Шейн - Джек Шефер

Он бросил один быстрый взгляд на отца, который стоял рядом, у него за спиной, закрыв глаза, напрягая мускулы в страшном усилии, и тут же полез в эту яму, и весь жуткий вес пня навис над ним, а он скорчился там на одном колене и начал наносить топором быстрые и мощные удары.

Внезапно мне показалось, что отец поскользнулся. Только он не поскользнулся. Он даже выпрямился больше, чем раньше. Пень приподнялся еще на несколько дюймов. Шейн выпрыгнул из ямы и отбросил топор в сторону. Он ухватился за обрубок корня и помог отцу опустить пень на место. Оба они пыхтели так, будто долго бежали. Но они отдыхали не больше минуты, а потом снова налегли на пень. Теперь он поднимался легче, и земля вокруг него трескалась и обсыпалась.

Я понесся домой быстро как мог. Я ворвался в кухню и схватил мать за руку.

— Скорее! — кричал я. — Бежим! — Она как будто сначала не хотела идти, и я начал тянуть ее. — Ты должна это видеть! Они его вытаскивают!

Тогда и ее охватило то же возбуждение, и она побежала рядом со мной.

Они уже подняли пень довольно высоко, он сильно наклонился. Они оба были внизу, в яме, каждый со своей стороны, они выталкивали руками снизу, упираясь в нижнюю поверхность пня, и она уже задралась над ними выше головы. Можно было подумать, что пень вот-вот перевалится своим древним основанием кверху. Но тут он застрял. Надо было приподнять его еще на какие-то несколько дюймов, а они не могли.

Мать, смотревшая, как они борются с ним, наконец не

выдержала.

— Джо, — позвала она, — а почему бы не пошевелить мозгами? Возьми лошадей, они его выдернут за одну минуту!

Отец замер в напряжении, удерживая пень на месте. Он только повернул голову и покосился на мать.

— Лошадей! — выкрикнул он. Все то молчание, что они вдвоем хранили так долго, было сокрушено одним этим возмущенным выкриком. — Лошадей! Господи Боже всемогущий! Ну, уж нет! Мы начали это своими руками, и, черт меня раздери, своими руками и закончим!

Он отвернулся, еще раз взглянул снизу на пень, а после опустил голову пониже между сгорбленными плечами. Шейн, стоящий с другой стороны, напрягся, и они вдвоем устремились в очередную атаку. Пень вздрогнул, еще чуть приподнялся — и замер под невероятным углом.

Отец зарычал от злости. Видно было, как сила накапливается у него в ногах, широких плечах и больших жилистых руках. Его сторона задранного кверху пня качнулась вперед, а та сторона, где стоял Шейн, пошла назад, и весь пень задрожал, как будто должен был вот-вот вывернуться вниз и рухнуть в яму, на них, только в другом, каком-то нелепом положении.

Я уже хотел крикнуть: «Осторожно!» Но только и рта не смог раскрыть, потому что Шейн резко мотнул головой вбок, чтобы отбросить волосы с лица, и я на мгновение увидел его глаза. Они пылали сосредоточенным холодным огнем. Больше он ничего не сделал, ни рукой, ни ногой отдельно не двинул. Просто весь, всем телом, рванулся в одном неимоверном взрыве мощи. Даже на расстоянии ощущалось, как жар, жестокая энергия, внезапно полыхнувшая в нем, изливалась через, него в едином целеустремленном порыве. Его сторона пня наклонилась вперед вровень с отцовской, и всей массой громадный пень вырвался из земли, лишившись последней поддержки, перевернулся и неуклюже раскорячился перед ними, признав свое поражение.

Отец медленно вылез из ямы. Он подошел к пню, положил руку на его округлый бок и слегка потрепал, как будто это был старый друг и ему было его немного жалко. И Шейн на другой стороне пня тоже мягко опустил ладонь на старое твердое дерево. Оба они подняли головы, и их глаза встретились снова, как и тогда, давным-давно, этим утром.

Сейчас должна была бы царить полная тишина. Но это было не так, потому что кто-то кричал, орал тонким визгливым голосом, просто вопил без слов. Наконец я понял, что это мой голос, и закрыл рот. Вот теперь настала тишина, чистая и благотворная, и это была одна из тех картин, которые ты никогда не забудешь, как бы ни обкатало тебя время в бороздах годов — старый пень, лежащий на боку, и обрубки корней, образующие несуразный силуэт на фоне солнечного сияния, пробивающегося из-за далеких гор, и два человека, глядящие поверх него друг другу в глаза.

Я думал, что они должны бы положить руки на пень совсем рядом. Я думал, они, по крайней мере, должны что-то сказать друг другу. А они стояли тихо и неподвижно. Наконец отец повернулся и пошел к матери. Он так устал, что его просто шатало на ходу. Но в голосе усталости не слышалось.

— Мэриан, — сказал он. — Вот теперь я отдохнул. Я думаю, ни один человек с начала времен не был таким отдохнувшим.

Шейн тоже шел к нам. Он тоже обратился только к матери.

— Да, мэм, кое-чему я научился сегодня. Оказывается, чтобы быть фермером, человеку нужно куда больше, чем я когда-нибудь мог вообразить… И еще: теперь я, кажется, готов съесть немного пирога.

Мать смотрела на них, широко раскрыв глаза в изумлении. Но при этих последних словах она просто завопила:

— О-о-ох… вы… вы… мужчины! Я из-за вас о нем забыла! Он же, наверное, весь сгорел! — И понеслась к дому, путаясь в юбке.

Пирог действительно сгорел, да еще как. Мы это чуяли даже снаружи, не заходя в дом, пока отец и Шейн отмывались над желобом возле насоса. Мать распахнула дверь, чтобы проветрить кухню. Шум внутри был такой, как будто она расшвыривала все вокруг. Гремели котелки, звякали тарелки. Ну, когда мы зашли внутрь, то поняли, почему. Она накрыла стол и теперь раскладывала ужин по тарелкам. Она хватала миски и вилки со своих мест и грохала их на стол. И ни на кого из нас не глядела.

Мы уселись и стали ждать, пока она к нам присоединится. А она отвернулась спиной, замерла над низкой полкой возле печи и все глядела, не отрываясь, на большую форму для пирога и на обугленную массу в ней. В конце концов отец проговорил довольно резко:

— Послушай-ка, Мэриан. Ты что, даже сесть не хочешь?

Она развернулась и как глянет на него! Я-то думал, что она плачет там над этим пирогом. Но не увидел на лице у нее ни слезинки. Оно было сухое, измученное и белое как стенка. А голос звучал так же резко, как у отца.

— Я собиралась приготовить яблочный пирог в глубокой форме. Ну, так я его приготовлю. И никакие ваши дурацкие мужские глупости меня не остановят.

Подхватила она эту большую форму и вылетела с нею за дверь. Мы услышали ее шаги по ступенькам, а через несколько секунд загремела крышка мусорной бадьи. Потом снова донеслись шаги по ступенькам. Она вошла в кухню, направилась к боковому столу, где был чан для мытья посуды, и начала отскребать эту форму для пирога. И все это она делала так, как вроде нас вообще тут не было.

У отца побагровело лицо. Он схватил вилку, хотел было начать есть — и снова бросил на стол. Он вертелся на стуле и все поглядывал искоса на мать. А она домыла форму, подошла к бочонку с яблоками и набрала в деревянный таз самых крупных и круглых. Села у печки и принялись их чистить. Отец пошарил в кармане и выудил свой старый складной нож. И пошел к ней, ступая потихоньку. Потянулся за яблоком — хотел ей помочь.