Пираты Гора - А. Захарченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она распорядилась, чтобы я лег на бок, и другой лианой связала мне ноги.
Затем расстелила свою циновку, поглядывая на меня и усмехаясь.
Развязала шнурок на тунике, которая и так почти не скрывала ее наготу. Затем, к моему изумлению, дерзко, плавным движением стянула тунику через голову.
Она разделась передо мной так небрежно, словно я был животным.
Я не мог отвести от нее глаз.
Она нахмурилась.
— Я вижу, тебя снова следует наказать, — сказала она.
Я инстинктивно пытался было отодвинуться, но, связанному, мне это не удалось.
Она несколько раз с какой-то непонятной яростью ударила меня.
Не в силах сдержаться, я застонал.
Она отвернулась, сидя на циновке, и, словно забыв о моем существовании, занялась починкой какого-то сплетенного из ренсовых волокон мешка, висевщего на стене. Она отщипывала от ренсового стебля узкие полоски волокон и вплетала их в мешок. Работала она аккуратно и внимательно.
Я наблюдал за ее действиями.
Когда-то я был воином из Ко-ро-ба.
Потом на ренсовом острове в заболоченной долине Воска я узнал себе истинную цену, узнал, кем я был на самом деле, — низким, всего боящимся трусом.
Был воином из Ко-ро-ба.
Стал рабом этой девушки,
— Я могу говорить? — спросил я. Не отрываясь от работы, она кивком головы оказала мне эту милость.
— Госпожа не удостоила меня чести сообщить свое имя. Могу я узнать, как ее зовут?
— Телима, — ответила она, заканчивая ремонт мешка, и, перекусив лишние, свисающие с заплаты края волокон, повесила его на стену, рядом с циновкой. Затем она склонилась над лампой и, прежде чем ее загасить, снова взглянула на меня и повторила:
— Твою госпожу зовут Телима, раб.
Долгое время мы лежали в полной темноте.
Затем я услышал, как она подвинулась на циновке, и скорее ощутил, нежели увидел, как она приподнялась на локте и лежит, вглядываясь мне в лицо.
Спадающие ей на плечи волосы касались моей груди.
И вдруг я почувствовал у себя на животе ее руку.
— Ты уже спишь, мой хорошенький раб? — спросила она.
— Нет, — ответил я и невольно попытался отодвинуться от нее.
— Не бойся, я не причиню вреда моему хорошенькому рабу.
— Пожалуйста, не называй меня так! — взмолился я.
— Замолчи, мой хорошенький раб! — жестко бросила она.
И снова провела рукой у меня по груди.
— Раб, кажется, находит свою госпожу привлекательной? — заметила она.
— Да, — ответил я.
— Вот как! — воскликнула она. — Значит, раб еще не усвоил преподанного ему урока.
— Пожалуйста, не бей меня!
— Тогда его следует наказать снова.
— Не бей меня! — взмолился я. — Пожалуйста!
— Ты действительно считаешь, что я красива? — спросила она и засунула палец мне под ошейник, лениво поглаживая меня.
— Да, — едва слышно прошептал я.
— А разве ты не знаешь, что я — свободная женщина? — холодно и высокомерно поинтересовалась она.
Я не ответил.
— И ты, раб, осмеливаешься желать свободную женщину?
— Нет, — сказал я.
— Ты осмеливаешься домогаться своей госпожи?
— Нет! — воскликнул я. — Нет!
— А почему нет?
— Потому, что я — раб, — ответил я. — Всего лишь раб!
— Верно, — ответила она. — Ты всего лишь раб. Жалкий и ничтожный.
И тут она неожиданно схватила меня за волосы и грубо прижала свои губы к моим.
Я пытался вывернуться, но ее руки крепко держали меня.
Наконец она отвела голову, но я ощущал в темноте ее губы совсем рядом со своим лицом.
Во мне боролись сложные чувства к этой девушке. К той, что связала мне руки и надела на меня ошейник раба. К той, которая била и издевалась надо мной и которой я должен был повиноваться. К той, что кормила меня из рук, как животное, и, как животное, бросила меня ночевать под открытым небом, привязанного к шесту посреди острова. К мучившей меня своей выставленной напоказ красотой и причинившей мне столько страданий своей жестокостью. Я боялся и мучительно хотел ее. Боялся, зная ее безграничную власть надо мной, зная, что она в любой момент по своему желанию может причинить мне физическую боль, избить и даже изуродовать меня, но раны, которые она наносила мне своим высокомерием и презрением, были для меня еще больнее, нежели побои и оковы. И все же я хотел ее, восхитительную, полную жизни. Она сводила меня с ума недоступной близостью своего тела. Но она была свободная, а я — раб. Она могла двигаться, а я лежал связанный по рукам и ногам, с ошейником, стягивающим мне горло. У меня был ошейник, у нее — свобода, полная свобода, и руки, не связанные за спиной впивающейся в кожу лианой, а украшенные изящным золотым браслетом.
Но больше всего меня пугало, что, попроси я ее о малейшем проявлении доброты и человечности по отношению ко мне или хотя бы элементарном знаке внимания — слове, жесте, — мои просьбы будут тут же с издевательством отвергнуты. Чувствуя свое одиночество, снося побои и унижения, я отчаянно нуждался в чем-то, что хоть на мгновение могло бы показать, что я все же человек, мужчина, что мне требуется крупица уважения и понимания. Мне казалось, скажи мне эта издевательски высокомерная женщина, моя хозяйка, перед которой я чувствовал себя совершенным ничтожеством, одно лишь теплое слово, какую-нибудь банальную любезность, и я с радостью бросился бы выполнять любое ее приказание. Но просить ее я не мог — я боялся; боялся, что мне будет отказано во всем: в проявлении человеческих чувств, в восприятии меня как мужчины и вообще в осознании меня как человеческого существа. Но желание, которое она умышленно, настойчиво будила во мне, кричало в моей крови. Я чувствовал в темноте ее тело, ее лицо, губы совсем рядом, в каких-нибудь нескольких дюймах от себя. Она не соблаговолила даже отодвинуться.
И вдруг, к своему ужасу, я почувствовал, как мои губы сами, робко, нерешительно отыскали в темноте губы моей прекрасной хозяйки и прикоснулись к ним.
— Раб! — произнесла она с презрением, подействовавшим на меня как удар хлыста. Я снова откинул голову на пол.
— Да, — сказал я, — я раб.
— Чей? — требовательно допытывалась она.
— Я раб Телимы, — ответил я, — моей госпожи. Она рассмеялась.
— Завтра я выставлю тебя в качестве приза для девушек. Я не ответил.
— Скажи, что тебе это приятно, — потребовала она.
— Пожалуйста! — взмолился я.
— Говори: я рад! — скомандовала она.
— Я рад, — пробормотал я.
— А теперь скажи: я — хорошенький раб. Я попытался разорвать стягивающие меня путы.
Она рассмеялась.
— Даже не пытайся. Телима умеет связывать пленников.
Это была правда.
— Говори! — потребовала она.
— Я не могу, — взмолился я.
— Я приказываю!
— Я… я — хорошенький раб, — через силу выдавил я из себя и, скрежеща зубами, уткнулся лицом в пол, с новой силой переживая собственное ничтожество.
До меня донесся ее тихий смех. В темноте я угадывал очертания ее тела, чувствовал ее волосы у себя на плечах. Ее губы были совсем рядом.
— А теперь я покажу тебе, какая судьба ожидает хорошенького раба, — сказала она.
Внезапно она запустила руки в мои волосы и впилась в меня своими губами. К моему ужасу, губы мои ответили ей; я не мог им противиться. Я почувствовал, как ее зубы сомкнулись у меня на губах, и я ощутил во рту привкус крови, моей собственной крови. Ее язык ткнулся в мой и грубо отодвинул его, словно отшвыривая со своей дороги, и затем по-хозяйски прошелся по моим деснам. Она снова укусила меня так, что я вскрикнул от боли: утром, когда я встану у призового столба, все увидят, что у меня губы искусаны, все поймут, что моя хозяйка завоевала меня — отметина на лице будет тому доказательством.
Я разозлился.
Я получил поцелуй, подаренный рабу-мужчине своей хозяйкой, женщиной!
— Ты будешь двигаться так, как я тебе покажу, — приказала она.
Лежащий на полу, связанный, едва в состоянии пошевелиться, я с ужасом вдумывался в смысл ее слов.
Она со знанием дела оседлала меня и использовала для своего удовольствия.
Глава пятая. ПРАЗДНИК
— Думаю» мне удастся тебя выиграть, — заявила гибкая темноволосая девушка, взяв меня за подбородок, чтобы лучше рассмотреть лицо. Она была грациозной, полной жизни, с горящими, как угли, черными глазами. Ноги у нее были великолепны, а короткая туника еще больше подчеркивала их стройность и красоту.
— Его выиграю я, — сказала другая девушка — высокая сероглазая блондинка, похлопывающая по ладони короткой ветвью болотного та-винограда.
— Нет, он будет моим, — объявила подошедшая темноволосая смуглая девица с переброшенной через плечо рыболовной сетью.
— Нет, моим! — воскликнула еще одна.
— Моим!
— Моим! — донеслось у меня из-за спины. Они расхаживали вокруг меня, рассматривая, как какое-нибудь животное. Или, точнее, — раба.