Партизанская богородица - Франц Таурин

Управляющий губернией имел все основания надеяться, что мысль его о необходимости единомыслия всех слоев населения усвоена прочно и будет внедряться с должным усердием.

— Ну что? — заранее хмурясь, спросил капитан Рубцов.

Адъютант отряда, молоденький прапорщик, с лицом, обожженным непривычными солнцем и ветром, пожал узкими плечами.

— Ничего. Ни слуху ни духу.

— Хоть кто-нибудь есть в этой чертовой глуши! — закричал капитан и отвернул лицо, сердито зажмурясь.

Он сидел на низко спиленном пне у самого костра, и сменивший направление порыв ветра обдал его клубами едкого дыма.

— Мужик один, пни корчует на поляне.

Рубцов резво вскочил на ноги.

— А вы говорите, ничего! Где он?

— Там, — адъютант небрежно махнул рукой.

Капитан смачно выругался.

— Детство и отрочество! Станет он там дожидаться.

— Я оставил с ним ефрейтора Куркина.

— Сразу надо было сюда вести, — уже отходя, сказал капитан.

— Далеко это?

— Полверсты, не более, — доложил адъютант.

— Тогда нечего время терять. Эх вы, младенчик! — развеселился капитан. — Ни слуху ни духу. Да это и есть партизан, связной или лазутчик. Это мы сейчас узнаем, кто он. Барсуков!

Молодцеватый фельдфебель вырос, как из-под земли. Вытянулся в струнку.

— Слушаю, господин капитан!

— Трех человек со мной! Остальным быть начеку! Прапорщик, ведите!

Давно не езженая дорога отвернула влево от тракта, полого спускаясь в распадок.

Неглубокие колеи почти перекрылись стебельками ползучей курчавой травы, наступавшей с обеих сторон. И только посредине между ними осталась землистая выбитая копытами тропка, негусто присыпанная ржавой хвоей и сухими выцветшими листьями.

Березы и осины, сосны и лиственницы росли в этой веселой тайге вперемешку, плотно зажав дорогу. Местами ветви смыкались, образуя над головой зыбкий, просвечивающий голубизною свод. Между стволами деревьев буйным подшерстком разрослись кусты и высокие травы. Багровые цветы иван-чая пиками торчали над плотной зеленой стеной.

«Глухомань! Самое партизанское логово!» — с подступившим снова раздражением подумал капитан.

Он ходко шел по желобочку тропы, постегивая березовым хлыстом по хорошо начищенным, но припудренным пылью сапогам, успевая сбивать носком красные и желтые шляпки привольно разросшихся сыроежек. Для этого ему приходилось иногда то укорачивать, то удлинять шаг, но он делал это ловко, в темпе, не сбиваясь с ноги.

Затем его внимание привлекли крупные синие колокольчики. Этим цветам пора уже отошла, но здесь, в затененной чаще, они еще доцветали, и чем ниже уходила дорога в распадок, тем гуще росли они по обочинам.

Капитан занес хлыст и резким круговым движением, как рубят лозу на ученье, пересек хрупкий стебелек цветка. Шедший позади низкорослый белобровый солдат едва успел отскочить, увертываясь от мелькнувшего в воздухе хлыста.

— Есть!.. Есть!.. Есть!.. — приговаривал капитан, ссекая один за другим синие колокольчики.

На пятом или шестом промахнулся.

Обернулся и процедил сквозь зубы:

— Не уйдешь!

И ссек повторным взмахом.

Ефрейтор Куркин, завидя вышедшего на поляну капитана, проворно вскочил. У мужика, сидевшего рядом на вывороченном из земли пне, не нашлось должной прыти.

— Встать! — стегнул капитан окриком.

Мужик послушно вытянулся. Потом, словно спохватившись, заплевал недокуренную цигарку и, бросив на землю, растер ногой, обутой в порыжелый разношенный чирок из самодельной юфти.

Капитан полоснул по нему взглядом.

Мужик стоял хоть и без выправки, но прямо, не развалисто. Росту он был ниже среднего, и смотреть на капитана ему приходилось снизу вверх. Глаза большие, словно чужие на сухом, обросшем темной бородою лице. Взгляд не испуганный, а скорее усталый. Одежонка небогатая: перешитый из солдатской шинели пиджак, штаны из крашеного домотканого холста. Все ношеное, в заплатах.

— Кто такой? — строго спросил капитан.

— Трофим Перфильев. Крестьянин здешний.

— Что делал в лесу?

Трофим, полуоборотясь, показал на вывороченный пень.

— Корчую деляну.

— Что ж тебе, земли не хватает?

— Не себе, — серьезно и словно не почуяв насмешки, ответил Трофим. Помолчал, добавил: — Хрисану Митричу, лавошнику нашему.

— Тэк-с... — Капитан, не спуская цепких глаз с Трофима, похлопывал хлыстом по голенищу...

И сразу сорвался на крик:

— Где партизаны?

Трофим молчал.

— Отвечай, пока жив!

Рубцов расстегнул кобуру. Вынул наган.

Трофим молчал. Только дернулся кадык на худой жилистой шее.

— Рой себе могилу! Где стоишь!

Капитан уже не кричал. Но адъютант отшатнулся, увидев его побелевшие от бешенства глаза.

— Брат у меня... дозвольте, он похоронит, — сказал наконец Трофим.

Кровь отхлынула от его загорелого лица, и оно было теперь серым.

— Не разговаривай! Бери лопату! — прикрикнул капитан.

Трофим обернулся, но не успел еще нагнуться, как Рубцов выстрелил ему в спину.

Раз, другой, третий...

Третий уже в лежащего...

Капитан Рубцов с нескрываемым удовольствием оглядел стол, тесно уставленный всевозможной снедью.

«Попадья, черт побери, умеет принять гостей!»

Полнотелая попадья, конечно, заслуживала похвалы. Но, отнеся все великолепие стола ей в заслугу, капитан ошибался. Все деревенские богатеи постарались, чтобы попадье не краснеть перед губернским гостем. И щедрее всех откликнулся лавочник Хрисанф Дмитрич — тот самый, которого капитан три часа назад лишил безропотного и прилежного работника.

Хрисанф Дмитрич, впрочем, не знал про убийство Трофима Перфильева. Но если бы и знал, рука его не оскудела. Скорее, наоборот. Он, как и прочие «добрые хозяева», давно ждал избавителя, который бы приструнил отбившихся от рук голоштанных крикунов и смутьянов.

Если что и удручало Хрисанфа Дмитрича, то это неприсутствие за накрытым в значительной доле его щедротами столом. Уж очень ему хотелось завязать побыстрее знакомство с начальником отряда.

— Не по пустому любопытству, а для пользы дела, — убеждал он отца Феоктиста.

Но тот решительно воспротивился.

— Господин капитан устали с дороги. И нуждаются в отдыхе. А делами займутся завтра. Да и сами вы, Хрисанф Дмитрич, по зрелом размышлении возьмете в толк, что куда полезнее о делах разговаривать с господином капитаном завтра, когда они, отдохнув, в добром здравии и приятном расположении духа находиться будут.

Только и удалось Хрисанфу Дмитричу упросить попадью протиснуться на кухню, чтобы оттуда хоть единым глазком взглянуть.

Господин капитан тоже заметил выглянувшую из кухонной двери благообразную бороду, но не заподозрил в обладателе ее местного Ротшильда. «Бородища... наверно, староста церковный».

К тому же, в горнице оказалась особа, более заслуживающая внимания.

— Двоюродная моя племянница! — представила попадья с угодливой улыбочкой.

Девица была недурна: смазливое личико с круглыми, умело подведенными глазками, светлые кудряшки и весьма обещающая фигурка. Некоторая доля жеманности не заслонила от опытного глаза капитана, что в девице уже разбужено женское любопытство.

— София! — Она протянула капитану маленькую пухлую ручку.

— Пусть будет Сонечка! — капитан показал в улыбке ровные крупные зубы и приложился к ручке.

Потом щелкнул шпорами:

— Рубцов, Гавриил Александрович!

— Очень приятно! — сказала Сонечка и премило улыбнулась.

Сонечку усадили по левую руку от капитана (к сердцу ближе), — напротив отец Феоктист с дородной своей половиной.

Капитан приналег на поповские разносолы. Конечно, и на пути следования не голодал — не перевелась еще живность в сибирских селах, — но не единой сытости рад человек.

На данном этапе Сонечка была скорее помехой.

Приходилось терять время на бесполезное пока ухаживание за дамой слева и наблюдать не только за своей, но и за Сонечкиной тарелкой.

К тому же, Сонечка почти не ела и использовала свои возможности, забрасывая капитана вопросами.

Круг ее интересов был весьма широк.

И что танцуют на балах в губернском собрании, и какие нынче шляпки в моде, и носят ли декольте, и правда ли, что французские офицеры самые элегантные, и — что особенно удивило капитана, — будут ли брать девушек-патриоток в эти, ну еще такое страшное название, в батальоны смерти.

На все вопросы капитан отвечал односложно, но последний заставил его отвлечься от тарелки.

— А это вам для чего, милая барышня?

Сонечка ответила, что у нее с детства романтическая натура, что Надежда Дурова и Жанна д’Арк всегда были любимыми ее героинями и что вообще она обществу женщин предпочитает общество мужчин.