Родные мои - Павел Груздев

писал отец Павел в своем стихотворении, посвященном памяти блаженной Ксении Петербургской.

"Давно существует предание:"За тех, кто поминает меня,всегда у престола Господняответно молюся и Я".

"Списано в Ленинграде в часовне на могиле Рабы Божией Ксении в 1960 году", — читаем в дневниках отца Павла.

В Ленинград он приезжает часто, любит бывать на Смоленском кладбище. И вдруг в один из приездов видит милицейский пост. Что делать? Отец Павел снял сапоги, завязал их веревочкой, надел на шею на шнурке консервную банку, положил туда пятак и стал служить панихиду. Один человек подошел, второй, собралась небольшая группа, стали подпевать: "Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа! Слава Тебе, Боже…" Милиция, конечно, увидела: засвистели, побежали.

"Я только закончил панихиду, — рассказывал отец Павел, — сапоги через плечо и бежать. Один сапог спереди, другой сзади, консервная банка на шее болтается, пятак гремит. Они мне на пятки наступают: "Стой, стой!" Я к ним повернулся, вытаращил глаза и говорю: "Стою, стою," — с одышкой. Посмотрели на меня, посмотрели на пятак, махнули рукой и ушли. И я пошел дальше".

"Дай, Господи, в райских селенияхВечную радость Тебе и покой.О нас помолися, блаженная Ксения,И встречи на небе с Тобой удостой."

КОМПЛЕКСНЫЙ ОБЕД

Отец Павел очень любил смешить людей. "Добрый смех — не грех," — приговаривал он. И, конечно, ни одно слово не было праздным в этих рассказах. После службы соберется народ в батюшкиной сторожке — человек двадцать-тридцать за столом, а то и больше.

"А комнатушка-то — видели? — сидим, не повернуться, — вспоминает ярославский священник. — А у него как: ставит трехлитровую банку икры на стол и черпаем ложками. А она ещё даже от пленок неочищенная, свежая. Или я всё смеялся: достает шланг. Т. е. это мне так показалось, а он говорит: "Вот, рыба угорь". Ее тоже на стол, порезали ломтиками, вкусная оказалась. Ему же везут кто чего: кто-то в ресторане работает, кто-то в магазине. Он всё в таком виде на стол и ставит — а кому сервиз делать? Такая толпа! У кого есть тарелка, у кого нет, у кого ложка, у кого вилка."

Или, как шутил отец Павел:

Господь велел ученикам:коль вилки нет, хватать рукам.

И еду готовил руками.

- Ребята, сейчас расскажу! — призывает внимание

отец Павел. — Как я ел обед — какой же обед…

- Архиерейский? — подсказывают собравшиеся.

- Нет, не архиерейский… Какой же?..

- Комплексный?[1]

- Комплексный! — подтверждает батюшка.

А дело было в Питере, тогдашнем Ленинграде, где в то время служил владыка Никодим.

— Никодим мне говорит: "Отец Павел, я уезжаю по важному делу. Вот тебе 25 рублей денег, зайдешь в столовую и поешь".

— Взял я 25 рублей, — рассказывает батюшка. — Иду, написано: "Столовая". Зашел. В валенках не пускают, надо в ботинках. У меня не бывало. В другую столовую зашел. Нет, говорят, галстук не так, зараза. Ходил-ходил, а жрать охота, как соловецкой чайке. Пришел в какую-то — без галстука, без ботинок. "Садись, дедушка". А у меня чемоданишко был. В чемоданишке подрясник, скуфейка, чётки, книжки. Сел, а чемодан под стол поставил. Мне говорят: А у нас только комплексный обед".

"Да наплевать, давай комплексный!" Заплатил. Принесла — похлебки, того-другого, а ложки-то и нет. "Знаете что, дедуля, подойдите к стойке в буфет. Там Вам выдадут прибор". Ну что же, пойду. А чемодан под столом. Господи!

Прихожу, взял эти — ну 100 грамм-то, побулькал. Иду обратно, а за моим столом мужик сидит какой-то и ест. Я думаю про себя: "Зараза, старый дурак! Не надо было комплексный брать, взял бы простой!" А мужик хлебает. Он первое хлебает, а я второе-то взял, половину себе, половину ему отделил. Он на меня глядит. Я ем. Компоту стакан поставлен. Я ему в другой стакан половину отлил, половину себе. Он всё на меня глядит… Думаю, дак… Он первое-то съел и всё на меня глядит и ни слова не говорит. Ладно. Он ушел, я это всё доел, перекрестился. Пошел стороной, гляжу — стол, и моя еда стоит, и чемодан под столом. Я перепутал!

Потихоньку, потихоньку чемодан-то взял… Вот тебе и комплексный обед!"

"РОДНЫЕ МОИ… "

Едут к батюшке отовсюду — и монашествующие, и миряне — из Ярославля, Рыбинска, Твери, Москвы, Тулы, из Сергиева Посада, с Валаама… А отец Павел знает — кто, с какими мыслями, с какими просьбами.

Один семинарист из Троице-Сергиевой Лавры вспоминал, как поехала к о. Павлу схимонахиня Мария: "Это духовное чадо известного московского видного исповедника иеросхимонаха Самсона. Она большой подвиг несла, много скорбей и болезней у нее было. В последнее время уже с постели не могла встать. И я, будучи священником и в то же время заканчивая духовную семинарию, каждую неделю посещал ее, исповедовал и причащал. Она очень хотела повидаться с отцом Павлом. Несмотря на болезнь, собралась, поехала, а точнее сказать, ее везли, тем более, что она очень полная. Приехала в село Верхне-Никульское, села на лавочку у церковной сторожки и ждет, когда батюшка выйдет. А батюшка вышел и конкретно сразу ей в лоб: "Какая ты хитрая! Я одиннадцать лет копил, а тебе за пять минут высыпал бы все?" К чему это он сказал? Она говорит, не знаю".

А мудрость-то батюшкина лагерная: "Одиннадцать лет копил". Так что за пять минут на блюдечко не высыпешь…

Рассказывают, как одного игумена из Вологодской области назначили наместником монастыря св. Димитрия Прилуцкого. Не хотелось ему брать на себя административные функции, и он поехал в Верхне-Никульское за советом к о. Павлу. Открывает дверь сторожки — а там в полумраке стоит отец Павел и держит в руках икону. Игумен подходит ближе под благословение и видит, что о. Павел благословляет его иконой преподобного Димитрия Прилуцкого.

Для многих встреча с отцом Павлом была настоящим ошеломлением. В соседнем Пошехонском районе приезжая семья москвичей ремонтировала храм — отец и сын полностью крышу перекрыли. "И настолько был я рад, — вспоминает священник, — что не знал, как их отблагодарить. Они мне говорят: "Для нас лучшая награда, если ты нас к отцу Павлу свозишь". И мы поехали. Что было удивительно, когда мы подошли к сторожке, дверь открывается, и батюшка кричит: "Сашка, заходи!" Сашка — это который крышу крыл. А он здесь впервые! И стоял он ни жив ни мертв — настолько был поражен. Думал, что я сказал"…