Мысли и афоризмы - Константин Душенко

По поводу изречения Гете «Лирика должна быть в частностях немного простовата»:

Немножко глупости, понятно, требуется для поэзии, но было бы ужасно, если бы природа обременила огромной порцией глупости, достаточной для сотни великих поэтов, одного-единственного человека, а поэзии ему отпустила самую ничтожную дозу.

О ПРОТЕСТАНТИЗМЕ

Протестантская религия чересчур уж разумна, и если бы в протестантской церкви не было органов, то она и вовсе не была бы религией. Эта религия безвредна и чиста, как стакан воды, но и пользы от нее никакой.

О церковной реформе Лютера:

Священник становится человеком, берет жену и, согласно требованию Бога, родит детей. С другой стороны, Бог вновь становится небесным холостяком без семьи; ставится под сомнение, является ли его сын законнорожденным; святые получают отставку; у ангелов подрезаются крылья; Богоматерь теряет все права на корону небесную, и ей воспрещено творить чудеса.

Германцы избрали христианство в силу духовного родства с иудейским моральным принципом, вообще с иудаизмом. Евреи были немцами Востока, и теперь протестанты в германских странах (в Шотландии, Америке, Германии, Голландии) представляют собой не что иное, как древневосточных евреев.

Протестант – это католик, который отказался от слепого поклонения Троице и движется в сторону еврейского монотеизма. Еврей, в свою очередь, должен встретить его на полпути. Поэтому я стал протестантом.

Лютер потряс Германию – но Фрэнсис Дрейк успокоил ее опять: он дал нам картофель.

В Германии именно богословы приканчивают Господа Бога, – предают всегда только свои .

О немецком протестантизме начала XIX века:

Весьма просвещенное, профильтрованное и очищенное от всякого суеверия христианство без божественности Христа – вроде черепашьего супа без черепахи.

Католический поп шествует так, словно небо – его полная собственность; протестантский же, напротив, ходит так, будто небо он взял в аренду.

Католический поп занимается своим делом как приказчик в крупной торговой фирме; церковь, этот большой торговый дом, во главе которого стоит Папа, дает ему определенное назначение и уплачивает определенную мзду; он работает спустя рукава, как и всякий, кто работает не за свой счет, имеет много сослуживцев и легко остается незамеченным в сутолоке большого торгового заведения, он заинтересован только в кредитоспособности фирмы и существовании ее, так как, в случае банкротства, может лишиться жалованья.

Протестантский же поп, напротив, сам повсюду является хозяином и ведет дело религии за свой счет. Он не занимается оптовой торговлей, как его католический сотоварищ, а только розничной; и так как он сам представляет свое предприятие, то ему нельзя работать спустя рукава; ему приходится расхваливать перед людьми свой символ веры и хулить товары своих конкурентов; как истый розничный торговец, он в дверях своей лавчонки стоит полный чувства профессиональной зависти ко всем крупным фирмам, в особенности же к большой римской фирме, насчитывающей много тысяч бухгалтеров и упаковщиков и располагающей факториями во всех четырех частях света.

О РОТШИЛЬДЕ

Основную армию врагов Ротшильда составляют те, кто ничего не имеет; все они думают: «Чего нет у нас, есть у Ротшильда». К ним присоединяется толпа тех, кто потерял состояние; вместо того чтобы отнести потерю за счет собственной глупости, они обвиняют в пронырливости тех, кто сохранил свое состояние. Чуть у кого иссякли деньги, он становится врагом Ротшильда.

Коммунист, который хочет, чтобы Ротшильд поделил с ним свои триста миллионов. Ротшильд посылает ему его долю, составляющую девять су. «А теперь оставьте меня в покое».

Когда Гейне спросили, почему он перешел в протестантство, он ответил:

– Что вы хотите? Я нашел, что мне не по силам придерживаться той же религии, что и Ротшильд, не будучи столь же богатым, как он.

Однажды зашел разговор о том, что вода Сены в Париже очень грязная и мутная.

– Но я видел Сену у ее истоков – там она чиста и прозрачна, как хрусталь, – сказал Джеймс Ротшильд, глава Парижского дома Ротшильдов.

– Ваш отец, наверное, тоже был очень порядочным человеком, барон, – заметил Гейне.

(Эта история скорее всего не более чем анекдот.)

О СВОБОДЕ

Любовь к свободе – цветок темницы, и только в тюрьме чувствуешь цену свободы.

То было скорбное признание, когда Максимилиан Робеспьер сказал: «Я раб свободы».

Страсть к угнетению лежит в природе человека, и если даже мы, как теперь постоянно водится, жалуемся на гражданское неравенство, то глаза наши обращены все же кверху: мы видим только тех, кто выше нас и чьи привилегии нас оскорбляют; жалуясь сами, мы никогда не смотрим вниз; нам никогда не приходит в голову поднять до себя тех, кто в силу обычного бесправия поставлен еще ниже, чем мы; нас даже сердит, когда и они стремятся вверх, и мы бьем их по головам. Франкфуртский обыватель недоволен привилегиями дворянства, но еще больше недоволен, когда ему предлагают эмансипировать франкфуртских евреев.

Собака в наморднике лает задом.

Англичанин любит свободу, как свою законную жену; он обладает ею, и если обращается с ней не очень нежно, то все-таки, в случае нужды, умеет защитить ее как мужчина, и горе тому молодцу в красном мундире, который проберется в ее священную спальню в качестве любовника или соглядатая – все равно. Француз любит свободу, как свою избранницу и невесту. Он горит любовью к ней, пламенеет, бросается к ее ногам с самыми преувеличенными уверениями, бьется за нее на жизнь и на смерть, совершает ради нее тысячи безумств.

Немец любит свободу, как свою старую бабушку. Он всегда оставит ей местечко у очага, где она сможет рассказывать сказки насторожившимся детям. Если когда-нибудь, боже упаси, свобода исчезнет в целом мире, немецкий мечтатель вновь откроет ее в своих мечтах.

Нынешние герои швейцарской свободы напоминают мне зайцев, которые на ярмарках стреляют из пистолетов, повергают всех детей и крестьян в изумление своей храбростью и все-таки остаются зайцами.

Слуги, не имеющие господина, не становятся от этого свободными людьми – лакейство у них в душе.

О СМЕРТИ И БЕССМЕРТИИ

О, это не преувеличение, когда поэт в порыве скорби восклицает: «Жизнь – болезнь, и весь мир больница!»

И смерть наш врач. По крайней мере, следует отдать ей должное – она всегда под рукой и, несмотря на большую практику, не заставляет долго себя ждать, когда к ней обращаются.

О посмертных гипсовых масках:

Все гипсовые лица объединяет одна загадочная черта, при длительном созерцании нестерпимо леденящая душу: у всех у них вид людей, которым предстоит тяжкий путь. – Куда?

Надо быть очень тщеславным и притязательным, чтобы, испытав в этом мире столько хорошего и прекрасного, требовать сверх того от Господа Бога еще и бессмертия. Человек, этот аристократ среди животных, считающий себя выше всех других тварей, не прочь выхлопотать себе и эту привилегию вечности перед троном Всемогущего путем почтительнейших славословий, песнопений и коленопреклонений.

Бог не открыл нам ничего, что бы указывало на продолжение существования после смерти; и Моисей тоже не говорит об этом. Быть может, Бога вовсе не устраивает, что благочестивые так твердо верят в продолжение существования. В своей отеческой благости он, быть может, не прочь сделать нам сюрприз.

В древности не существовало веры в призраки. Труп сжигали, человек уносился ввысь в виде дыма, он растворялся в самой чистой, самой духовной стихии, в огне. Христиане (в насмешку или в знак презрения?) возвращают тело земле, – оно подобно зерну и прорастает снова в качестве призрака (сеется физическое тело, прорастает духовное), сохраняя ужас тления.

За несколько лет до смерти:

Я прожил прекрасную жизнь. Ужасно умирание, а не смерть, если смерть вообще существует. Смерть – это, может быть, последний предрассудок.

ОБ УЧЕНЫХ

О Геттингенском и Болонском университетах:

Оба университета отличаются один от другого тем простым обстоятельством, что в Болонье самые маленькие собаки и самые большие ученые, а в Геттингене, наоборот, самые маленькие ученые и самые большие собаки.

Жители Геттингена делятся на студентов, профессоров, филистеров и скотов, причем эти четыре сословия отнюдь не строго между собой разграничены.

Наибольшего он достиг в невежестве.