожали его взглядом.

— Помнишь, — сказал Шеймас, — как он прыгал и дрыгал ногой в прошлый раз?

— Помню, — ответила Бригид.

— А вот сейчас он не прыгает и не делает ничего такого, — сказал Шеймас.

— Сегодня он не в настроении, — сказала Бригид, — но он мне все равно нравится.

— И мне, — сказал Шеймас.

Когда они вернулись домой, Тощая Женщина с Инис-Маграта очень обрадовалась им, и испекла пирог с черешней, а еще дала детям каши и картошки; Философ же вовсе не заметил, что дети отсутствовали. В конце концов он сказал, что разговор есть глупость, что от женщин всегда сумятица, что детей нужно кормить, но не раскармливать, и что постели придумали для того, чтобы спать в них. Тощая Женщина ответила, что он мерзкий старикан, лишенный всяческих чувств, что она не знает, зачем она вышла за него замуж, что он аж в три раза старше ее, и что никто и не поверит, с чем ей приходится жить.

Глава IX

Выполняя свое обещание Михаулу МакМурраху, Философ отправил детей искать Пана.

Он дал им подробнейшие наставления о том, как обращаться к Лесному Божеству, а потом, выслушав предостережения от Тощей Женщины с Инис-Маграта, рано поутру дети отправились в путь.

Дойдя до освещенной солнцем полянки в сосновом бору, они ненадолго присели погреться на солнышке. Птицы то и дело влетали в солнечный свет и снова ныряли в сумрак леса. В клювах у них все время что-нибудь было: червячки, улитки, кузнечик или кусочек шерсти, потерянной овцой, обрывок тряпки или клочок сена; сложив все это в каком-то месте, они снова вылетали на солнышко и искали чего-нибудь еще, что можно отнести домой. При виде детей каждая птичка махала крылышками и издавала какой-нибудь особый звук. Это были «кар-р» и «чирк», «твить» и «ту-у», «пинь» и «ух»; а та, которую малыши любили больше всех, всегда говорила «ти-ти-ти-ти-ти». Дети любили ее потому, что она была такой внезапной.

Никогда нельзя было угадать, куда она полетит в следующий миг, да она, должно быть, и сама этого не знала. Она бросалась то вперед, то назад, то вверх, то вниз, и вбок, и вкривь, и вкось — и все это, как говорится, не переводя духу.

Так она летала потому, что ей любопытно было, что делается повсюду, а поскольку где-нибудь все время что-нибудь делалось, ей никогда не удавалось пролететь по прямой чуть больше самого короткого расстояния. К тому же, она была трусливой птичкой, и то и дело воображала, что кто-то собирается бросить в нее камнем из-за куста, из-за стены или из-за дерева, и эти воображаемые опасности делали ее полет еще более причудливым и непредсказуемым. Она никогда не летела туда, куда хотела сама, но только туда, куда направлял ее Бог, а потому дела ее были не так уж плохи.

Дети знали всех птичек по голосам, и всегда здоровались с ними их словами, когда они пролетали мимо. Некоторое время им было трудно говорить правильное слово той или иной птичке, и иногда вместо приветствия «ту-у» они говорили «чирк». Птичкам это не нравилось, и они зло смеялись над детьми, но, поупражнявшись сколько-то времени, дети перестали делать ошибки. Одна птица — большая и черная — любила, чтобы с ней поговорили. Она садилась перед детьми на землю и говорила «кар-р» до тех пор, пока ей говорили «кар-р» в ответ. Часто она тратила на разговор все утро, а остальные птицы останавливались не больше, чем на несколько минут. По утрам они всегда были заняты, но вечером у них бывало побольше свободного времени, и они могли остановиться и поболтать столько, сколько детям хотелось.

Ужасно было то, что все птицы хотели говорить одновременно, и малыши никак не могли решить, кому из них ответить. Шеймас Бег кое-как вышел из этого затруднения, научившись высвистывать птичьи ноты, но все равно птицы говорили с такой скоростью, что он никак не мог угнаться за ними. Бригид могла высвистывать только одну ноту; длинное низкое «фиу-у», над которым все птицы смеялись, и после нескольких попыток она отказалась свистеть вообще.

Пока дети сидели там, два кролика вышли поиграть на лужайке. Они бегали друг за другом кругами, и двигались очень быстро и хитро. Иногда они раз по шесть-семь подряд перепрыгивали друг через друга, и то и дело присаживались на задние лапы и утирали мордочки передними. Время от времени они отщипывали стебелек травки и грызли его с восторгом, притворяясь, что это утонченная закуска из капустных листьев и салата.

Дети поиграли с кроликами, а на полянку вдруг выбрался из папоротников старый дюжий козел. Это был их старинный знакомец, любивший полежать возле детей, — да еще чтобы те чесали ему лоб острой палочкой. Лоб у него был твердый, словно каменный, и шерсть росла на нем редко, как трава на стене или, вернее, как мох на стене — коротким ковриком, а не порослью. Рога у него были длинные и очень острые, отполированные до блеска. В тот день на шее у козла висели два венка — один из лютиков, а другой из ромашек, и дети подивились, кто это так хорошо сплел? Они задали этот вопрос козлу, но тот лишь посмотрел на них и не сказал ни слова. Детям нравилось разглядывать глаза козла; те были очень большие, и престранного светло-серого цвета. Взгляд их был странно пристальный, и временами поразительно разумный, иногда в них появлялось отеческое и благожелательное выражение, а иногда, особенно, когда он скашивал глаза выражение шкодливое, легкомысленное, нахальное, зазывное и слегка пугающее; но всегда он глядел смело и уверенно. Когда козлу начесали лоб столько, сколько ему хотелось, он поднялся, встал между детей и легко зашагал в лес. Дети побежали за ним, ухватив его за рога с обеих сторон, и козел шел иноходью посередине, а по бокам дети танцевали и пели обрывки из песен птиц и старых песен, которым Тощая Женщина с Инис-Маграта выучилась в народе Ши.