Солнце – это еще не все - Димфна Кьюсак

Мартин не мог оставить контору на время, необходимое для поездки в Европу, а ехать без него Элис не решалась. Поэтому они нашли компромиссный выход и отправились в трехмесячный круиз по тихоокеанским островам и Японии.

Одних названий тех мест, которые им предстояло посетить, было достаточно, чтобы пробудить все романтические мечты Элис: остров Четверга, Порт-Морсби, Сингапур, Манила, Гонконг, Токио, Гонолулу, Таити. Описания путешествий вкупе с рекламными туристскими проспектами довершили остальное: тропические острова, экзотические портовые города, теплоход, который обеспечивал туристов всеми современными удобствами. Романтика… И уйти, уйти от всего этого!

Теплоход полностью оправдал свою репутацию. Тропические моря, во всяком случае, не уступали в синеве Сиднейской бухте. Кормили их превосходно. Общество разнообразилось вкраплением американцев и англичан, которые в поисках неизвестно чего делали крюк в своем кругосветном путешествии.

Но уйти, уйти от всего этого Элис не удалось. Люди, которые могли позволить себе такое путешествие, были жертвами тех же тревог и забот, что и люди, которые могли позволить себе все самое лучшее и дома. Они говорили примерно о том же, о чем говорили ее знакомые дома, и были так же самодовольно горды тем, что у них было, и так же горько не удовлетворены тем, чего у них не было, хотя лишь очень немногие из них могли бы сказать, чем они, собственно, горды и чего им не хватает.

Кормили их так хорошо, что она начала прибавлять в весе.

Элемент романтики тоже присутствовал, но, как обычно, дозировался он неравномерно: все – молодым и хорошеньким, и почти ничего тем, кто был старше или некрасивее. Впервые Мартин с некоторым беспокойством понял, что Элис нужна романтическая любовь. К счастью (для него), общество на теплоходе состояло почти исключительно из пожилых супружеских пар, которые считали, что имеют право немного отдохнуть от наживания капиталов и воспитания детей, и принимали все предлагавшееся им как должное. Немногие одинокие мужчины среднего возраста замечали только молоденьких девушек и готовы были противопоставлять свое обаяние и опыт тем преимуществам, которые дает молодость. И вот мистера и мисс Белфорд начали для удобства объединять во время игр на палубе, или бриджа, или дообеденных коктейлей. Когда же им удавалось отделаться друг от друга, Элис оказывалась втянутой в скучные разговоры о детях и домашнем хозяйстве, которыми развлекаются пожилые женщины, отдыхая от того и от другого.

Мартин бродил по теплоходу, разговаривал с капитаном или читал корабельные журналы Дампьера и Магеллана. Пока не познакомился с судьей.

Сэр Ральф более полувека был легендой английских судов и участвовал в работе Нюрнбергского трибунала. Они играли в шахматы. Они беседовали.

– Жизнь на борту корабля, – сказал судья, – для большинства людей представляет простое продолжение ad infinitum[2] жизни, которую они ведут у себя дома или хотели бы вести. В ней нет никаких неожиданностей, которые потрясли бы их и заставили бы отказаться от непоколебимого убеждения, что мир был бы превосходным местом, если бы только все согласились смотреть на него так, как смотрят на него они. Вы заметили, как они реагируют на отзвуки мировых событий, настигающие нас по корабельному радио? Радостно вскрикивают или негодующе охают. Они возят свой мир с собой, а потому ничего не узнают о странах, которые посещают. Полная противоположность моим внукам, которые постоянно занимаются поисками и находят то, чего не искали.

Для Лиз же знакомство с обманчиво кроткими белобрысыми пятнадцатилетними близнецами, которые мгновенно распознали в ней родственную душу, осветило путешествие и сделало его незабываемым.

Вначале Элис отнеслась к этой дружбе с большим одобрением. Все они – даже американский мальчик, довершивший квартет, – представлялись ей «очень приличными, неиспорченными детьми». По утрам они первыми ныряли в плавательный бассейн и последними вылезали из него вечером.

– Как они не похожи на нынешних распущенных подростков! – любезно сказала она судье за их первым коктейлем.

– Ванесса и Руперт всегда были необычными детьми, – ответил судья. – Когда они были еще совсем маленькими, их няня жаловалась, что даже опасается, как бы в один прекрасный день они не разобрали ее на части, как разобрали часы в детской. К тому времени, когда им исполнилось десять лет, директриса прекрасной начальной школы, где они учились, – весьма умная женщина, – жаловалась, что они разбирают на части школу. Конечно, не в буквальном смысле слова: они всегда относились бережно ко всему, что их окружало, если не считать часов. Но аналитически. «Они задают такие вопросы о наших моральных нормах и традициях, что наша тысячелетняя история кажется сплошным нагромождением нелепостей, – сказала она. – Я не могу пожаловаться на их манеры или поведение, но, откровенно говоря, я предпочла бы им полдюжину малолетних преступников – их поступки по крайней мере можно предвидеть». В конце концов я взял их с собой в путешествие, чтобы предотвратить новый скандал и помешать им снова участвовать в Олдермастонском марше.

– Но почему их родители не примут мер? – спросила Элис, с некоторым смущением вспоминая, что сама она никогда не умела справляться с Лиз.

– Их отец дипломат и почти все время служил в азиатских странах, а потому решил оставить их в английской шкоде, так как они казались очень хрупкими, хотя на самом деле они крепки, как нейлоновая нить. Впрочем, синтетического в них нет ничего. Когда же моя дочь и зять вернулись на родину, расследование, которое предприняли их дети, чтобы выяснить, в чем заключалась их деятельность как представителей умирающей империи, так подействовало им на нервы, что они очень обрадовались моей готовности выступить in loco parentis[3], полагая, что мой возраст и моя профессия научат детей хоть что-то почитать. Но этого не случилось. Почитать они умеют, но не хотят дочитать то, что почитаем мы. Таким образом, вы можете понять, что мое общение с ними дало обратные результаты. Я не внушил им надлежащей почтительности к нашему миру, зато они подорвали остатки моей веры в него.

Он, в свою очередь, подорвал веру Мартина.

Элис сначала была ввергнута в недоумение, а потом шокирована, особенно шокировал ее Чаплин, довершавший эту разношерстную четверку пятнадцатилетний американец, сын богатых родителей, которые оплатили его проезд, но во всеуслышание снимали с себя всякую ответственность за него.

– Чаплин не наш сын, – хором заявили они Элис, когда она рискнула высказать замечание, которое можно было истолковать как осуждение.

– Не ваш сын? – переспросила она изумленно. – Что же, он приемный?

– О нет! Зачат он нами.

– Безусловно, – добавил отец. – В этом я могу быть абсолютно уверен хотя бы потому, что он до отвращения похож на меня внешне. Но и только. В первый же раз, когда он осмысленно поглядел на меня, он от меня отказался.

– И от меня! – подхватила мать. – Но только еще раньше. Он выплюнул мой сосок на второй день после своего рождения, и мне пришлось вскармливать его искусственно.

– Мы назвали его в честь деда, фантастически почтенного деятеля, но он упорно объясняет всем, что получил свое имя в честь Чарли Чаплина.

– У него такой скромный вид.

– Не поддавайтесь на этот обман!

– Но не могли бы вы… Разве не… Не следует ли…

– Решительное «нет» на все три вопроса, – ответил отец, заказывая третий бокал мятного шербета. – Не следует. Не можем. Не хотим. И не будем. Мальчик нравственно и умственно настолько выше нас, что мы просим только одного: чтобы он оставил нас в покое. Мы хотели поехать без него. И даже уже уговорились, что он поживет у бабушки с дедушкой в Кейп-Коде, но в день отплытия он явился на теплоход с рюкзаком – честное слово, он и на Луну отправится с рюкзаком! – и сообщил, что поедет с нами, иначе ему не избежать ареста за участие в демонстрации против водородной бомбы. Мы поговорили с экономом, и он пошел нам навстречу – в последний момент кто-то вернул билет. Ну и мы согласились его взять при условии, что он будет сидеть за другим столом и обещает подходить к нам не чаще одного раза за двенадцать часов и не больше чем на пятнадцать минут.

– Но неужели вы ничего не можете сделать? – воскликнула Элис.

– Вы слышали, как они поют: «Это носится в воздухе»? Вот ответ на ваш вопрос: мальчик вдыхает воздух, где бы он ни находился.

Четверка двигалась своим путем – наподобие урагана, как выразился один из американцев. Себя они называли «Нетаками», заранее предупреждая о своем полном несогласии с тем, что могут думать их родители и другие «старички», и для прекращения любого «буржуазного» разговора пускали в ход изобретенное ими заклинание. В ответ на любое высказывание старших задавался исполненным сомнения голосом следующий вопрос: «Но, конечно же, это не так?» Благонамеренных педагогов этот вопрос доводил до нервных припадков, а доброжелательных «старичков» обращал в бегство. Нетакское заклинание применялось для разбора по косточкам всех общепринятых принципов и требовало такой умственной работы, что Лиз уже через неделю поняла, что обрела, наконец, свою духовную родину.