Дева и цыган - Дэвид Герберт Лоуренс

В комнату вошла тетя Цецилия. Поначалу даже она опешила от матушкиных слов. Потом, видно, убедила себя, что все именно так и было.

— Я запретила Люсиль выходить из комнаты, пока не извинится перед Матушкой, — сказала она настоятелю.

— Долго ждать придется, — спокойно и надменно произнесла Иветта, скрестив голые руки.

— Не нужны мне никакие извинения, — промолвила старуха, — она просто дала волю нервам. Если уж у них сейчас нервы сдают, что же дальше-то будет! Ей бы успокоительное принимать. Цецилия, голубушка, Артур, наверное, заждался чая.

Иветта собрала в охапку свое шитье и пошла к себе наверх, снова что-то бессвязно и громко напевая. Внутри у нее все дрожало.

— Обновка к празднику? — игриво спросил отец.

— Обновка к празднику, — эхом, но без тени улыбки отозвалась она. Перекинула платье через руку и стала медленно подниматься наверх. Хотелось утешить Люсиль, а заодно спросить, как теперь сидит на ней голубое платье.

У подножия лестницы она задержалась и по привычке поглядела в окно на дорогу и мост. Как героиня Теннисона — в «Леди из Шалота», — она все время ждала, что появится некто на берегу реки, весело напевая «тра-ля-ля» или что-нибудь не менее содержательное.

5

Скоро пить чай. Дорожку за окном — от флигеля до ворот — запорошило снегом. Садовник подправлял круглые раскисшие клумбы, разбросанные по сбегающему к реке лугу. Сразу за воротами грязная, с остатками снега, дорога перебегала каменный мост и змеей уползала вверх по каменистой круче к горстке домов, над которыми курился дымок, — к северной деревне, прилепившейся за унылыми, сложенными из камня мельницами. В зажатой холмами долине виднелись высокие прямые трубы.

Настоятельский дом стоял у реки Пэпл, по обоим берегам его окружали холмы, и на одном из них находилась деревня. Сразу за домом круто вздымался холм, поросший темными голыми лиственницами, меж которыми виляла, то появляясь, то исчезая, дорога. А напротив дома, на другом берегу, — кусты стеной, еще выше — луговина, за ней — темные стволы деревьев, и венчала холм серая каменистая макушка.

Из коридора Иветта видела лишь поворот дороги да лавровые заросли-изгородь. Дорога спускалась к мосту, потом снова уводила по холму наверх, к кучке домов — деревне Пэплуик, мимо полей, испещренных каменными оградками-межами.

Всякий раз Иветта ждала: вот-вот появится некто на дороге из Пэплуика. И всякий раз задерживалась подле окна у лестницы. Порой проезжала повозка, или автомобиль, или грузовик с камнем, проходил батрак или кто из прислуги. Только вот задорный песенник так и не появился у реки. Давно миновали все развеселые траляляйские дни.

Но сегодня за поворотом грязно-белой дороги, меж лужайкой и каменной оградой, показалась чалая лошадка. Бодро и смело спускалась она с холма, на облучке легкой повозки сидел мужчина в кепке. Он свободно раскачивался на сиденье, подпрыгивая вместе с повозкой на ухабистой дороге, которая терялась у подножия холма в тихих собирающихся сумерках. Из повозки, прыгая и кивая на ходу, торчали длинные метлы, щетки из тростника и перьев. Иветта отбросила занавески за спину и прильнула к самому стеклу, обхватила руками голые плечи.

Спустившись с холма, лошадь пошла еще резвее, колеса прогромыхали по каменному мосту, метлы и щетки запрыгали еще пуще; возница мерно, как в полудреме, покачивался взад-вперед. Неужели это наяву, — думалось Иветте.

Но вот повозка миновала мост и уже катит вдоль ограды настоятельского дома. Возница взглянул на мрачный каменный особняк, спрятавшийся под сенью холма. Иветта еще крепче обхватила руками плечи. Поймав цепкий и сметливый взгляд из-под козырька кепки, поняла, что смуглолицый возница ее увидел.

У белых ворот он резко осадил лошадь, не сводя глаз с коридорного окна. Иветта, все еще прикрывая плечи посиневшими от холода веснушчатыми руками, зачарованно смотрела на мужчину.

Едва заметно кивнув ей, он повел лошадь в сторону, на лужайку. Затем проворно и сноровисто откинул парусиновый верх повозки, вытащил метлы и щетки, выбрал две-три камышовые и индюшачьего пера и, глядя прямо на Иветту за окном, подошел к воротам, открыл.

Иветта кивнула ему и понеслась в ванную переодеваться. Она тешила себя надеждой: может, цыган и не заметил ее тайного привета. Со двора послышалось рычание старого глупого Пирата вперемежку с тявканьем молодой, но еще более глупой Трикси.

У дверей гостиной Иветта столкнулась со служанкой.

— Никак метлы привезли продавать? — Она заглянула в гостиную. — Тетушка, там привезли щетки и метлы. Пойти встретить?

— Кто привез-то? — оторвалась от чаепития тетя Цецилия.

За столом, кроме нее, были лишь настоятель да Матушка. Девиц решили оставить без трапезы.

— Какой-то мужчина на повозке.

— Цыган, — подсказала служанка.

Тетя Цецилия, разумеется, тотчас же поднялась из-за стола. Непременно нужно взглянуть.

У черного хода, рядом с отвесно поднимавшимся холмом, поросшим лиственницами, стоял цыган.

В одной руке он держал целый букет из щеток и метел, в другой — связку медных и бронзовых поделок: сковороду, подсвечник, чеканные блюда. Сам он был одет опрятно, даже франтовато: темно-зеленая кепка, двуборт ная зеленая куртка в клетку. Держался он спокойно и почтительно, хотя сквозило во взгляде и достоинство, и некоторая равнодушная снисходительность.

— Не угодно ли что-нибудь хозяйке? — тихо и вкрадчиво обратился он к тете Цецилии, устремив на нее проницательный взгляд черных глаз.

Та сразу отметила, как хорош собою цыган, как чувственны губы под ниточкой черных усов, и затрепетало ее сердце. Выкажи цыган хоть толику неучтивости или навязчивости, она бы с презрением захлопнула перед ним дверь. Но он являл такое смирение мужской своей гордыни, что тетя пришла в замешательство.

— Какой красивый подсвечник! — воскликнула Иветта — Вы сами сделали? — И по-детски простодушно взглянула на него. Впрочем, она не хуже цыгана умела затаить во взгляде и иной смысл.

— Да, барышня, сам. — Он коротко взглянул ей прямо в глаза с такой неприкрытой страстью, что девушка обмерла: силы разом покинули ее, под цыгановыми чарами преобразилось, словно во сне, ее лицо.

— До чего ж красивый! — как в полузабытьи пробормотала она.

Тетя Цецилия принялась выторговывать подсвечник. Был он невысок и массивен, с двумя поддонцами. Вежливо, но равнодушно разговаривал цыган с тетушкой, а на Иветту и вовсе не взглянул; она прислонилась к дверному косяку и задумчиво смотрела на цыгана.

— Как поживает ваша супруга? — неожиданно спросила она, когда тетя Цецилия ушла с подсвечником к настоятелю посоветоваться, не дорого ли просят.

Цыган вновь взглянул Иветте прямо в лицо, едва заметная улыбка тронула губы. Но взгляд остался серьезным, сквозившая в нем страсть лишь ужесточила его.

— Жива-здорова, а когда вы еще будете в наших местах? — Говорил он тихо, словно оглаживал словами.

— Право, даже не знаю, — зачарованно пробормотала Иветта.

— Приезжайте как-нибудь в пятницу — я тогда дома.

Иветта смотрела вдаль, мимо цыгана, словно и не слыша его. Вернулась тетя Цецилия, принесла деньги. Иветта с нарочитой беспечностью принялась напевать — и, по обыкновению, какую-то мешанину из разных мелодий, — потом повернулась и пошла прочь, не очень-то деликатно намекнув, что делать ей здесь больше нечего.

Однако, дойдя до лестничной площадки, она притаилась у окна, чтобы проводить цыгана хоть взглядом. Ей хотелось проверить, подвластна ли она его чарам. На этот раз она постаралась, чтобы он ее не заметил.

Вот он идет к воротам, держа в руке щетки и метлы. Вот подошел к повозке. Бережно погрузил свой товар, поднял парусиновый верх. Легко, даже с ленцой вспрыгнул на облучок, тронул чалую вожжами, и та сразу пошла вперед, заскрипели колеса, повозка поползла в гору. Вскоре цыган скрылся из виду — так ни разу и не обернулся. Скрылся, растворился, точно сон, бесплотное видение, однако как трудно от этого видения избавиться.

«И никаких-то чар у него нет», — убеждала она себя, а жаль, ох как хотелось подпасть под чью-либо власть.

Она поднялась к сестре. Люсиль была бледна и все еще возбуждена. Иветта отчитала ее: разве можно выходить из себя по пустякам?!

— Что толку, что ты велела бабушке замолчать? Конечно, всякого нужно приструнить, коли гадости говорит. Но ведь бабушка не хотела обидеть тебя. Честное слово, не хотела. Она и сама о своих словах жалеет. Так что нечего из мухи слона делать. Давай оденемся к ужи ну, как светские дамы. Будем держаться чинно и гордо. Ну же, Люсиль!

Точно нежная паутинка оплела лицо — так непривычно блаженно чувствовала себя Иветта в плену своих видений, так инстинктивно, вслепую, старалась она уйти от всего неприятного. Словно осенним бодрящим утром пробираешься сквозь туманную мглу и ласковый дождь гладит лицо. И уже не знаешь, где ты.