Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наташка, жена Егорки, прежде, как Новый год, так орала, пьяная, что Егорка – сволочь и борзота, хотя он бил Наташку в редчайших случаях.
А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?
Правда, тогда квартиры не было, хотя в коммуналке, между прочим, тоже не так уж плохо, весело, по крайней мере; здесь, в Сибири, другие люди, срама меньше, но Иван Михайлович – молодец, квартирку-то дал.
– Зря ты, Олеша… – Егорка поднялся, – папа Ваня явится… по обычаю сразу и нальет… че ж свое перевошь, аль – не жалко?
Олеша сидел на бревне, улыбаясь от дури.
– Ну, потопали, што ль?
Не только в Ачинске, нет, на всей Красноярщине не найти таких плотников, как Егорка и Олеша. Вот нет, и все! Дерево есть дерево, это ж не нефть какая-нибудь; дерево – оно ж живое, оно руки любит, людей!
А если Егорку спросить, так он больше всего уважал осину. На ней, между прочим, на осине, войну выиграли; не было у немцев таких блиндажей, как у нас, строить не умели, вот и мерзли, собаки подлые, поделом им!..
Холод, холод нынче какой; в Абакане, говорят, морозы злее, чем в Норильске. Спятила природа, из-за коммунистов спятила, ведь никто так не заколебал Красноярщину, как Леонид Ильич Брежнев и его красноярские ученички, тот же Федирко, первый секретарь. ГЭС через Енисей построили, тысячи гектаров леса превратились в болото, климат сделался влажный, противный, исчезли сорок видов трав и растений; волки, медведи, даже белки – все с порчей, все больные; медведь по заимкам шарится, к человеку жмется – не может медведь жить на болоте, жрать ему в тайге стало нечего, вон как!
– Пошли, говорю… задрыга!
– Пойдем…
Олеша легко (откуда силы берутся, да?) закинул бревно на плечо. Егорка поднял бревно с другого конца, наклонил голову и медленно пошел за Олешей – шаг в шаг.
– Смотри… Алке-то уж за пятьдесят небось, а как выглядит-то…
– Какой Алке? – не понял Олеша.
– Да Пугачихе… Как это ей удаетси?..
– А че тут «как»? – не понял Олеша. – Всю жизнь на воле, хавает сплошной центряк, все с рынка небось…
Они медленно шли друг за другом.
– Здорово, ешкин кот!
Директорская «Волга» стояла у забора в воротах, видно, собиралась въехать, да встала, не успела.
Чуприянов улыбнулся. В «Волге», рядом с шофером, сидел еще кто-то, кого Егорка не знал, – плотный широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом.
– Здравия желаем, – Олеша снял шапку.
– Здоров! – кивнул Чуприянов.
– Здрассте… – Егорка стоял как вкопанный.
Чуприянов построил дачу на отшибе, в лесу. Кто ж знал, что пройдет лет пять-семь и красноярский «Шинник», завод со связями, заберет этот лес под дачи?..
– Аза осинку, мисюк, можно и по физни получить, – прищурился Чуприянов. – Веришь?..
– Так деревяшки ж нет… – удивился Егорка, – еще ж в пятницу вся деревяшка вышла… А эта и на полати пойдет – любо! Осинка-то мохнорылая, Михалыч… не осинка, а меруха, все равно ж рухнет…
– Тебе, брат, можно быть дураком… это грех, конечно, но не страшный, – Чуприянов протянул ему руку, потом также, за руку, поздоровался с Олешей, – но уж меня ты не срами, слышишь? Еще раз увижу тебя с контрабандой, так сразу Гринпису и сдам, такую жопию получишь – мало не покажется…
– Так его ж пристрелили вроде… – опешил Егорка.
– Пристрелили, блядоебина, Грингаута, начальника милиции… и не пристрелили, а погиб он… смертью храбрых, – усек? А это – Гринпис, это для тебя похуже будет, чем милиция, точно тебе говорю…
Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, погиб в неравной схватке с браконьерами: поехал на «стрелку» за долей, а получил из кустов две пули в лоб.
Человек в «Волге» тихо засмеялся – так, будто он сам стеснялся сейчас своего смеха.
– Вот, ешкин кот, работнички… И на хренища мне такие?.. Ну и как же здесь быть, Николай Яковлевич?
Чуприянов то ли шутил, то ли действительно извинялся, как умел, перед московским гостем.
– Но в лесу эта осинка и впрямь, Иван Михайлович, никому не нужна, вот мужики и стараются, чтоб не сгнила на корню…
– Все равно засопливлю, – Чуприянов упрямо мотнул головой. – Непорядок делают. Здесь все я решаю, я один – когда команды нет, а осинка – уже срублена, это называется бардак… Свой стакан не получат.
– Ну, это жестоко, – опять засмеялся тот, кого назвали Николай Яковлевич.
– Очень жестко, – подтвердил Олеша.
– Осину, мудан, кукурузь обратно в лес, – приказал Чуприянов, открывая «Волгу». – На сегодня есть работа?
– Как не быть, есть…
Егорка только сейчас, кажется, понял, что его – взгрели.
– Вот и давайте, – Чуприянов хлопнул дверцей машины. – А опосля – поговорим.
«Волга» медленно въехала в ворота усадьбы.
Чуприяновский дом был очень похож на старый, купеческий: крепкий, сибирский, огромный. Такой дом лет сто простоит и хуже – не станет, потому что хозяева, сразу видно, уважают дом, в котором они живут.
– Значит, Ельцин так и не понял, что Россия – крестьянская страна… – Чуприянов снял шапку, расстегнул дубленку и спокойно, не торопясь, продолжал прерванный, видимо, разговор.
В нем была глубокая основательность, в этом директоре, – такие люди сразу вызывают уважение.
– Кто его знает, что он понял, что нет… Иван Михайлович, он же ускользающий человек… этот Ельцин. Как и Михаил Сергеевич… кстати, – они ведь похожи, между прочим. Помню, в Тольятти… Горбачев торжественно объявил, что в двухтысячном году Советский Союз создаст лучший в мире автомобиль. «Это как, Михаил Сергеевич? – спрашиваю. – Откуда он возьмется, лучший-то?!» – «А, Микола, отстань: политик без популизма это не политик!»
Вот дословно… я запомнил. Знаете его любимое выражение? Информация – мать интуиции… – любимые его слова. Так-то вот, Иван Михайлович…
Они прошли в гостиную и сразу сели за стол.
Чуприянов слушал очень внимательно.
– Но, с другой стороны, Николай Яковлевич, ведь это мы с вами построили лучшие в мире ракеты!.. Да им износа нет!
Чуприянов располагал к себе, видно, что мужик-то открытый.
– Сталин заставил работать на ВПК всю страну, – усмехнулся Николай Яковлевич. – Каждый день Сталин готовился к войне – и не напрасно! Другое дело, что, как все самоуверенные восточные люди, он совершал страшные глупости, отсюда и катастрофа сорок первого года. Но именно потому, что все силы этой страны исторически были брошены на ВПК, силы и деньги, у нас ничего не оставалось на электронику, холодильники, пищевку, ботинки и т. д. А все ракеты, все до одной, проектировались, между прочим, как военные, мы же летали на военных ракетах, талантливо переделанных из ФАУ, весь космос у нас был военный, только ребята, космонавты, стесняются об этом говорить, о многом и сами не знают…
В доме топилась большая-большая печь. Стол был накрыт на двоих, у печки хлопотала стройная, но совсем некрасивая девочка.
– Катя, моя дочь, – потеплел Чуприянов. – Знакомься, Катюха: академик Петраков. Из Москвы. Слышала о таком?
– Николай Яковлевич, – сказал Петраков, протягивая руку.
Смущаясь, девчонка тоже протянула руку.
– А клюква где? – Чуприянов по-хозяйски оглядел стол.
– Где ж ей быть, па, если ж не в холодильнике?
По улыбке, вдруг осветившей ее лицо, Петраков понял, что Катя ужасно любит отца.
«Клюквой» оказалась водка, настоянная на ягодах.
– А вот, возвращаясь к Горбачеву, другой пример, – помедлил Петраков. – Ему хотелось поговорить, обед обещал быть знатным, не спешным, во дворе, на костре, рядом с огромной белой собакой, но мирно спавшей, впрочем, варилась (в ведре из нержавейки) уха. Рыба лежала здесь же, на столике, в твердом марлевом кульке, то есть рыбу еще даже не кидали. – Восемьдесят шестой, Иван Михайлович, Целиноград. Доказываем Горбачеву: если хлеб у нас – двенадцать копеек батон, да пусть даже и восемнадцать, нет разницы, селянину выгодно кормить скотину исключительно хлебом, потому что силос и комбикорма у нас ровно в два раза дороже. Но хлеб-то мы каждый год закупали в Канаде! До того докатилась страна, что на зерно уходил (по году) миллиард долларов! Яковлев, помню, Александр Николаевич, вписал в доклад Горбачеву небольшой абзац: цены на хлеб надо поднять на семь копеек за булку!
Михаил Сергеевич выступает, народ его приветствует, говорит, как всегда, – много, долго. Про семь копеек – ни гу-гу. Исчез абзац Яковлева, как корова слизала!
Мы – тут же к Горбачеву: как же так, Михаил Сергеевич?! Народ в деревнях скотину хлебом кормит, а мы – миллиард за зерно!
Молчит Горбачев, глаза отвел, нас вроде как не слышит. И вдруг – Раиса Максимовна… а она ведь не говорила, она как бы выпевала слова: А-лександр Николаевич, Нико-о-лай Яковлевич… не может же Михаил Сергеевич войти в историю… как Генеральный секретарь, который повысил цены на хлеб…
– Во баба! – вырвалось у Чуприянова. – Ну что, понеслись?.. – он разлил водку. – Я приказал Катюшке всегда на закуску подавать горячую картошку, чтоб помнил народ, кто мы и откуда, из каких земель родом…
