Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, а рифмы-то где? – зевая, спросил Перинский, когда Артемьев кончил читать. Тот опять взорвался:
– Да у тебя мозги, вообще, на месте? Или заменены на микропроцессор? Тебе что нужно – рифмы или глубокий духовный смысл?
– Перинский, исчезни, – тихо скомандовал Хусаинов, придя из комнаты. Грузный, старый судмедэксперт вскочил с быстротой мальчишки, которому в середине муторного урока велели выйти из класса. При этом он изловчился ещё и осушить рюмочку.
– Ухожу, ухожу, Порфирий Петрович! Желаю здравствовать.
И немедленно удалился. Дверью он хлопнул так, что всё на столе подпрыгнуло.
– Идиот, – прошептал Артемьев, беря бутылку. Прежде чем приступить к следующему действию, он помедлил, так как его внимание заострилось на Хусаинове, – вы кто? Следователь?
– Так точно.
Дёрнув шнур выключателя, в результате чего под жёлтым, с разводами, потолком загорелась лампочка, Алексей Григорьевич сел за стол и открыл свой кейс.
– Я – следователь районной прокуратуры. Зовут меня Алексей Григорьевич Хусаинов.
– Как – Алексей Григорьевич? – изумился вдовец, звеня горлышком бутылки о рюмку, – ведь этот кретин сказал – Порфирий Петрович!
– Он пошутил. Порфирий Петрович – действующее лицо романа «Преступление и наказание», сыщик.
Артемьев сильно смутился.
– Ах, да, да, да! Как я мог забыть? А меня зовут Виталий Васильевич. Вам налить?
– Не надо, я вина выпью, с вашего позволения, – произнёс Хусаинов, достав из кейса бутылку красного.
– Вы всегда с собой вино носите? – удивлённо спросил Виталий Васильевич.
– Да, всегда. Очень уж люблю сухое вино.
Закрыв и поставив между ног кейс, Хусаинов взял гранёный стакан, сполоснутый Юлей после недавнего чаепития, и наполнил его примерно до половины своим любимым напитком. Чокнувшись, выпили.
– Да, с Порфирием-то Петровичем сильная промашка у меня вышла, – с досадой сказал Артемьев, – а ведь читал, сотни раз читал! Так что, уж не думайте, что я – быдло. Я – человек крепко образованный и культурный.
– Да в этом никто и не сомневается, – заявил Алексей Григорьевич, – Абсолютно понятно, что вы не поняли шутку лишь потому, что вам сейчас, мягко говоря, совсем не до шуток.
– Да, да, вы полностью правы в этом суждении, – посерьёзнел Артемьев, – потеря близкого человека – это, знаете ли… Ведь мы четырнадцать лет с ней прожили! Представляете? Да, ругались, конечно, но кто с любимыми не ругается? Без скандалов – только у тех, кому глубоко плевать друг на друга!
– А то, что вы – человек культурный и образованный, – продолжал Алексей Григорьевич, – подтверждается тем, что всё из квартиры продано, а икона стоит на месте. Как будто даже и не мешает.
Артемьев был удивлён.
– Что значит, как будто даже и не мешает? Я вас, признаться, не понимаю. Как, вообще, икона может мешать?
– Не знаю, не знаю. Вы никогда с женой не ругались из-за этой иконы?
– Из-за иконы?
– Да.
Некоторое время Артемьев смотрел на следователя без всякого выражения, а потом вдруг прижал ладони к лицу и громко заплакал. У Хусаинова моментально начала ныть голова. Он не ожидал, что ему придётся услышать такие звуки. Но он решил их не останавливать, проявляя какую-либо реакцию. На второй минуте раскрошил в пепельнице окурок.
– Что вы меня терзаете? – пропищал, наконец, Артемьев, опустив руки, – как будто вам неизвестно, что я весь день с работы не отлучался! Орал я ночью Ленке, орал, что надо бы ей язык оторвать! Ну, и что с того? Неужели ж я такой идиот, чтобы после этого своего дурацкого крика, который весь дом услышал, такое с нею проделать? Я никогда не пью до беспамятства, это каждый вам подтвердит!
– Да вы расскажите, как было дело-то, – предложил Хусаинов, – но только коротко, внятно.
Артемьев вмиг успокоился и предельно внятно всё рассказал. Накануне вечером он халтурил – ходил по вызовам. На Шестнадцатой Парковой был заказ на врезку замка. Заказчицей оказалась женщина средних лет, по имени Ольга. Врезав замок, Артемьев исполнил ещё одно её пожелание, высказанное взглядом и поведением. Восхищённая Ольга преподнесла ему в дар икону – судя по всему, древнюю, очень ценную. На иконе была изображена сказочно красивая женщина с ярко-рыжими волосами и костяным гребешком в руке.
– А вы ничего не путаете? – перебил Хусаинов.
– Насчёт чего? – не понял Артемьев.
– Ну, насчёт изображения на иконе.
– Нет, ничего не путаю. Молодая баба – стройная, рыжая, с гребешком. Да вы можете сами удостовериться! Она там, на шкафу стоит.
Алексей Григорьевич промолчал, и рассказ продолжился. Возвратившись домой, Артемьев застал жену свою пьющей клюквенную настоечку. Тем не менее, она сразу же догадалась, что муж её напаскудил, и учинила ему скандал. Когда Виталий Васильевич попытался к ней подлизаться, она его оттолкнула и заорала, имея в виду икону: «Пусть эта тварь с тобой спит!» Тогда он и крикнул : «Язык тебе оторвать за эти слова!» После этого разошлись по комнатам, легли спать.
– А дальше вы знаете, – завершил Артемьев, – утром я ушёл на работу. Она храпела. Вечером прихожу, и – глазам не верю: язык валяется на полу, Ленка – на диване, всюду – кровища!
– А на икону не посмотрели?
– Да вроде нет. А зачем?
– Взгляните сейчас.
Недоумевая, Артемьев встал и поплёлся в комнату. Хусаинов ожидал крика, но прозвучал лишь возглас:
– Ого!
Вернулся Артемьев с вытянутым лицом. Плюхнувшись на стул, налил себе коньяку.
– Это та икона? – спросил Алексей Григорьевич.
– Вроде, да! А может быть, нет. Ведь её могли подменить! А? Как вы считаете?
Хусаинов молчал. Артемьев осушил рюмку и прохрипел:
– Это невозможно! Куда она могла деться?
– Дайте мне адрес женщины средних лет с Шестнадцатой Парковой, – попросил Хусаинов, вытащив записную книжку и авторучку. Артемьев вспоминал долго. Наконец, вспомнил:
– Дом десять. А корпус, кажется, три. Да, три! Квартира семьдесят пять. Десятый этаж.
– Это точно?
– Точно!
Хусаинов записал адрес и выпил полстакана вина.
– Виталий Васильевич, нужно будет ещё раз внимательно посмотреть, не пропало ли что-нибудь из квартиры. Любая мелочь важна!
– Чему пропадать-то, господи? – отмахнулся Артемьев, скорчив презрительную гримасу, – вы сами видите, как мы жили! Интеллигенты, …!
– Тем не менее.
– Твою мать! – донеслось вдруг с лестницы. Вслед за этим раздался грохот двери, с размаху ударившейся о стену, затем ещё один грохот, на этот раз – от удара в пол пятидесяти семи килограммов. Вскочив и выбежав в коридор, Хусаинов увидел там Кременцову. Она лежала ничком, широко раскинув длинные ноги в чёрных колготках. Обуви на них не было. Пахло кровью. Одной рукой лейтенант сжимала бинт в упаковке, а другой – ключ с заводным колечком.
– Юлька, ты почему лежишь на полу? – спросил Хусаинов, – и где твои английские туфли?
– В жопе, – хрипло ответила Кременцова, вставая на четвереньки, – я триста метров скакала
