Охота на вампиров - Юрий Моренис

Волосатый Монах распластался по земле. Одна лапа висела, прикованная к стойке, другая даже не шевелилась. Ал наступил на нее, нагнулся, сграбастал пучок шерсти на загривке и повернул морду зверя к себе.

На него смотрело жалкое, затравленное существо. В нем почти ничего не осталось от когда-то свирепого Коли — Монаха. Конечно, что-то еще напоминало человека, но скорее он походил на волка в мультфильме «Ну, погоди!».

— Господи Боже ты мой! — послышалось сзади. — Оборотень.

— Не смотри на него, Аня. Ступай в дом.

— Я тут харчей в миске принесла.

— Оставь. Сейчас буду.

— Руки потом вымой.

— Само собой…

Она ушла так же неслышно, как и появилась. Поступь охотницы.

Ал продолжал любоваться Монахом. Он и человеком не вызывал восхищения. Сутулый и угрюмый, он нес в себе опасность, и даже в толпе вокруг него образовывалась пустота. Не разум, но инстинкты преобладали в нем. Может, потому так быстро превратился в зверя. Но теперь, будучи зверем, он, как ни странно, казался забавным и смешным.

— Что, Монашек? Чего глазки вылупил, скотинка? Сожрать мальчика хочешь?

Но он и не думал кушать Ала. В его волчьих глазах застыли робость и мольба. Ему было больно! Уж слишком шибко тянул его за гриву. Отпустил…

Он давай тереться о руку Ала. Представляете, тереться?! Ал пощекотал его за ухом, Монах мяукнул и заурчал… Ну и гадость!

Ал сошел с его лапы и отодвинулся. Вот так смех! Оборотень, одетый, как Ал, в кожаную куртку, футболку и цивильные летние брюки, и впрямь выглядел уморительно. Как не захохотать? Ал подвинул ему ногой миску с мясом и вышел из сарая.

Аня уже была в доме, потому он с чистой совестью проблевался.

Вода закачивалась в дом электрическим насосом. Дед в свое время утеплил чердак и поставил там бак. Так что все удобства цивилизованной жизни наличествовали: и умывальник, и душ (несмотря на баньку во дворе), и даже туалет. Ал умылся, более-менее привел себя в порядок и прошел в комнату.

Тут душа его и возрадовалась.

Стол не то чтоб ломился от яств, но всего казалось предостаточно. Среди грибочков, салатов, моченой брусники и клюквы под сахаром языческой башенкой возвышалась бутылка водки, а рядом православным куполом пузатился графинчик с домашней настойкой. Ал невольно усмехнулся.

При всем своем пиратском образе жизни Ал не пил и не курил. Не в том смысле, что мол, святой или дал обет, нет, ему эти зелья по фигу. Не брали они его и не приносили ни пользы, ни вреда. Думаете, он отказался бы от куража? Отнюдь. Но почему-то любой алкоголь в нем превращался в простую водичку. Сколько он выигрывал споров и бабок, выпивая пузырь, два, три, не хмелея и улыбаясь. А как выручали его эти способности, когда партнеры назюзюкивались до поросячьего визга!..

— Ты смотри, улыбается! У меня до сих пор мороз по коже, а он цветет…

— Такому столу — и не радоваться? Так есть хочу, что ничего не волнует… — Ал повернулся к хозяйке и ахнул. — Вот это да!

Перед ним стояла не лесничиха, а царственная особа. На Анне было строгое черное платье, поверх которого лежал ослепительный воротничок из вологодских кружев. Заячьи тапки сменили черные лаковые туфли с переливающейся пряжкой. Огненные волосы, собранные в замысловатую прическу, открывали длинную загорелую шею. И вся она как бы светилась изнутри золотистым веселым пламенем.

Будет она рассказывать, что перепугалась Монаха!.. Пока Ал с ним возился, гляньте, в какую великосветскую даму обернулась. И для кого? Для Ала? Заблудившегося грибника с почти одомашненным чудовищем…

— Смотри не переиграй, артист, — улыбнулась она и чуточку покраснела.

Ал постарался быть серьезным.

— Мир дому вашему, Анна Игнатьевна, — и по нашему обычаю поклонился хозяйке и столу. — Покоя вам и благоденствия.

От нее ничто не ускользнуло. Лишь помолчав дольше принятого, она наконец склонила голову и молвила:

— Вам того же, путник. Прошу к столу. Отведайте, что Бог послал.

Они сели за стол. Аня налила по рюмочке, положила грибочков. Дальше Ал греб сам.

— А выпить? — удивилась дама.

— Ах, да! — спохватился Ал. — Твое здоровье.

— И твое тоже.

Он замахнул стопку, она свою пригубила. Все чинно, благородно. Солидная женщина. Тут с дешевыми комплиментами и не думай подъезжать…

Ели молча.

Но даже тишина имеет паузы. Минут через семь-восемь, когда молчание себя исчерпало, лилейная рука вновь всплыла над столом. Ал остановил ее.

— Не спеши. Дай сам налью. Так сказать, поухаживаю.

— Попробуй…

Анна сказала это мягко и протяжно, словно произнесла не одно слово, а начала долгий разговор.

Ал подхватил посудину с водкой, долил капельку ей и щедро плеснул себе.

— Что положить тебе из этого изобилия?

— Льстишь?

— Абсолютная вкуснятина! Поверь мне, я в еде толк понимаю.

— Тогда брусники. Ты ее еще не пробовал.

— Все подмечаешь. За тебя, Анна свет Игнатьевна.

— Только что выпили.

— Тогда за встречу…

— Тоже мне тост. Было бы за что! Встретились и разбежались.

Ал с удивлением посмотрел на нее. Еще пару часов назад она целила в него из своего «мушкета».

— Ну вот, что я такого сказала? — засмеялась Анна. И, смутившись, добавила: — Будь по-твоему, за встречу.

Ах, как она смутилась! Вспыхнула и погасла, как рюмка в ее руке, миг — и опустела.

Ал поспешил за ней. Они снова принялись за еду, но уже медленнее и чаще поглядывая друг на друга.

— Аня, можно тебя спросить?

— Надеюсь, ничего такого?

— Что ты подразумеваешь под «такого»?

— Хорошо, но сначала принесу горячего. Боюсь, быстро захмелеем.

Ал согласно кивнул. Она грациозно приподнялась и прошествовала на кухню. Мгновения не прошло, а она уже внесла большое блюдо, на котором дымилась картошка, переложенная кусками темного мяса.

— Лосятина, — пояснила она.

— Ты браконьерствуешь?

— Наоборот — конфисковано у браконьеров. Так сказать, боевые трофеи.

— И много их здесь? Я имею в виду охотничков. При деде, кажется, тут не баловались.

— И сейчас не шибко. Боятся. Сам убедился. Мой участок по этому берегу реки, а стреляют на том. Я ответила?

— Не совсем… Меня интересует другое.

— Тогда поешь. Сытная пища успокаивает любопытство.

Ничего подобного! Все что угодно успокаивает вкусная еда: тревогу, долгое ожидание, скуку, даже пылкую страсть, но только не любопытство. Оно само по себе всегда голодно.

— Так о чем, соколик, ты хотел поинтересоваться? — спросила Аня, когда вконец опившись да наевшись, Ал сидел с ней у окна, наблюдая за медленным светом полной луны.