Адепт Источника - Олег Авраменко

Пенелопа удивленно взглянула на меня.

— Ты не куришь? — спросила она.

— Вот уже больше двадцати лет. Когда я регрессировал, то напрочь позабыл о своем пристрастии к никотину.

Пенелопа молча сделала несколько затяжек и раздавила сигарету в пепельнице. В среднем девяносто восемь из каждой сотни причащенных были заядлыми курильщиками, остальные два процента курили от случая к случаю и считались некурящими. В отличие от простых смертных, никотин не вредит нашему здоровью, а на нервную систему действует благотворно, снимая стрессовые состояния, то и дело возникающие вследствие напряженного общения с Формирующими. Так, к примеру, постановлением королевского департамента здравоохранения Дома Света курение противопоказано только детям до 13 лет, беременным женщинам и кормящим матерям.

— Юнона говорила, что у тебя была временная потеря памяти, — медленно произнесла Пенелопа. — Ты это имел в виду?

Я немного сконфузился. Фраза о регрессии сорвалась с моего языка вопреки моей воле — то ли дало о себе знать унаследованное от матери недержание речи, то ли я был до такой степени взволнован, что потерял над собой контроль, — а скорее всего, и то и другое. Отправляясь в Экватор, я твердо решил взвешивать каждое свое слово относительно моего пребывания в Срединных мирах. Я тщательно продумал, что буду говорить Юноне, что — деду Янусу, что — брату Амадису, что — кузену Дионису и тете Помоне, а что всем остальным. Однако с появлением Пенелопы все мои планы рухнули, как карточные домики. Я оказался в полной растерянности, и мне нужна была передышка, чтобы собраться с мыслями и привыкнуть к этому новому, неожиданному обстоятельству — своему отцовству. Стремясь перевести разговор на менее скользкую тему, я огляделся вокруг в поисках подходящей зацепки. И нашел ее.

Справа от меня на стене висело два портрета — мой и Дианы. Мой портрет был написан рукой великого маэстро Рафаэля ди Анджело, гениального художника из мира Tellus 2084-HTA, в обиходе именуемого Землей Гая Аврелия, где в свое время я был известен как Артур де Лумьер, безземельный нормандский дворянин, рыцарь и полководец. На портрете я был изображен в полный рост, в легких боевых доспехах, выкрашенных в черный цвет, в малиновом плаще и со своей любимой шпагой Эскалибур, которую я держал наизготовку в правой руке. Таким меня увидел маэстро непосредственно перед тем памятным сражением, когда я повел войско графа Тулузского против орды лютых псов в человеческом обличье, рыцарей-крестоносцев моего старшего брата Александра, который был у них за главного — великим магистром ордена Святого Духа. Крестоносцы свирепствовали в Лангедоке, искореняя альбигойскую ересь, местные жители защищали свою землю, свои дома, свою веру. Я встал на сторону последних не столько потому, что был убежден в их правоте, сколько потому, что их противником был Александр. В тот день мы праздновали победу, лангедокская армия под моим руководством сокрушила полчища крестоносцев, а я в очном поединке тяжело ранил Александра. Отец мой, узнав об этом неистовствовал; мама молчала, но глядела на меня с такой мукой, с такой болью, что мне стало невыносимо стыдно. Тогда я со всей отчетливостью осознал, что наша детская вражда с Александром зашла слишком далеко, и поклялся себе, что в следующий раз лучше прослыву трусом и обращусь в позорное бегство, чем подниму руку на родного брата. Следующего раза, к счастью, не представилось…

— Как к тебе попал мой портрет? — спросил я Пенелопу.

Она проследила за моим взглядом и улыбнулась.

— Недавно я побывала на Земле Аврелия, представилась при дворе графа Тулузского твоей дочерью…

— Меня там еще помнят? — удивился я. — Странно. Ведь с тех пор прошло много лет.

— Но память о тебе не померкла. Теперь ты — легендарная личность. О тебе слагают героические баллады, рассказывают невероятные истории о твоих подвигах, а многие незаконнорожденные претендуют на то, чтобы называться твоими детьми. Меня не сочли самозванкой только потому, что между нами есть несомненное сходство. Граф принял меня очень радушно, а я… — Щеки Пенелопы порозовели от смущения. — А я, неблагодарная, похитила из его коллекции твой портрет — уж больно он мне понравился. Впрочем, никто не заподозрил меня в этом злодеянии.

— Кто теперь граф Тулузский? — поинтересовался я.

— Людовик Четвертый.

— А Людовик Третий?

— Умер девять лет назад.

Я вздохнул.

— Жаль, конечно. Мы были друзьями… Выходит, Александру так и не удалось покорить Лангедок?

— Нет. Мировой гегемонии он не достиг и по-прежнему довольствуется германскими землями.

— С чего бы это? — произнес я, приятно удивленный и даже обрадованный. — Что ему помешало?

— Не что, а кто, — уточнила Пенелопа. — Когда ты пропал безвести, кузен Дионис взял Землю Аврелия под свое покровительство. Подозреваю, что вначале он сделал это в память о тебе, но потом, видимо, полюбил твой мир и теперь проводит там добрую половину своего времени.

— Это очень мило с его стороны, — сказал я. Земля Аврелия была одним из моих самых любимых местечек, до появления Александра средневековье там протекало в довольно культурной и цивилизованной форме, и я был бы огорчен, если бы мой братец все изгадил, установив свой теократический режим. — Я рад, что мой мир понравился Дионису; впрочем, у нас с ним всегда были схожие вкусы. Да, кстати, что слышно о старине ди Анджело? Он еще жив?

— Жив-здоров, — ответила Пенелопа. — Бодрый старик. Правда, уже не носится по всей Европе, как в прежние времена. Возраст дает о себе знать.

— Ему, должно быть, за восемьдесят, — прикинул я. — Чем он сейчас занимается?

— Поселился в Неаполе и продолжает создавать шедевры. А совсем недавно с ним приключился один забавный конфуз.

— Какой же?

— Дело в том, что у неаполитанского короля есть дочь — очень красивая, но крайне распущенная молодая особа. Говорят, она завлекла в свои сети Диониса… но это так, между прочим…

Я исподволь усмехнулся. Откровенность Пенелопы, пусть и невольная, была для меня хорошим знаком.

— Так что же произошло между ди Анджело и принцессой? Она завлекла и его?

— Только как художника. Очарованный ее красотой, ди Анджело обратился к королю с просьбой разрешить ему написать портрет принцессы в образе Девы Марии, но король, ревностный христианин и ханжа, с негодованием отверг его предложение. Мало того, он не на шутку разозлился, в присутствии придворных обозвал маэстро святотатцем и заявил, что это кощунство изображать его беспутную дочь Богородицей.

Мы рассмеялись, и лед, похоже, тронулся. Между нами рухнула стена неловкости и настороженности, в наших отношениях появилась непринужденность, начали пробиваться первые ростки доверия. Я раскурил следующую сигарету и продолжил расспрашивать Пенелопу об одном из моих любимых миров, но слушал ее ответы вполуха. Я смотрел на нее, чувствуя, как в моей груди разливается какая-то странная и очень приятная теплота. Во мне просыпалась особенная нежность, совсем не похожая на ту, что я испытывал к женщинам, которыми обладал, но и отличная от моей нежности к матери и сестрам.