Владигор и Звезда Перуна - Сергей Махотин

— Я ее видел!

— Кого? — не понял тот.

— Птицу эту. В Этверской пустыне. Только она была… двуглавой…

— Таврийское вино следует водой разбавлять, — усмехнулся Ждан, освобождая локоть, — а ты его как воду хлестал. Еще не то привидится, немудрено.

Филька надулся и закусил губу.

Пританцовывающая птица меж тем выбрала себе жертву — воина в желтом плаще, который остановился и словно завороженный ждал свой участи. Бубны забили быстрее. Птица подпрыгнула, из-под черных перьев вылетел кривой нож и вонзился в грудь воина.

Бубны смолкли. Все с ужасом ахнули, вскакивая с мест. Воин стоял, глядя на мелко дрожащую костяную рукоять у себя в груди. Затем сорвал с себя оранжевый плащ, под которым оказался деревянный щит. Вздох облегчения пронесся по столам. Айгуры захохотали и выбежали из зала. Посланник, довольный произведенным эффектом, еще раз низко поклонился Владигору и последовал за ними.

— Ну и танец! — проговорил Дометий, вытирая лоб рукавом. — Не по мне такие зрелища.

Перед их столом возник прислужник с кувшином, собираясь наполнить вином пустой кубок Владигора.

— Ну-ка, сюда налей, — протянул ему Дометий свою чашу.

Рука слуги дрогнула, но он повиновался. Что-то в его лице насторожило Владигора, слуга был ему незнаком. «Из новых, что ли?» — успел подумать он, когда услышал хрип Дометия. Старик, держа правой рукой наполовину опорожненную чашу, левой схватился за горло.

— Не пей… Отрава… — выдавил из себя Дометий и повалился набок. Бажена закричала.

В тот же момент Грым в невероятном прыжке настиг убегающего прислужника и повалил его на пол. Кувшин разбился, отравленное вино красной лужей растеклось по полу.

— Осторожно! — крикнул Владигор. — Не дай ему умереть!

Но было уже поздно. Убийца, подмятый под себя великаном Грымом, лизал языком, будто пес, ядовитую лужу. Спустя мгновение глаза его закатились и он стукнулся об пол мертвым лбом. И долго еще никто не смел нарушить наступившую гнетущую тишину.

4. Ведьмино гнездо

Догорающая лучина, вспыхнув, затрещала, и Евдоха едва успела зажечь новую. Она покосилась на ребенка. Тот крепко спал. Евдоха уложила его на лавке, постелив снизу овчину и накрыв мальчика сверху лоскутным одеялом. В корзине он уже не помещался. Самой ей лечь было негде, кроме как на холодном полу, но она и не думала спать этой ночью. Отрезав подходящий кусок льняной ткани, женщина шила костяной иглой рубашечку для маленького. Никогда не доводилось ей ухаживать за ребенком, однако дело мало-помалу двигалось, в руках появилась уверенность. Вообще новые нежданные хлопоты доставляли ей радость. «Другие бабы могут, а я чем хуже? Не такая уж и никудышная я», — думала она с какой-то упрямой веселостью, аккуратно кладя стежок к стежку.

В деревне ее и впрямь считали никудышной. Ни вреда от нее, ни пользы. С другими бабами не балагурит, словно чурается. Никогда не попросит ни о чем, будто гордится. Было бы чем гордиться! Покосившаяся изба стоит на отшибе. Огородишко жалкий, только-только себя прокормить да козу старую. Да и сама, как старуха, в обносках круглый год ходит.

Евдоха была, однако, вовсе не старой женщиной, и четырех десятков еще не прожила, но о возрасте своем и сама нечасто задумывалась. Чего уж тут думать да жалеть, коль судьба такова.

Детство, самое приветливое время судьбы человеческой, помнилось ей смутно. А лучше бы и вовсе не помнилось. В детстве люди, свои же, деревенские, убили ее мать — забросали камнями за то, что ведуньей была. Долго еще крики озверевших мужиков («Ведьма! Бей ведьму!») чудились по ночам маленькой Дуняше, она боялась заснуть, дрожала всем телом и ждала, когда и ее придут убивать. Лерия, старшая сестра, умела успокоить, утешить. Но страх перед беспричинной людской ненавистью остался в душе навсегда.

Девочки выжили, от голода не опухли, перезимовали кое-как первый год. Когда совсем становилось невмоготу, Лерия подпирала дверь жердиной, занавешивала оконце, чтобы никто не подглядел, и начинала ворожить. Она от матери многое переняла, и Дуня страшилась за нее: не приняли бы и ее тоже за ведьму.

— Не трусь, — сердилась та. — Садись рядом и смотри.

Они устраивались перед печью, в которой лежало тонкое березовое поленце. Лерия пристально смотрела на него, хмурилась и беззвучно шевелила губами. Наконец поленце вспыхивало и горело ясным жарким пламенем всю ночь, прогревая избу.

— У тебя тоже должно получиться, попробуй, — уговаривала старшая сестра. — Надо только очень сильно пожелать.

Но Дуня отнекивалась. Она не хотела обнаруживать в себе способности к ворожбе, боялась их и считала, что они к добру не приводят.

А затем опять настали злые времена, когда люди беспричинно ярились друг на друга, ссорились и искали выход своей злобе. Князь Климога Кровавый правил тогда в Синегорье. По ночам близкий Заморочный лес пугал нечеловеческими воплями и диким хохотом. Лерия стала неулыбчивой, подолгу сидела уставившись в одну точку и шевеля губами, будто беседуя с кем-то. Она научилась предсказывать несчастья.

— На землянику нынче не зарься, — крикнула она как-то вслед Дуняше, которая отправлялась пасти козу. — Перетерпи.

Та, конечно, не придала значения словам сестры. Коза спокойно паслась на зеленом склоне холма близ Чурань-реки. Было солнечно, и Дуня направилась под сень нескольких молодых березок. Еще не успев присесть, она увидела поблизости множество красных ягод, заманчиво выглядывающих из-под кружевных листиков. Она шагнула к ним и остановилась в ужасе. В двух саженях от нее свернулась в огромный клубок узорчато-черная змея. С тихим шипением гадюка подняла голову и нехотя уползла прочь. Дуня попятилась и всю обратную дорогу домой, опасливо глядя под ноги, все никак не могла унять дрожь в коленях.

В другой раз Лерия сказала вдруг:

— Потаня-кузнец завтра жену изувечит…

— Он же тихий, не пьет, — удивилась Дуня.

Лерия помолчала, затем быстро поднялась и отправилась в кузню.

— Да ты что, девка! — возмутился кузнец. — Как это «завтра не работай»? Ты, что ль, у наковальни встанешь? Работы невпроворот, люди ждут, что я, по-твоему, народу скажу?

— Ступай, ступай отсюдова, — сердито велела ей жена кузнеца Анисья. — Ишь заботливая какая выискалась. Неча о чужих мужиках заботиться, о себе позаботься, пока я косы твои не повыдергала, бесстыжая!

Назавтра в полдень Анисья понесла мужу жбан молока с пирогом. Она переступила порог кузни как раз в тот момент, когда Потаня в очередной раз взмахнул молотом, выправляя сошный лемех. Полупудовый молот сорвался с треснувшей рукояти и, описав короткую дугу, раздробил правое плечо Анисьи. Удар опрокинул ее на спину, и, когда Потаня подбежал к жене, лицо Анисьи было таким же белым, как молоко, льющееся жирным потоком из лежащего рядом жбана.