Лавка древностей. Томъ 2 - Чарльз Диккенс

— Ну вотъ я и здѣсь, а какой изъ этого толкъ? все равно, если бы я былъ въ 20 миляхъ отсюда, разсуждалъ про себя Китъ, пробираясь къ незанятой скамьѣ, противъ той, гдѣ сидѣла его мать. — Подойти къ ней нельзя, а такъ она, пожалуй, просидитъ до самаго конца, а время идетъ. Хоть бы онъ замолчалъ на минуту, или хоть бы они запѣли, что ли!

Къ сожалѣнію, нельзя было разсчитывать ни на то, ни на другое. Проповѣдникъ объявилъ своимъ слушателямъ, что онъ не кончить проповѣди, пока не убѣдитъ своей паствы. Если бы ему удалось хоть на половину исполнить свое намѣреніе, то и на это потребовалось бы не менѣе двухъ часовъ.

Не зная, что дѣлать, Китъ сталъ съ безпокойствомъ оглядывать часовню и вдругъ… онъ увидѣлъ, какъ бы вы думали, кого? самого Квильпа. Тотъ смиренно сидѣлъ на маленькой скамейкѣ противъ каѳедры.

Ужъ не примерещилось ли ему? онъ усиленно теръ глаза, но видѣніе не исчезало: Квильпъ сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, сложивъ руки на колѣняхъ. Шляпа его лежала на подставкѣ. На его грязномъ лицѣ блуждала обычная усмѣшка, глаза были устремлены къ потолку. Онъ ни разу не взглянулъ ни на Кита, ни на его мать, какъ будто и не подозрѣвалъ ихъ присутствія; но Китъ чувствовалъ, что все его вниманіе обращено исключительно на нихъ.

Какъ не велико было его изумленіе при видѣ карлика въ такомъ неподходящемъ для него мѣстѣ — его начинало мучить предчувствіе, что это не къ добру — ему некогда было предаваться размышленіямъ: ночь приближалась и надо было непремѣнно вызвать мать изъ часовни. Улучивъ минуту, когда Яша снова раскрылъ глаза, онъ чихнулъ, разсчитывая этимъ привлечь его вниманіе, и сдѣлалъ ему знакъ, чтобъ онъ разбудилъ матъ.

Какъ на зло, въ эту самую минуту ораторъ, съ жаромъ развивавшій какой-то тезисъ своей проповѣди, перегнулся всѣмъ корпусомъ черезъ каѳедру и, неистово жестикулируя правой рукой, впился глазами въ маленькаго Яшу — такъ по крайней мѣрѣ казалось ребенку — словно угрожая напасть на него, не въ переносномъ, а въ буквальномъ смыслѣ слова — если онъ пошевельнетъ хоть однимъ мускуломъ. Бѣдный мальчикъ сидѣлъ ни живъ, ни мертвъ: онъ не въ состояніи былъ двинуться съ мѣста, хотя и замѣтилъ, что Китъ дѣлаетъ ему знаки. Онъ и заревѣлъ бы, да боялся пастора и, какъ очарованный, глядѣлъ на него во всѣ глаза.

— Нечего дѣлать, надо идти напроломъ, рѣшилъ Китъ. Онъ тихонько подошелъ къ матери и, схватилъ малютку «за шивороть», какъ сказалъ бы Дикъ, если бы былъ свидѣтелемъ этой сцены.

— Тс! мама, или за мной, мнѣ надо тебѣ что-то сказать, шепнулъ онъ ей.

— Гдѣ я? спрашивала м-съ Неббльзъ, пробуждаясь отъ сна.

— Все въ этой же благословенной молельнѣ, угрюмо проворчалъ сынъ.

— И правда, что благословенная! если бы ты зналъ, Китъ, какая назидательная проповѣдь!

— Знаю, знаю; выйдемъ отсюда поскорѣе, да говори потише, а то всѣ на насъ смотрятъ. Возьми Яшу за руку и идемъ.

— Стой, сатана, стой! вдругъ прогремѣло съ каѳедры.

— Пасторъ приказываетъ тебѣ остановиться, шепнула мать.

— Стой, сатана, стой! раздалось еще громче. — Не искушай женщины, внемлющей тебѣ, и слушай гласа того, кто взываетъ къ тебѣ! Смотрите, онъ уноситъ агнца изъ стада! неистово закричалъ проповѣдникъ, указывая на младенца, котораго несъ Китъ. — Онъ уноситъ драгоцѣннаго агнца. Онъ тутъ бродитъ, какъ волкъ въ нощной тиши, и соблазняетъ нѣжныхъ агнцевъ!

Китъ былъ самаго миролюбиваго характера, но и его это воззваніе вывело изъ себя. Къ тому же, онъ волновался, боясь, что опоздаетъ и не исполнитъ въ точности даннаго обѣщанія. Онъ повернулся всѣмъ тѣломъ къ пастору и громко сказалъ:

— Неправда, никакого агнца я не уношу. Это мой братъ.

— Это мой братъ! кричалъ пасторъ.

— И не думаетъ быть! съ негодованіемъ возразилъ Китъ. — Съ чего это вы взяли и съ какой стати вы мнѣ даете такія названія? Что я вамъ сдѣлалъ? Будьте увѣрены, что если бы не крайняя необходимость, я бы не увелъ ихъ отсюда; а кабы вы не вмѣшались, мы бы ушли потихоньку, безъ всякаго скавдала. Можете ругать сатану сколько вашей душѣ угодно, меня только оставьте въ покоѣ.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ часовни. За нимъ послѣдовала и мать съ Яшей. Очутившись на свѣжемъ воздухѣ, онъ отрезвился отъ волненія и у него осталось лишь смутное воспоминаніе о молельщикахъ, проснувшихся отъ криковъ проповѣдника и удивленно озиравшихся вокругъ, и о Квильпѣ, не сводившемъ глазъ съ потолка, словно онъ и взаправду не слышалъ и не видѣлъ того, что происходило передъ его глазами.

— Ахъ, Китъ, что ты надѣлалъ! теперь хоть и глазъ не кажи въ эту часовню, жаловалась мать, поднося платокъ къ глазамъ.

— Тѣмъ лучше, я буду очень радъ. Скажи на милость, что дурного въ томъ, что мы немного повеселились въ прошлую ночь, и почему ты нашла необходимымъ идти на другой день въ молельню каяться передъ этимъ чудакомъ? Мнѣ, право, стыдно за тебя, мама!

— Что ты, сынокъ, ты самъ не знаешъ, что говоришь. Грѣхъ, тяжкій грѣхъ!

— Отлично знаю, что говорю. Никогда я не говорю, что грѣшно веселиться и быть въ хорошемъ расположеніи духа, и что грѣхъ носитъ воротнички, какъ проповѣдуютъ эти чудаки, которые считаютъ себя праведниками потому, что обходятся безъ нихъ. Ну, хорошо, я не буду больше объ этомъ говорить, если ты только перестанешь плакать. Мы вотъ какъ сдѣлаемъ: ты возьмешь на руки маленькаго — онъ будетъ полегче — а я понесу Яшу, намъ надо торопиться, — я дорогой скажу тебѣ новость, которой ты никакъ не ожидаешь. Вотъ такъ-то лучше! Теперь ты совсѣмъ другой человѣкъ. Никто не скажетъ, что ты только что была въ часовнѣ, и я надѣюсь, что ты ужъ больше никогда туда не заглянешь. На, бери ребенка, а ты, Яша, полѣзай ко мнѣ на спину, держи меня крѣпко за шею и слушай, что я тебѣ скажу, Яша: если когда нибудь какой нибудь пасторъ, въ родѣ этого, назоветъ тебя или твоего братишку агнцемъ, скажи: и слава Богу! Пусть, молъ, почаще говоритъ такую правду и прибавь еще, что если бы онъ самъ былъ больше похожъ на агнца, чѣмъ на мятную подливку[1], не былъ бы такимъ ѣдкимъ и кислымъ, — для всѣхъ было бы гораздо лучше. Такъ ты ему и скажи, Яша.

Своей полушутливой, полусерьезной болтовней Китъ развеселилъ и мать, и дѣтей, и самого себя, и онъ достигъ этого очень просто: сказалъ себѣ, что надо