Куры не летают (сборник) - Василь Махно

Город Бучач двадцатого столетия описан Шмуэлем Агноном, а Дрогобыч – Бруно Шульцем. Хотя сказать «описан» – будет достаточно упрощенно, ибо ни Агнон, ни Шульц свои города не описывали, они их творили заново, поскольку реальный город и город в их воображении, город их художественного текста – это разные города.

Чортков был типичным галицким городом времен Польши и типичным райцентром Советского Союза.

В бывшей синагоге советы открыли Дом пионеров. Тогда же Чортков превратился в город военных (я уже говорил – там был построен аэродром и расквартированы армейские, в основном авиационные, части). Поэтому в 70–80-е годы военные реактивные самолеты часто летали над головами советских колхозников и демонстрировали им, что советская власть – крепка и боеспособна.

Я несколько раз останавливался в Чорткове и его окрестностях во время съемок фильма «Вишневые ночи» (мне довелось сыграть небольшую эпизодическую роль «ястребка» Романа). После двух месяцев пребывания на съемочной площадке я появился на экране на две минуты лишь в трех эпизодах (но со словами и даже со стрельбой из карабина!).

Съемочная группа жила в центральной гостинице Чорткова: справа – райком, прямо – памятник Ленину, слева – универмаг.

За окном – 1991 год. Страну лихорадило, но кинокомпания «Рось» каким-то образом воплощала свой проект в жизнь. Получив записку от ассистента режиссера Лидии Чупис, я приехал на съемку. Участие же мое в фильме было оговорено с режиссером Аркадием Микульским значительно раньше – примерно за полгода до съемок в Тернополе.

В первый же день пребывания в Чорткове, примерив свой актерский костюм – клетчатую куртку, широкие коричневые штаны в белую полоску и черные неудобные ботинки (те, в которых придется играть ястребка Романа), я получил комнату в гостинице, прошел различные процедуры у директора фильма, связанные с финансами и графиком съемок, потом закрылся в комнате и уснул.

Эта роль для меня, помимо кинематографического дебюта, была еще связана с семейной историей самого молодого бабкиного брата, Феди. Старший бабкин брат погиб под Варшавой в 1944-м, будучи солдатом штрафного батальона. В штрафники он попал после ареста за нанесение вреда советской власти в 1940 году, когда был каким-то начальником в только что организованном колхозе. Бабкину родню записали туда как представителей наибеднейшего крестьянства. Василь Погребной, кажется, не был женат. Я еще помню его выцветшую фотографию, единственную в нашем семейном альбоме. Хотя бабка твердила, что во время войны к нам приезжал какой-то офицер и привез ее матери, Юлии Погребной (моей прабабке), разные бумаги и военные награды сына. В итоге это помогло прабабке добавить к ее мизерной пенсии еще и военную – за сына.

Младший брат моей бабки Анны Погребной – Федор Погребной.

К сожалению, я не помню ни одной его фотографии. Я их просто нигде никогда не находил. Знаю его портрет по описанию бабки – высокий, чернявый, на лице родинка. Когда вдруг советская власть пришла в Базар, ему было лет 15 или 16. Для его поколения было три дороги: в украинские партизаны, в ястребки или на шахты Донбасса.

На семейном совете, который состоял из двух прабабкиных братьев Романа и Василя Червоняков и прабабки, решили, что наилучшим способом уберечь паренька от грозящих отовсюду неприятностей будет оставить его дома. Собственно, это решение его и сгубило. Большинство его ровесников, которые с неохотой поехали на Донбасс, в конце концов вернулись, а те, которые остались там, тоже выжили. Федор же погиб и, кстати, при невыясненных обстоятельствах. Став ястребком, Федор получил карабин без затвора, но, по словам бабки, очень к нему привязался. Мог ли он осознавать всю опасность своего ястребкового участия в войне без видимой линии фронта? Вряд ли, если ту опасность не смогли предвидеть даже его мать и дядья. Как-то он прибежал в дом с карабином и сказал, что его группа из трех человек имеет какое-то спецзадание и что через день-два они вернутся. Это было последнее свидание, когда моя бабка с ним виделась. Группа пошла на хутор у села Поливцы. По бабкиной версии, кто-то из них (может, и Федор), увидев пасеку, решили полакомиться медом и, зайдя в дом, наткнулись на повстанцев. Понятно, что живыми их оттуда уже не выпустили. Кто-то из ястребков мог узнать кого-то из повстанцев или впоследствии мог указать на их тайники. Любые версии могут быть обоснованными.

Несколько дней кряду прабабка и бабка ходили полями и искали тело Федора, видели убитых и, борясь со страхом, искали его среди мертвых. Так проходили дни, потом годы и десятилетия. Федор с каждым годом становился семейной легендой. О нем мы всегда говорили по выходным и по праздникам, особенно когда приходили бабкины дядья Роман и Василь, которые чувствовали и свою вину за судьбу Федора, хотя уберечь его вряд ли было возможно.

О бабкином брате Василии все, по крайней мере, знали, что он погиб на войне и покоится в братской могиле где-то возле польского села Студзяна под Варшавой, а Федор, можно сказать, пропал без вести.

Я докопался до протокола допроса председателя Базарского сельсовета Дмитрия Микуляка, который, возможно, был уничтожен в 1948-м как вероятный информатор НКВД.

Этот протокол опубликован в летописи УПА. В нем Микуляк достаточно детально излагает хронику событий в период 1944–1948 годов. Никакого упоминания о ястребках я там не нашел. Есть много того, что проливает свет на те события, но про нашего Федора нет ничего. Те, кто его уничтожил, могли и сами на следующий день попасть в засаду, или сгинуть в бункере, или, заподозренные своими, быть ликвидированы. Ничего не известно.

Тогда, примеряя клетчатую куртку, штаны и башмаки ястребка Романа и беря в руки карабин, которым я по сценарию должен был отстреливаться в ночном бою, я стал на экране Федором, шестнадцатилетним братом моей бабки Анны, расстреляв в ночь весь выделенный мне пиротехником запас пуль.

Затвор в моем карабине был настоящий.

Вместе с другими непрофессиональными актерами Витей Феськовым и Матеем мы завалились в ресторан, чтобы отметить свой кинематографический дебют. По правде говоря, Витя и Матей обладали бо́льшим опытом съемок в кино – Витя как автор любительских короткометражных фильмов и руководитель школьной киностудии, Матей же должен был быть продюсером нашего с ним фильма о передвижном театре, к которому я совместно с ним писал сценарий. Было уже выбрано место для съемок, подобраны актеры из местных жителей и учащихся школы, где он преподавал русскую филологию, однако что-то сломалось, и оказалось, что к тому времени я утратил всякий интерес к этой идее.

У меня, в отличие от них, были свои кинематографические амбиции, которые укладывались в большую «Энциклопедию кино», которую я купил еще в середине восьмидесятых в Симферополе (где мы втроем путешествовали по Южному берегу Крыма со всеми приключениями, характерными для таких, как мы, молодых). Раскрыв книжку на букву «Т» и попав на имя Андрея Тарковского, без колебаний заплатил двадцать пять рублей и возил этот огромный том по всему Крыму.

Энциклопедия информировала не только о советском кино, но и о мировом, которое меня интересовало больше.

Собственно, с этим багажом мы и прибыли в Чортков на съемки «Вишневых ночей».

Сквозь всякое барахло, которое нам разрешала смотреть советская цензура, все-таки просачивалось и хорошее западное кино. Так или иначе, имена актеров Збигнева Цибульского, Даниэля Ольбрыхского, Джины Лоллобриджиды, Марчелло Мастроянни были известны, а имена итальянских режиссеров читались и запоминались, как стихи, – Антониони, Феллини, Пазолини – и рифмовались с кадрами из фильмов. Кадры из их фильмов композиционно запоминались, как полотна средневековых мастеров или модернистов: расположение фигур, лица, одежда, здания, спуски, цвета, соотношение черного и белого. Таким источником информации была купленная в Крыму «Энциклопедия». Где еще я мог смотреть закрытые сеансы зарубежного кино или фестивальных премьер? Видимо, дольше всего я разглядывал в «Энциклопедии» кадр из кинофильма Пазолини «Евангелие от Матфея», где на горе Иисус, его ученики и народ. Намного позже я все-таки увидел этот фильм, известный еще и тем, что на роль Христа приглашали Евгения Евтушенко, что интриговало еще больше.

Развал Советского Союза ощущался даже в районном ресторане: нехватка продуктов и спиртного была очевидной, бутылка водки стоила уже 25 рублей, а остальное не очень уже и помнится.

За столами еще сидели советские офицеры, преимущественно летчики с голубыми петлицами или с черными – офицеры-связисты, – местные девицы и «дельцы».

Утром съемочная группа уезжала в Улашковцы. По плану там снимался эпизод с участием Костя Петровича Степанкова, которого привез на съемки двухметрового роста старшина ГАИ. Чувствовалось, что в дороге они «приняли» на грешную душу, и сцена не выходила. Степанков забывал текст, режиссер нервничал. Потом задождило – и вся кавалькада киноавтомобилей тихо двинулась по направлению к Чорткову.