Алан Рикман. Творческая биография - Лилия Шитенбург

от людей со студии, Рикман видел разницу между психологическим, психическим и сексуальным, предпочитая не сводить одно к другому и пользоваться всеми возможностями образовавшегося спектра. Он знал как. Недаром за несколько лет до «Месмера» он сыграл на ВВС в маленькой пьесе Питера Барнса «Из сна и тени» бродячего проповедника, фокусника и чародея-любителя по прозвищу «Израэль – в десятом поколении – Йейтс». Тот своим искусством «оживлял» молодую супругу почтенного пуританского священника (Найджел Хоторн): в азарте мистического вдохновения вихрем носился вокруг тела покойницы, сыпал библейскими цитатами и острыми шутками попеременно, то и дело срываясь с экстатических высот в ироничное хмыканье; нес эзотерический вздор, зычно взывал к усопшей от имени Бога и гипнотизировал всех подряд с помощью камушка на нитке. Израэль Йейтс был воплощенным энергетическим взрывом, образчиком «животного магнетизма», в котором не было и не должно было быть ничего эротического. В итоге покойница оживала и даже, к восторгу слушателей (включая алчущего чудес героя Рикмана), припоминала обращенную к ней речь Бога. «Нет, это был я», – разочарованно морщился магнетизер в припадке ложной скромности.

Но у «Месмера» изначально были иные задачи. Продюсеры попросту хотели подойти к софт-порно так близко, как только возможно, и придать истории налет благопристойности за счет напыщенного романтизма. Однако Алан Рикман, быстро переманив на свою сторону режиссера фильма Роджера Споттисвуда, решительно внес более пятидесяти ремарок в сценарий. Венский доктор Месмер принялся уверенно прокладывать путь венскому доктору Фрейду, доступными средствами объясняя своим пациенткам действие механизма «переноса». Слепой бедняжке, которую лечили поглаживаниями, пришлось потесниться, а отвратительная бесноватая толпа, требующая от Месмера чуда, превратилась в метафору страдающего, жаждущего исцеления человечества. «Люди! Бедные люди! Сколько боли!» – герой Алана Рикмана с трудом удерживался от слез, тщетно стараясь воззвать к разуму невменяемых калек и прокаженных. Его Месмер вполне ощутил на себе проклятие титанов – сострадание без возможности помочь. Почувствовав воздействие «животного магнетизма» и пережив краткий миг озарения, безумная толпа поступила по своему обыкновению – попыталась разорвать целителя на куски.

«месмер». роджер споттисвуд. 1994

Лечить больного внушением или же кровопусканием – этот медицинский конфликт в рикмановской версии фильма приобрел явственные политические черты. Пока Месмер колдовал над истеричками, «страдающее человечество» как раз готовилось к массовому «кровопусканию»: в фильме то и дело заговаривают о народных волнениях, которые требуется усмирить во что бы то ни стало, и заканчивается он не пасторальным музицированием доктора и его пациентки (как было в сценарии), а ночными выстрелами за окнами дворца: в Париже начинается революция. По уверениям шокированных продюсеров, Алан Рикман, чьи политические взгляды никогда не отличались умеренностью, и вовсе предлагал завершить фильм вертолетами над Боснией, видимо, чтобы подчеркнуть вневременной характер союза насилия с безумием. Но и без вертолетов сделанное показалось продюсерам чрезмерным и коммерчески непригодным. В итоге фильм, успевший мелькнуть на одном из международных фестивалей, так и не вышел в прокат.

Безумие, болезнь, страдание, насилие, кровь, секс, власть, свобода, революция, Просвещение и террор, бунт плоти и духа – герои Алана Рикмана не раз проходили по этому кругу «опасных связей» (канун Великой французской революции придавал особую тревожную хрупкость героям Шодерло де Лакло). Судьба могла бы быть и точнее: лучше всего все эти темы сведены воедино, как известно, в «Преследовании и убийстве Жана-Поля Марата, представленном артистической труппой психиатрической лечебницы в Шарантоне под руководством господина де Сада» Петера Вайса. Алан Рикман не успел в великий спектакль Питера Брука середины 1960-х, и отсутствие любой из заглавных ролей этой пьесы в его биографии – большая потеря. Недаром одним из лучших созданий в карьере Рикмана остался революционный проповедник Жак Ру – в монологе, написанном Питером Барнсом для «Свидетелей революции» на ВВС (1989). Знаменитый парижский священник, бунтарь и лидер фракции «бешеных» Жак Ру (к слову, один из второстепенных героев «Марат / Сада») в маленьком телевизионном моноспектакле обрел голос исключительной силы. «Не прощай меня, Отец, ибо я не согрешил». «Вы думаете, что правящий класс сдастся без борьбы, потому что у вас очаровательные улыбки и весомые аргументы?» В этом монологе, полном призывов к действию и укоров тем, кто недостаточно сильно любит свободу, нет восклицательных знаков. Жак Ру Алана Рикмана – удивительный агитатор, революционер-лирик, разговаривающий с паствой тоном терпеливого, бесконечно усталого, но не сдавшегося учителя. Он легко раздражается, но так же легко и усмиряет собственное раздражение, оно вовсе не знак гордыни, а всего лишь бремя философа, которому свет очевидной истины явлен со всей беспощадностью. И никогда в тоне Рикмана не было столько беспредельной печальной нежности (без тени слащавой сентиментальности), как тогда, когда он говорил о простом народе. Его влюбленный полковник с меньшим трепетом читал Марианне поэтические строфы из «Страны фей», чем Жак Ру костерил своих родных «безголовых» бедняков. «Революция не заканчивается, она только начинается. Защитите ее. Не отступайте. Действуйте», – каждое слово произносилось как цитата из важного, но поднадоевшего диктанта, в котором двоечники постоянно делают одни и те же ошибки. Но что поделаешь, они же дети. Их можно только любить. Революция для Алана Рикмана и вправду не заканчивалась. Занятно – и весьма характерно – то, что убежденный бунтарь и социалист, в исторических революционных сюжетах Рикман всякий раз играл не «бомбиста», не вождя, не борца, а проповедника и целителя. В 1996 году он появляется в главной роли в «Распутине» – необыкновенная биография «безумного монаха» сулила массу экзотических возможностей. Признанный западной критикой в этой роли «настоящим азиатом», Рикман, разумеется, был анекдотически далек от образа русского мужика, пусть даже и не простого. Отец Григорий был по-медвежьи лохмат, по-цыгански черноглаз, непоправимо расхристан и неопрятен, изумительно энергичен (летал в кадре совсем как неугомонный Израэль-в-десятом-поколении-Йейтс) и катастрофически невоспитан. Он смачно харкал в сторону полицейских угнетателей, орал на часовых, по-хозяйски оглаживал позолоченные дворцовые статуи, встречал государыню императрицу дурацки-радушным возгласом «мама!», с отменным мастерством плясал в красной рубашоночке среди ресторанного хрусталя, преловко кадрил местных шлюх, привычно «исцелял» придворных истеричек сексом пополам с проповедью и с набитым ртом рассказывал за обеденным столом потрясенному семейству Романовых об афонских монахах-мужеложцах. За все эти художества бывал выводим царем прочь из зала и там тихохонько подвывал, кротко увещевая разгневанного государя, дескать, и сам не рад своему дивному дару, но без него пропадет и хворый царевич, и все российское государство. И в самом деле исцелял царевича ласковыми уговорами и тихой нежностью (собирать из осколков хрупких сломанных ангелов – миссия героев Рикмана, неизменная и в «Разуме и чувстве», и в «Месмере»). После чего вновь принимался безобразничать и чудотворствовать попеременно.

каждое слово произносилось как цитата из важного, но поднадоевшего диктанта, в котором двоечники постоянно делают одни и те же ошибки

Критики, с меньшим почтением воспринявшие особенно «клюквенные» эпизоды этой истории, отметили явное сходство сыгранного Аланом Рикманом героя с романтическим Хитклифом, если бы кто-нибудь мог себе представить настолько кипуче-жизнерадостного Хитклифа. Экзотическое «дикарство» отца Григория парадоксальным образом сочеталось с нескрываемой интеллигентностью: дикими были повадки, интеллигентными – оценки, способ реакции. Рикман не изобрел это – на подобном контрасте «исстари» существовали звезды рок-н-ролла, и то, что Распутин оказался куда более похож не на русского крестьянина, а на стареющего идола панк-рока – далеко не самая странная часть этого сюжета (будущее участие Алана Рикмана в фильме про историю легендарного панк-клуба CBGB, видимо, из разряда неслучайных). А убивали отца Григория в фильме, натурально, за невоспитанность – никаких иных грехов за ним не водилось вовсе. За роль Григория Распутина Рикман получил свой единственный «Золотой глобус» и премию «Эмми».

«распутин». ули эдель. 1996

ангел метатрон брезгливо сушился, разъяснял избранной всевышним бедняжке ее высокую миссию, с ангельской кротостью демонстрировал отсутствие половых органов, хвастался размахом серафимских крыльев, плевался текилой, запальчиво ругал экранизации на религиозные темы, ходил по воде и делился маленькими интимными наблюдениями о поведении бога в быту

метаморфозы

Логическим продолжением истории с «Распутиным» должен был оказаться проект, в котором Алан Рикман сыграл бы знаменитого оккультиста и сатаниста Алистера Кроули (режиссер и драматург Сну Уилсон вынашивал идею годами). Но есть, вероятно, некая высшая логика в том, что эта затея так и не состоялась (хотя вовсе без «магических темных искусств» в карьере актера, как известно, не обошлось), и Алан Рикман